Бывших партизан так и подмывает швырнуть гранату в окно…

Нельзя. Дальше, дальше, этот дом тоже не подходит для ночного визита.

— Вер да?

— Откройте, пожалуйста!

— Я спрашиваю — кто там?

— Беженцы-фольксдейче из Каунаса. Не могли бы вы…

— Проваливайте отсюда по-хорошему. Разве вы не знаете про полицейский час — с десяти вечера до шести утра? Не знаете, что всем строжайше запрещено открывать ночью дверь и вообще пускать к себе незнакомцев? Это карается смертью! Слышите вы — смертью!

…Мельников, Зварика и Раневский стучат в обитую железом массивную дверь. Сначала вежливо — костяшками пальцев. Потом кулаком. Стучат в ставни. Звуки ударов разносятся далеко окрест. За дверью, за ставнями — ни звука. Но на дверях нет замка — значит хозяева дома. Зато тяжелые железные замки висят на дверях каменной конюшни, свинарника, амбара.

Заперты все окна на втором этаже. Взорвать дверной замок противопехоткой? Нет, шуметь нельзя…

…Еще один фольварк. Этот побогаче, но, кажется, пуст!

В брошенном господском доме разведчики шуруют на кухне, в пустых кладовых. Раневский проходит с электрофонариком в гостиную. Над камином — бюст Гитлера. Гостиная обставлена в стиле старогерманского барокко, много и тевтонской готики. На столе — коробка с бразильскими сигарами. У застекленного бара — разбитая бутылка из-под малиновой шварцвальдскои водки.

Сбоку красуется консольный радиоприемник марки «телефункен» с диапазоном коротких волн, — не то что у бауэров, которым разрешено иметь только маломощные «народные приемники». Видать, хозяева поместья — юнкера, важные птицы, они не побоялись смотать удочки, несмотря на запрет гаулейтера Коха.

А здешний хозяин забыл даже впопыхах — подумать только! — рядом с бюстом родоначальника «тысячелетнего рейха» — «Майн кампф»! Раневский освещает фонариком раскрытые страницы: «Если речь идет о получении новых территорий в Европе, то их следует приобрести главным образом за счет России. Новая германская империя должна будет в таком случае снова выступить в поход по дороге, давно уже проложенной тевтонскими рыцарями, чтобы германским мечом добыть нации насущный хлеб, а германскому плугу — землю».

Разведчиков, впрочем, больше интересует находка на кухне — пачка эрзац-кофе, десяток пакетиков с сахарином, банка яблочного мармелада.

— Вот и все! — жалуется Зварика. — Хоть шаром покати. Все вывезли, кулаки проклятые!…

…Разведчики останавливаются в лесу перед большим темным зданием.

— Что за дом? — шепчет Овчаров.

Мельников с минуту изучает контуры здания, подсобных построек, поводит носом — пахнет скипидаром.

— Подождите меня тут! — С этими словами Мельников исчезает.

Вернувшись минут через пять, спрашивает Овчарова:

— Ты, тезка, случайно, на скрипке не играешь?

— Нет, — отвечает ошарашенный Овчаров, — а что?

— А то, что тут хватит канифоли всем Бусям Гольдштейнам. Смолокурня. Лесохимический завод. Смола, формалин, уксус к пельменям. Но жрать нечего.

— Кто там?

— Полиция!

— Это вы, фельдфебель Краузе?

— Яволь! Откройте!

— Одну минуточку… Извините, я что-то не узнаю вашего голоса… Марта! Соедини меня с полицейским участком!… Алло! Дежурный?…

Разведчики убегают, чертыхаясь. Телефон — это куда ни шло. По дороге идет патруль «ландшутц» — сельской стражи.

…Разведчики ищут и не находят фольварка, около которого не было бы телефонных столбов. Мельников взбирается на столб, перерезает финкой провода.

— Кто там?

— Эсэс!

— Нам запрещено открывать…

— Не разговаривать, старая перечница! Именем закона… Открывай, а то плохо будет!

— Минутку!…

Шаги удаляются. Мельников, Раневский и Зварика ждут по всем правилам — сбоку от дверей и окон… Со скрипом открывается окно на втором этаже. Высовывается черное рыльце двустволки. Грохочет выстрел. Крупная свинцовая дробь бьет градом по каменным плитам, с визгом рикошетирует, поднимает пыль. Резко пахнет порохом, звенит в ушах.

— Вот гад! Ну и гад! — шепотом ругается, отползая, Зварика. — Патрончики небось с медвежьим зарядом!

