Высокий светловолосый Раневский присаживается на корточки, надевает наушники. Лицо его суровеет. При звуках немецкой речи ему вспоминается лагерь «Б» в Каунасе, где он пять долгих месяцев жил как в аду.

Раневскому двадцать четыре. Родился он в деревне Мякоты под Минском, в семье поляка-крестьянина. Учился в минской школе, там вступил в комсомол. Война застала его в ленинградском комвузе имени Крупской. В августе сорок первого будущий историк ушел с третьего курса в 1-ю Ленинградскую авиабригаду, отважно дрался против тех самых гитлеровских дивизий, которые обороняли теперь Восточную Пруссию. В конце сентября попал в плен под станцией Мга. Третий смелый побег в марте сорок второго оказался удачным. Чуть живой добрался до отцовского дома; там его выходили сестры. Как только встал на ноги — связался с подпольщиками, а после провала бежал к партизанам. Сначала воевал в отряде «Буревестник», оттуда перешел в отряд имени Фурманова партизанской бригады имени Рокоссовского, а затем, в начале августа 43-го, стал одним из главных помощников командира разведывательной группы штаба Западного фронта Михаила Минакова. В этой группе он и встретил капитана Крылатых.

Заслуга Раневского — широкая сеть связных в Минске, Столбцах, Дзержинске. Ему удалось завербовать и немцев в погонах вермахта.

С помощью одного из своих агентов он похитил в генерал-комиссариате Белоруссии план военных объектов и укреплений Минска.

И вот Натан Раневский, недавний узник лагеря «Б» в Каунасе, узнает, что Каунас стал советским! Для него, Раневского, это особенно большой праздник. А что говорят немцы? Он плотнее прижимает к ушам наушники… О, это интересно! Ставка фюрера признает, что 1 августа русские войска перерезали сухопутные коммуникации, связывающие группу армий «Север» с Восточной Пруссией! Сильные бои в районе Чудского озера… Русские рвутся к фатерланду — к Восточной Пруссии… Исключительно тяжелые бои под Вилкавишкисом…

Раневский с улыбкой кивает друзьям — потерпите, есть что послушать! Глаза его вдруг загораются. В них радость и тревога.

— Друзья! — не выдерживает он. — Восстание в Варшаве. Немцы отрезаны!… Повстанцы захватили вокзалы! Но немцы удерживают мосты через Вислу!

Восстала Варшава! Вновь радостно обнимают друг друга разведчики. Они не могут предвидеть трагический исход борьбы героев-варшавян…

Безлунной ночью группа подходит ближе к Инстербургу, почти к самым окраинам этого построенного тевтонскими рыцарями города.

В почти беспросветных потемках с трудом продираются они ельником, разводя руками густые ветви. В час после пополуночи они слышат гул бомбежки, так хорошо знакомый Ане, видят повисшие над станцией осветительные авиабомбы, бегущие лучи прожекторов — наши бомбят Инстербург, этот крупнейший после Кенигсберга железнодорожный узел Восточной Пруссии.

Бешено тявкают зенитки, глухо ухают фугаски. Но вскоре все стихает, тревожно перекликаются лишь паровозы на стратегической железной магистрали Тильзит — Инстербург — Бромберг — Берлин.

Сегодня новолуние. Только к шести утра восходит молодой месяц и повисает над Инстербургом запоздалой бледной ракетой.

Так и не находит Шпаков мало-мальски сносного места для базы под Инстербургом. Слишком много кругом населенных пунктов и дорог, везде войска, весь день тарахтят тракторы и бульдозеры — вывозят из лесу древесину для постройки новых укреплений, прокладывают дорогу по просеке.

Дорогу на юг преграждает полноводная Прегель. Значит, не удастся обосноваться и в запасном районе действий. Пожалуй, там за «железкой» даже потише было. И леса погуще, и фольварков меньше. Просто удивительно, что в этом гитлеровском муравейнике под Инстербургом группа еще не столкнулась в лоб с немцами…

— Из огня да в полымя! — ворчит Мельников.

На дневке Шпаков и Мельников долго обсуждают дальнейшие планы «Джека». Наконец решают: попробовать запастись продуктами и, если ребята наделают шуму, жарить обратно через «железку», пока укрепления в лесу не заняты войсками. Третий Белорусский наступает, фрицы откатываются. Того и гляди, займут они свои укрепления и группа окажется в стальном капкане.

