— Может, зайдем к нам? — сказала Люся поляку, поднимаясь на крыльцо. — Мамы дома нет. Брат с сестрой спят — они маленькие. Посидим, поговорим…

Войдя в горницу, Люся бросила быстрый взгляд на цветастую ситцевую занавеску, разделявшую комнату на две половины. От Люси не укрылось, что занавеска, будто от сквозняка, едва заметно дрогнула.

— Вот здорово! — весело воскликнула Люся, — Мы одни! Мамы долго не будет. Она в деревню на менки, за картошкой пошла…

Ян Маленький с удивлением поглядел на Люсю. Странно ведет себя эта паненка: то поманит, то оттолкнет. Впрочем, девушки, кажется, все такие…

Это хорошо, что мамы нет. Ян и вправду побаивался Люсину маму. Он слышал вчера, проводив Люсю домой, как Анна Афанасьевна устроила дочери скандал в сенях: «Опять с басурманом шлялась! Да что на тебя нашло такое, бесстыжая!…»

Ян несмело присел, сняв пилотку, на деревянный диван, Люся зажгла лучину. Стучали ходики на стене.

— Я вижу, у вас бензина нет для лампы, — сказал Ян, — так я для вас на аэродроме стащу…

Яну больше всего на свете в тот вечер хотелось поцеловать Люсю. Впервые позволила она ему обнять себя. Она о чем-то спрашивала его.

— Так этот майор улетел. — говорила Люся. — Может, знаете — усатый такой. А я, как на грех, забыла номер летной части, той, штабу которой уборщица требуется. Да вы совсем не слушаете!…

— Дужо… много есть новых, — равнодушно ответил Ян, держа в руке руку Люси, — Да я ими не очень интересовался.

— Как же мне быть? Забыла, совсем забыла я этот проклятый номер! — с расстроенным видом повторяла Люся.

— Может быть, тридцать один дробь двенадцать — Висбаден? — спросил Ян Маленький, поглаживая кисть Люсиной руки. — Это штаб аэродрома: тридцать один — номер части, двенадцать — номер военно-воздушного округа. Комендант и он же командир штабной роты — капитан Арвайлер.

— Нет, нет! Совсем не тот номер! — почти радостно воскликнула Люся. Ее обостренный волнением слух уловил скрип карандаша за занавеской.

— Еще зимой, — продолжал поляк, — из Брянска сюда прибыл новый штаб — штаб авиабазы или, вернее, штаб частей аэродромного обслуживания сещинской зоны. Это теперь самый главный штаб здесь. Начальник — полковник Дюда, заместитель — подполковник Грюневальд.

— А номер? — затаив дыхание спросила Люся.

— Номер двадцать один дробь одиннадцать-Брянск.

— Опять не тот! — еще радостнее воскликнула Люся.

Поляк называл номера воздушных эскадр, зенитных дивизий и корпусов, а Люся твердила:

— Нет, нет! Совсем не тот номер! — И отодвигалась от Яна. — Ну, не надо, Ян. Какие вы все, мужчины!… Я прошу помочь, а вы…

— Номера других частей я не знаю, — сказал наконец Ян Маленький. — А знаете, панна Люся, лучше вам не узнавать номера частей. Это очень опасно.

— Опасно? Да почему?…

Ян и сам не заметил, как назвал все номера частей, которые только знал. Когда он спохватился, было уже поздно. Тут, к его радости и удивлению, Люся сама поцеловала его в щеку.

Мог ли Ян Маленький знать, что Люсина мать, сидя на кровати за занавеской, записала все номера, названные Яном! Мог ли он знать, что Аня Морозова, проведя «разъяснительную работу» с Люсиной мамой, рассказала ей, почему Люся гуляет с поляком!

Вскоре Люся выпроводила гостя и, заперев за ним дверь, бросилась к матери за занавеску.

— Ура, мама! — ликующе воскликнула она, целуя мать. — Победа! Мы выполнили задание!

Утром по дороге в военный городок, куда они шли с тазами и ведрами стирать белье, Люся доложила Ане о первом успехе.

— Молодец, Люсек! Видишь, не боги горшки обжигают! Но это только начало!

— Что?! Нет уж! Это начало и конец! Сначала меня мать по щекам отхлестала — за то, что с басурманами путаюсь…

— Так я же все объяснила Анне Афанасьевне! Она у тебя вполне сознательная, в текущем моменте разбирается. Она ведь уже помогает тебе…

— А вчера мальчишки мне гадости кричали. Соседи плюются. Того и гляди, дверь дегтем вымажут. Им тоже все объяснишь?