— Шире шаг, ребята! — подбадривает Шлаков уставших, голодных разведчиков, — Мы обнаружили себя. Быть облаве! Надо уйти как можно дальше.

Хозяйственная операция сорвалась, а разведчики так надеялись разговеться. Шпаков видит — и девчата и парни едва плетутся, бредут слепо, не глядя по сторонам. Зина грызет молодую еловую шишку.

Около трех часов ночи Шпаков решается:

— Будем жечь костер! Запасайтесь дровишками!

Нарубить дров в этих культурных немецких лесах невозможно. Все деревья на учете. Нельзя даже прихватить охапку валежника на вырубках. И там учет. Нет сухостоя, нет бурелома — все это вывозится из леса. Вот и приходится разведчикам собирать дрова не с бору по сосенке, а буквально с лесного квартала по щепочке. Тут из поленницы прихватишь чурку, там сунешь в карман горсть шишек.

Бетонный мостик через ручей. Выставив в обе стороны дозорных, разведчики наполняют фляжки водой. Шпаков подбирает место для костра в лощинке поглубже, обнесенной со всех сторон колючим частоколом сосен и елок. Затем рассылает дозорных — надо убедиться, что поблизости, в радиусе, по крайней мере, одного километра, нет никаких лесничевок, фольварков, военных лагерей.

Тышкевич мастерски — с одной спички — разводит огонь, а Зварика и Овчаров маскируют его плащ-палатками со всех сторон. Наверное, и во времена доисторической борьбы за огонь не принимали наши волосатые предки столько предосторожностей, разводя костер…

Мельникову и Раневскому Шпаков дельно советует отойти от костра подальше:

— Вам опять к немцам в гости идти, так чтобы от вас, «беженцев», костром за версту не пахло.

Огонь разгорается. Девчата сливают в четыре новеньких, еще не закопченных алюминиевых котелка воду из фляжек, достают из вещевых мешков концентраты пшенной каши, засыпают в два котелка. Картошка молодая, чистить ее не надо, достаточно обтереть платком — сойдет и так. Когда над лесом с воющим металлическим звоном пролетает «мессер», Зварика и Овчаров надежно прикрывают костер плащ-палатками.

Через полчаса разведчики закатывают пир. Каша удалась на славу, хотя и попахивает почему-то хозяйственным мылом. Картошка не доварилась, но от одного ее запаха слюнки так и текут. Выходит почти по четверти котелка каши и столько же картошки на брата! Уже не осталось ни хлеба, ни сухарей, зато имеется еще соль… Впервые за столько дней — даже глотку жжет с отвычки — наелись ребята горячего. Правда, не до отвала, не хватает телу блаженной теплой сытости, но все-таки…

Оставшимся после картошки кипятком Аня заваривает трофейный эрзац-кофе, хотя весь сахар и мармелад, увы, уже съедены. Всем достается по нескольку глотков кофе с сахарином.

Шпаков не дает ребятам засиживаться. На дневку группа остановится в другом месте. Уничтожить все следы костра и бивака — и скорее в путь! Группа не может быть уверена, что никто не видел костра в лесу, не почуял запаха дыма. Запах дыма далеко разносится… Может быть, немцы уже звонят по телефону — спешат донести, что в таком-то лесном квадрате кто-то ночью развел костер…

— Алло! Штандартенфюрер? Говорит группенфюрер Шпорренберг. Чем вы там, черт возьми, занимаетесь в Инстербурге? Гаулейтер Кох, начальник эсэсовской охраны ставки фюрера СС-оберфюрер Раттенхубер и сам рейхсфюрер СС Гиммлер хотят знать, почему вот уже десять дней силы СС и полиции безопасности не могут выловить русских парашютистов?

— Разрешите доложить, группенфюрер! Обнаружено десять русских парашютов ПД и один грузовой парашют с тюком. Значит, их было десять человек. Один убит под деревней Едрайен при прорыве внешнего кольца окружения. Их осталось девять. К ним никто не примкнул — это видно по количеству стреляных гильз «ППШ», собранных на месте стычки у моста. Из разных фольварков доносят о ночных визитах… Но это могут быть и беглые военнопленные и восточные рабочие. Их становится все больше по мере подхода к границам провинции русских войск. Точно известен маршрут группы парашютистов по выходу в эфир ее радиста — вчера группа неожиданно оказалась под Инстербургом. Записаны тексты радиограмм. Нет, их никак не удается расшифровать…