День полного выздоровления Натали пришел скорее, чем уповал на то Кекин. Однажды, во время очередного сна-яви она сказала:

— Через два дня я лишусь своего невольного дара провидения. И это будет значить мое полное выздоровление.

Граф всплеснул руками и со счастливой улыбкой вскочил с кресла. Доктор, почти всегда присутствующий в эти минуты в комнате графини, оторвал посветлевший взор от узоров ковра на полу. Нафанаил Филиппович Кекин помрачнел.

— Ты, кажется, не рад? — дотронулась Натали до его руки. — Ведь ты станешь теперь свободен.

— Свободен на все четыре стороны, — не скрывая горечи, произнес Нафанаил.

— И мы можем с тобой больше никогда не увидеться, если на то будет твоя воля.

— От моей воли теперь мало Что зависит, — мрачно произнес Нафанаил Филиппович.

— Если я тебя огорчила чем-то, прости, — ласково промолвила Натали. — Конечно, в своем нормальномсостоянии я тебе причиняла немало обид и огорчений. Но ведь то была не я, а та, другая. К тому же это все в прошлом, ведь так?

— Да, — убито ответил Кекин.

— Фанечка, милый, помнишь, я тебе говорила, что только ты один можешь помочь мне и излечить меня от моей болезни?

— Помню, — произнес Нафанаил.

— Это была правда.

— Да, — уныло сказал Кекин.

— Через два дня я буду совершенно здорова.

— Я рад, — с усилием произнес отставной поручик.

— При условии, что ты отдашь мне свою самую дорогую для тебя вещь. Если я стану носить ее при себе, моя болезнь никогда не возвратится. Ты должен принести мне ее через два дня ровно в десять утра. И тогда все кончится.

— Но у меня ничего нет, — не сразу понял, о чем речь Кекин. — Хотя тебе я готов отдать все, что у меня есть.

— Мне не надо все, — открыла глаза Натали. — Мне нужно именно то, что больше всего тебе дорого.

Нафанаил не сразу понял, что речь шла о медальоне с розой. Натали именно его имела в виду, когда просила отдать ей самую дорогую для него вещь. Что ж, если этот медальон послужит гарантом, что болезнь графини больше никогда не возвратится к ней, он готов отдать его. А потом он уйдет. Нет, уедет куда-нибудь далеко и надолго, чтобы время и расстояние теперь уже его излечили от болезни, что зовется любовью.

А граф… Он был вне себя от радости. Предсказание дочери, что через два дня она будет полностью исцелена, возможно, последнее в ее жизни предсказание, сделало его самым счастливым отцом на земле. Когда мужчины покинули графиню и доктор ушел к себе, Волоцкий увязался за Кекиным, самым большим желанием коего в эту минуту было никого не видеть.

— Вы, действительно, пожертвуете графине самую дорогую для вас вещь? — спросил он с надеждой.

— Да, — просто ответил Кекин.

— Я непременно компенсирую вам ее стоимость, — заявил граф, довольный ответом Нафанаила Филипповича. — Какова ее цена?

— Она бесценна, — ответил Нафанаил и взглянул в светящиеся радостью глаза графа. — По крайней мере, для меня. А потом, граф, мы с вами уже говорили на тему вознаграждений и подарков. Мне ничего этого не нужно.

— Я помню, — уважительно произнес Волоцкий и тронул его за рукав. — Но это не тот случай. Это будет не вознаграждение, не подарок, а компенсация за вещь, которая утрачивается вами в пользу моей дочери. Вы лишаетесь вещи, и я просто хочу оплатить ее стоимость. Назовите лишь цену?

— Нет, граф, это именно тот случай, когда я не могу принять от вас никаких денег, — твердо ответил Кекин. — И вещь эта, как я уже вам говорил, не имеет для меня цены.

— Ах, как это благородно с вашей стороны, — восхищенно произнес граф. — Знакомство с вами, ниспосланное мне самим провидением, делает мне честь. А вы, — замялся немного Платон Васильевич, — не скажете, что это за вещь такая?

— Отчего же, — вздохнул Нафанаил, желавший скорейшего завершения разговора, чтобы остаться, наконец, одному, — могу даже показать.

С этими словами он расстегнул ворот рубашки и вынул медальон.

— Вот эта вещь. И ничего на свете нет для меня дороже.