— Эх, Люська! Сдрейфила?

— И вовсе я не сдрейфила!

— Ты же не меня подводишь, а партизан и летчиков наших!

— Ладно уж! — помолчав, со вздохом проговорила Люся. — Говори, что делать, Анька-атаман!

— Свидание своему кавалеру на сегодня назначила?

— Какой он мне кавалер?! — краснея, возразила Люся. — Мундир его видеть не могу. Ведь все это понарошку. Назначила, раз для дела нужно. — И, совсем смешавшись, тихо добавила: — А парень он вроде неплохой…

— Вечером, Люся, — чуть торжественно сказала Аня, — ты пустишь в ход наш главный козырь!…

Стоя в казарменном дворе поодаль от других прачек, Аня и Люся выжимали выстиранное белье. Люся была в смятении. У Ани был решительный вид.

— Нет, Аня! — тихо сказала Люся. — Не могу я так. Некрасиво как-то. Он с чистой душой… все, что знал, выложил, а мы его пыльным мешком из-за угла?…

— Припрешь его к стенке, вот и завербуем его!

— Неудобно, не смогу я…

— «Некрасиво», «неудобно»! А на Гитлера ишачить — удобно, красиво? Да ты что — влюбилась в него, что ли?!

— С ума я еще пока не сошла! У него фашистский знак на груди! Просто стыдно как-то…

— Стыдно?! Ты эти нежности брось! И помни — не такое время, чтобы амуры разводить. Сердце на замок, слышишь, Люська?

— Да слышу. Что я — дура, что ли?

— То-то! Сердце на замок и ключ выброси!

Они долго молчали. Слышался только стук вальков. Пахло прачечной, немецким мылом.

— Смотри, Люська! — торжествующе прошептала Аня, показывая ей пробитую пулями, залитую кровью нижнюю рубашку. — Небось с покойника!

В глазах у Люси заблестели вдруг слезы.

— Ой, Аня! И когда эта проклятая война кончится?

…Ян Меленький, как он рассказал потом Люсе, весь следующий день думал о ней. Он вспоминал ее улыбку, ее звонкий смех, лукавые, с хитринкой глаза, мальчишечьи озорные манеры. В этот день Ян Маленький впервые увидел, что трава под бомболюком «хейнкеля» по-весеннему зелена и по-весеннему лучится и играет солнце на остекленном носу «хейнкеля», заносчиво торчащем из капонира.

Весь день поляки перекрашивали отремонтированные самолеты, окрашенные светло-серой зимней краской. Ян Маленький красил нижнюю часть самолета небесно-голубым аэролаком с серыми разводами. Это для того, чтобы самолет, когда на него смотрят снизу, сливался с небом. Ян Большой красил верх самолета оливково-зеленым аэролаком с голубыми прожилками, чтобы самолет, увиденный сверху, сливался с зеленью лесов и полей. Стефан Горкевич красил носы «Фокке-Вульф-190» синим аэролаком, носы «юнкерсов» — красной краской, кончики черных трехлопастных винтов — желтой. Самая противная и мерзкая работа досталась Вацлаву — он подновлял черным аэролаком черные кресты на плоскостях и фюзеляжах и свастику на вертикальном стабилизаторе. Другие маляры-поляки выводили на фюзеляжах и нижней части крыльев большие опознавательные буквы, цифры и знаки.

— Как у тебя с Пашей? — спросил Стефан Горкевич у Яна Большого. — Как ты думаешь, она связана с партизанами?

— Трудно сказать, — задумчиво ответил Ян Большой. — Но что-то в ее поведении и поведении Люси кажется мне странным, очень странным… Все русские бегают от нас как от прокаженных, а эти…

— Что ты этим хочешь сказать! — вспылил Ян Маленький. — Что они «немецкие овчарки»?!

— Нет, совсем не то, Янек. Не стоит ли за ними кто-нибудь? Не партизаны ли это прощупывают нас через них?

— Нужен ты им!…

— Будьте, друзья, начеку! Ты, Янек, со своей Люсей, а Вацек с Таней Васенковой!

Янек высмеял товарища. Но вскоре ему пришлось убедиться, что капрал Ян Тыма был прав.

Вечером Ян Маленький спешил с лопатой на плече мимо соловьиной рощи и снова удивлялся соловьям, поющим над бомбами. Но и у него сердце тоже пело.

После вечеринки Ян Маленький снова проводил Люсю до калитки. Только что прошел дождь. С аэродрома доносился многоголосый гул моторов. Всплески ракет неярко озаряли тревожным, неверным светом мокрую листву берез и лица Люси и Яна.