«Докладываю, что 17 января 1989 года при возвращении с допроса з/к Сабировой Э. стало плохо, поэтому я был вынужден помочь ей, взяв под руки, довести до камеры. Когда я зашел за ней в кабинет, то обратил внимание, что следователи были возбуждены. Следователь Карташян повышенным тоном сказал мне: «Уведите ее», а ей: «Идите в свою камеру и подумайте». На лестнице, ведущей из следственного отдела в следственный изолятор, она стала наклоняться, теряла сознание».

К Сабировой Э. незамедлительно вызвали врачей, оказали ей необходимую помощь, запретили допрашивать, а затем перевели в санчасть. Суздальцев И. А. тоже был очевидцем происходящего. Он прибыл незамедлительно в камеру к Сабировой Э. после доклада дежурного по изолятору. Это было настоящее чрезвычайное происшествие.

Суздальцев вспоминает, что когда он наклонился над Сабировой Э., та ему через силу едва выговорила слова, пожаловалась на следователей, об унижениях ее на допросах, как женщины. Кроме этого он рассказал, что и ранее на грубое отношение следователей жаловались ему арестованные Осетров Т., Абдуллаева Р. и та же Сабирова Э. Он разъяснял им порядок обращения с жалобами к прокурору.

В материалах следствия есть документальные подтверждения попытки Сабировой Э. во время одного из допросов вскрыть себе вены острым концом крышки от коробки из-под бальзама. Гдлян знал и, я уверен, помнил об этом, только не хотел говорить, не хотел рассказывать своим избирателям, идолопоклонникам из Зеленограда. А надо было, может после этого они смотрели бы на своего кумира открытыми, трезвыми глазами. Гдлян смолчал, но о попытке самоубийства подробно рассказала врач-терапевт военно-медицинской службы Павлюченко Тамара Михайловна. Она оказывала медицинскую помощь Сабировой Э. Руку Сабировой Э. крепко перевязали бинтами. Однако Гдляна факт вскрытия вен ничуть не смутил. Он лично продолжил вскоре допросы больной женщины. Видел он и перебинтованную ее руку.

Безвинно содержавшаяся под стражей в то время в изоляторе Д. Камбарова вспоминает: «Во время допроса в кабинет зашел мужчина и мне сказал: встретишься со своей сестрой, но ты будешь молчать, а она будет говорить. Я сказала, что буду стоять и молчать. После этого завели в соседний кабинет, где был слышен плач и крик. В кабинете находился Гдлян, узбек с бритой головой, Карташян, Асланов, еще двое мужчин и Сабирова Эльнура. У Сабировой Эльнуры левая кисть была перебинтована, лицо было отекшее…»

Камбарова Д. воспроизвела нам эпизод из очной ставки с Сабировой Э. Очной ставки по-гдляновски, когда один говорит, а другому не задают вопросов и не разрешают что-то возразить или подтвердить. Такие очные ставки нигде не фиксировались. Их, в нарушение всяких процессуальных норм, использовали как метод давления и шантажа несговорчивых.

Если у кого-то возникли сомнения в показаниях о самоубийствах, то можно сослаться на гдляновских следователей. Многие из них до сих пор помнят и хорошо знают, почему люди пытались расстаться с жизнью, уйти в мир иной. Главная причина — необъективность следствия, садизм и издевательство над людьми.

Об этом нам говорил следователь Логвинов. Я хочу воспроизвести выдержку из его показаний для забывчивого Гдляна, чтобы он сел за стол и с карандашом в руках подсчитал все трагедии. Логвинов напомнил еще об одной: «Фазылов перерезал себе вены, это я знаю, видел с забинтованной рукой».

Конечно, можно привести и другие случаи самоубийств. Однако, думаю, достаточно и названных, чтобы еще раз показать всю лживость утверждений Гдляна, в том числе и его заявлений о непричастности к ним следователей.

Особо хотелось бы остановиться на деле Иззатова Видадила, бывшего командира отдельного дивизиона дорожно-патрульной службы ГАИ УВД Бухарского облисполкома. Забегая вперед, скажу, что он по материалам дела гдляновского следствия был осужден к 13 годам лишения свободы. К тому сроку, который Гдлян назвал Иззатову еще на допросах, задолго до направления дела в суд.