— Верно, это подарок любимой? — тронутый великодушием Кекина, произнес граф.

— Да, — ответил Нафанаил. — Я получил эту розу от той, что одна в целом мире владеет моим сердцем.

Граф всхлипнул, и у него тотчас повлажнели глаза.

— Вы… вы… — Он обнял Кекина и коснулся его щекой, по которой текли крупные слезы. — Я ваш должник вовеки!

Растроганный и продолжая всхлипывать, граф пошел прочь, оставив, наконец, Нафанаила. Он прошел к дочери и, как это обычно бывало, рассказал ей, что она говорила и делала в ее магнетическом состоянии, и о том, что ее просьба о медальоне будет выполнена.

— Так, значит, до моего выздоровления осталось всего два дня! — бросилась она на шею отцу. — Я так рада!

— А я, так просто счастлив, — снова всхлипнул граф. — И этим счастием мы обязаны нашему другу Нафанаил у Филипповичу.

— Да, он настоящий наш друг, если жертвует мне своим подарком от любимой женщины, — немного задумчиво произнесла Наталия Платоновна.

Скоро приехал князь Чураев, и граф, конечно, поделился с ним своей радостью, рассказав и о медальоне.

— Выходит, он в кого-то влюблен! — воскликнул Чураев. — А я уже было начал предполагать, что…

Князь замолчал, верно, радуясь, что его предположения относительно Кекина, как опасного соперника, оказались пустыми домыслами. После этого оба, и князь, и граф, сделались предупредительными и ласковыми с отставным поручиком и перестали препятствовать его встречам с Натали.

Это была мука, быть с ней, слышать ее бархатистый голос и веселый смех, серебряными колокольцами отзывающийся в любящем ее сердце.

— Не хочу, чтобы вы покидали нас, — весело щебетала она, несмотря на присутствие графа, князя или их обоих. — Я к вам так привыкла!

— А и правда, оставайтесь у нас еще, — поддакивал дочери счастливый Волоцкий. — Ну, куда вам спешить?

— Папенька, Нафанаилу Филипповичу как раз есть куда спешить, — лукаво смотрела на Кекина Натали и добавляла: — Несвободное сердце его призывает его в другое место.

В канун дня, когда Кекин должен был вручить медальон графине, они одни прогуливались по зимнему саду. Проходя мимо цветочной куртины, благоухающей так, что кружилась голова, Натали снова с сожалением сказала:

— Ваш отъезд будет очень чувствительным для меня. Вы сделали так много, что я останусь благодарной вам всю свою жизнь. Сейчас самое мое большое желание, чтобы вы были счастливы. Надеюсь, — посмотрела она на Кекина с лукавой и немного печальной улыбкой, — вас сделает счастливым ваша любовь.

«Моего счастья не может быть без вас!» — хотел воскликнуть Нафанаил, но вместо этого вынужден был кивнуть и натужно улыбнуться. Мог ли он дать волю своим чувствам, когда видел, что Натали не испытывает к нему ничего более, кроме уважения, дружественности и признательности? Ведь были мгновения, когда он, не в силах превозмочь себя, проговаривался или бросал на графиню взгляды, в которых только слепой мог не заметить пожирающего пламени любви. Но Натали только удивленно отводила взгляд и замолкала, либо переводила разговор на малозначащие для них обоих темы. Конечно, если бы она хоть на миг дала ему почувствовать свое особое расположение к нему, Нафанаил не замедлил бы с признанием в своей дерзновенной страсти, но графиня каждым своим словом, жестом или взглядом давала решительно понять, что, кроме чистого добродушия и искреннего желания Кекину добра и счастья, более сильных чувств у нее к нему нет.

Наконец, настал день, когда болезнь Натали должна была полностью и безвозвратно исчезнуть. Граф вместе с князем пришли в комнаты к отставному поручику, едва напольные часы пробили половину десятого.

— Вы не забыли, какой сегодня день? — поздоровавшись, произнес без пяти минут генерал-адъютант, похоже, допуская, что Кекин может и передумать, ибо наверняка судил других по себе.

— Не забыл, — хмуро ответил Нафанаил, чего, кажется, не заметил ни граф, ни князь. Оба они, каждый по своей причине, были полны ожиданием того, что должно было случиться через полчаса.