Поход из-под Эльхталь был вовсе не напрасным, коль удалось обнаружить передвижение к фронту неизвестной дивизии и новый укрепрайон. Но нельзя забывать, что Хозяин определил главным объектом группы «Джек» железную дорогу Тильзит — Кенигсберг.

Об этом решении Коля Шпаков шепотом рассказывает всей группе.

— Ну как? Согласны, друзья?

— Согласны. Конечно. Факт, — отвечают двое, трое. Остальные молча кивают.

Никто не удивляется, что командир советуется с каждым. Иначе нельзя.

Шпаков достает тонкую пачку курительной бумаги, расшитый какой-то белорусской девушкой кисет с легким табаком. Друзья закуривают.

Не сказано ни одного громкого слова, но для всех в группе ясно, что общее решение означает: «Выполним задание командования или погибнем, выполняя его».

Всем, а особенно Шпакову памятны толковые слова, сказанные майором Стручковым капитану Крылатых перед самым вылетом на аэродроме:

«В армии мы делаем главный упор на дисциплину, которая опирается на сознательность. У нас же, разведчиков, — на сознательность, которая обусловливает дисциплину. Над вами там не будет начальства, там вы сами по себе. Когда можно — посоветуйтесь, но последнее слово остается за командиром…»

— Раз эти пруссаки не открывают дверей после темна, — говорит под вечер Шпаков, — попробуем зайти к ним засветло, часиков так в полдевятого.

…В тихий час заката пожилой бауэр отдыхает, покуривая трубку, на крыльце дома. Рядом с ним сидит, уткнув подбородок в ладошки, его белокурая внучка.

— Какой красивый сегодня закат! Правда, дедушка?

— Это ангелы пекут хлеб, внучка, — отвечает бауэр. — А тебе уже спать пора, моя красавица. Уже полдевятого!

Из раскрытых окон плывут задумчиво-печальные звуки серенады Шуберта.

Девочка уходит в дом, на ходу качая на руках большую фарфоровую куклу, такую же белокурую, как она сама.

Обрывается музыка. Меркнет розовый закат. Обманчива буколическая идиллия…

На опушке в густеющих тенях притаились трое — Мельников, Раневский и Зварика.

— Тряхнем этот фольварк, — шепотом спрашивает Зварика.

Взгляд Мельникова скользит по каменной стене, крепким воротам, телефонным столбам…

А на крыльцо, переодевшись в коричневую форму CA, выходит пожилой бауэр. Закинув за плечо винтовку, он затягивает туже широкий кожаный пояс с кинжалом, на лезвии которого выгравирован девиз штурмовиков: «Аллес фюр Дейчланд!»

— Заприте за мной ворота! — кричит он, садясь на велосипед. — Вернусь, когда поймаем этих проклятых парашютистов!

В сумерках разведчики подкрадываются к каменной ограде. Но там бегает взад-вперед, заливаясь густым злобным лаем, спущенная с цепи эльзасская овчарка. Ей вторят собаки на соседних фольварках…

Разведчики переглядываются. Фольварк надо выбирать поменьше, победнее, чтобы не оказалось в нем разной прислуги, сторожей, «восточных рабочих»… Хуже всего, если нарвешься на стоящих на постое солдат.

…Через полчаса разведчики тщательно изучают следы на проселке, ведущем к уединенному фольварку. Часто попадается на пыльной обочине хорошо видный при свете месяца характерный след вермахтовского сапога, подбитого гвоздями с широкими шляпками и подковкой. Ведут эти следы и к дому и от дома… Нет, в такой дом лучше не заглядывать.

…В полдесятого заходит молодой месяц, но еще довольно светло… У этого дома нет солдатских следов. Казалось бы, все в порядке. Но видны другие следы на проезжей части дороги…

Зварика принюхивается к дороге — пахнет бензином. Мельников заглядывает за ограду — так и есть, во дворе стоят пять мотоциклов и грузовик, все с номерами сухопутных сил вермахта. Сюда тоже лучше не казать носу.

…Из-за ставен доносятся звуки томного аргентинского танго. Радиола играет «Кумпарситу». Приглушенный смех, голоса; много, слишком много мужских голосов. За стеной — враг.