Судьба В. Иззатова трагична. Он пробыл в колонии около семи лет. А затем по протесту заместителя Генерального прокурора СССР Я. Дзенитиса Президиум Верховного суда Узбекистана отменил неправосудный приговор и освободил Иззатова.

Не знаю, как для других, но для меня нет и не было большего удовольствия, чем снять обвинение, восстановить доброе имя невиновного человека. Говорю это потому, что протест писался с учетом нашего расследования. Больше того, следователь В. Ф. Цыбина подготовила его проект, который нашел полное понимание у работников прокуратуры, осуществляющих надзор за рассмотрением уголовных дел в судах. Она серьезно переживала трагедию Иззатова, торопила меня с докладом руководству. Говорила, что человек сидит ни за что, надо его освобождать. В. Ф. Цыбина допрашивала родственников Иззатова, его жену, детей, прониклась их горем. Да и они поверили, что справедливость может все-таки восторжествовать и близкий человек снова будет с ними. Хотя вернуть веру этим людям было совсем не просто. Их многочисленные жалобы, просьбы и заклинания разобраться в деле отца тонули в казенных стенах прокуратур, судебных инстанций.

Мне не пришлось встречаться с Видадилом Иззатовым, но читая протоколы допросов, другие документы, у меня о нем сложилось мнение, как о мужественном, неподкупном человеке, которого не могли сломить ни садистские методы работы гдляновской группы, ни ужасы следственных камер, ни жизнь в колонии среди преступников. Несмотря на все ухищрения и шантаж, он твердо отстаивал свою невиновность, не пошел на сделку со своей совестью и никого не оговорил, хотя за ложь ему обещали свободу.

В последнем слове перед уходом суда в совещательную комнату для обсуждения вопроса о виновности или невиновности Иззатов сказал, что его оклеветали и опозорили перед сослуживцами и семьей. Больно осознавать, что после двадцатипятилетней безупречной службы он должен сидеть на скамье подсудимых в роли преступника. Обращаясь к суду, заявил: «… Хочу, чтобы суд знал, что в моей груди бьется сердце честного человека».

Однако суд не разобрался объективно в материалах следствия, допустил тяжелейшую ошибку, на исправление которой потребовалось семь лет. Семь лет следственных изоляторов, колоний, пересыльных этапов, семь лет слез жены, детей, и мучительных ожиданий.

Я часто задаю сам себе вопрос, а мог ли суд при внешне благополучных материалах следствия распознать следственный произвол. И твердо прихожу к выводу: «Да, мог». Прояви он больше самостоятельности, поисследуй подольше и повнимательнее маленькие неувязки, маленькие нестыковки, не пойди слепо по представленному обвинительному заключению. Не сделал этого суд, а по каким причинам — это уже отдельный разговор.

Жизнь Иззатова с детских лет складывалась трудно. В четыре года он потерял отца, который погиб на фронте. У матери осталось четверо малолетних детей. В 1944 году его семья турецкой национальности по воле Берии была выселена из Грузии, из родных мест, в Узбекистан. В кишлаке, где их поселили, жили только узбеки, людей других национальностей не было. Изучили узбекский язык, который стал также родным.

С десятилетнего возраста Видадил начал свою трудовую деятельность, одновременно учился. Окончил десять классов, потом служба в армии, освоение целинных земель в Казахстане. После демобилизации был направлен на работу в органы внутренних дел. Начал ее рядовым и вырос до майора, командира дивизиона. Получил высшее юридическое образование. За добросовестную службу неоднократно награждался медалями, почетными грамотами и премиями.

Вырастил троих детей. На момент ареста сын учился на юрфаке в Ташкентском госуниверситете, а старшая дочь — в технологическом институте. Младшая ходила в шестой класс.

Черным днем в своей жизни Иззатов называет встречу с Гдляном. Она перечеркнула все его семейное и служебное благополучие.

Он вспоминает, что Берия в свое время выселил его семью из Грузии. После долгих лет ему снова пришлось покидать новые родные места, ехать в Сибирь, но уже по злой воле Гдляна. Начало долгой и жестокой дороге положила первая встреча со следователем.