— А медальон при вас? — осторожно поинтересовался граф.

— При мне, — похлопал себя по груди отставной поручик.

Без четверти десять они стали считать минуты, и, как всегда это бывает, когда торопят время, стрелки часов явно замедлили ход.

Наконец, часы пробили десять.

— Пора, — поднялся с кресла граф. — Время счастья Натали и моего наступило!

У комнаты графини князь остановился.

— Я подожду вас здесь, — сказал он. Ни Кекин, ни граф вопросов ему не задавали: причина, почему князь Чураев предпочел переждать магнетическое состояние графини за ее дверью было вполне понятно.

Когда граф и Кекин вошли в покои Натали, она уже ждала их. На ее лице был обыкновенный для состояния просветления тонкий румянец, но глаза были открыты.

— Минуту назад я попыталась увидеть вас, идущими ко мне, — сказала она с какой-то неясной улыбкой. — И у меня ничего не получилось. Дар ясновидения пропал.

— Слава Богу, — воскликнул граф и бессильно опустился в ближайшее кресло.

— Подойди ко мне, — обратилась Натали к Нафанаилу.

Кекин подошел. Графиня долго и пристально смотрела на него, затем отрицательно покачала головой.

— Нет, ничего не выходит. Я не могу прочитать твои мысли. Все, я полностью здорова.

Граф вскочил с кресла и, подбежав к дочери, обнял ее.

— Слава Богу, слава Богу, — беспрестанно повторял он.

Кекин разжал ладонь и протянул графине сокрытый в ней доселе медальон.

— Вот то, что всего мне дороже, — тихо произнес он.

Наталия Платоновна, волнуясь, приняла медальон, и тут ее взгляд упал на высохшие лепестки розы меж двумя стеклышками в золотой оправе. Медленно, очень медленно подняла она свой взор на Нафанаила Филипповича. А когда встретилась с ним взглядом, в котором Кекин прочитал крайнее замешательство и изумление, лицо ее залила краска.

— Благодарю вас, — еле слышно произнесла она. — Я велю сделать для него мешочек и всегда буду носить с собой. А пока…

С этими словами она надела медальон и рухнула в обморок. Тотчас послали за доктором, но тот, осмотрев графиню, сказал, что она просто спит, и сон у нее вполне укрепительный и здоровый.

— Никаких причин для беспокойства совершенно нет, — добавил он, успокаивая растревоженного графа. — Ее организм полностью освободился от болезни, и теперь отдыхает. Когда Наталия Платоновна проснется, она будет абсолютно здорова.

— Абсолютно? — переспросил доктора Волоцкий.

— Абсолютно, — без тени сомнения подтвердил Гуфеланд.

16

Натали проснулась только на следующий день. Граф, всю ночь не спавший и пребывающий в тревожном состоянии духа, первый поспешил к ней с поздравлениями о выздоровлении. За ним не преминул побывать в ее покоях с выражением радости по случаю ее исцеления и князь, вышедший от нее сияющим, как начищенная мелом кокарда, — до того графиня была свежа и хороша. Следом за ними потянулись к Наталии Платоновне с изъявлениями радости остальные домашние. И только один отставной Поручик пребывал в своих комнатах задумчив и грустен, одновременно свободный от всех своих прежних обязательств, данных графу Волоцкому.

Можно ехать. Куда? Подальше, где его никто не знает и где можно забыться от тяжких дум. Хотя от себя не сбежишь, да и мысли — такая материя, что нагонит тебя, куда бы ты ни направил свои стопы.

Негромкий стук в дверь заставил его вздрогнуть.

— Войдите, — произнес он, полагая, что это, верно, граф опять пришел с изъявлениями своей благодарности. Но он ошибся. В комнату вошла графиня, благоухая свежестью и здоровьем. Не было и следа от той слабости, что сопровождала ее в минуты магнетического сна-яви, не было и какой-то избыточной и как бы нарочитой бодрости и живости, присущей ей в часы бодрствования. Перед ним стояла девушка, часть той природной силы, которой не нужно было представляться ни сильной и ни слабой, и чье обычное, естественное состояние уже само по себе было наилучшим и восхитительнейшим из всех возможных.

— Вы не пришли поздравить меня, — с легким укором произнесла Натали, проходя в комнаты и глядя мимо Кекина. — Это не вежливо с вашей стороны.

— Прошу прощения, графиня, я… я задумался, — пробормотал Нафанаил. — Конечно же, я тоже изъявляю вам свою искреннюю радость по поводу вашего исцеления.

— Тоже? — обидчиво вскинула брови графиня. — Это значит, как все?

— Как все, — тихо произнес Кекин и поймал, наконец, взгляд Натали. — То есть не как все, а…

Голос его вздрогнул, мысли смешались, и он замолчал, не отводя глаз от графини. Впрочем, говорить ему ничего и не требовалось: его взор был красноречивее всяких слов.

— Вы и вправду думаете нас скоро оставить? — спросила Натали, чтобы нарушить возникшую паузу.

— Мои обещания вашему батюшке полностью выполнены, и теперь более ничего не удерживает меня здесь, — с горечью промолвил Нафанаил, потупив взор.

— А вы уверены, что вас ничего здесь не удерживает? — тихо спросила графиня.

Кекин поднял взор. Ее лицо, озаряемое лучами какого-то внутреннего света, каковым оно бывало только в минуты ясновидения. И еще. Показалось, или на самом деле прозвучали в ее голосе помимо обычных ноток признательности, уважения и дружеского участия какие-то иные, ранее им никогда не слышимые?

Натали, видимо, смутилась, но быстро взяла себя в руки.

— Я пришла к вам, чтобы просить вас остаться. Хотя бы на три дня!

Сказала она это с такой мольбой в голосе и смотрела на Кекина так нежно, что отставной поручик не нашелся более ничего сказать, кроме как:

— Да, конечно.

— Вы остаетесь охотно? — продолжала она смотреть Нафанаилу прямо в глаза.

— С радостью! — воскликнул он и задохнулся. — Прикажите, — едва удалось вымолвить ему, — и я всю жизнь готов жертвовать своим счастием и покоем вашей воле.

— Хорошо, — сказала Наталия Платоновна и быстро вышла из комнаты. А отставной поручик остался стоять, озаренный оставленными графиней лучами ее внутреннего света и пораженный новыми, едва уловимыми черточками в ее отношении к нему.

«Неужели я все же что-то значу в ее сердце?» — задавал он все время себе этот вопрос.

И не находил ответа.

Последующие два дня графиня была весела и любезна со всеми.

С отцом она говорила почтительно и нежно, с девками-горничными доброжелательно и просто, с князем, ходившим теперь за ней по пятам, вежливо и благосклонно.

С Кекиным, когда она начинала говорить с ним, Натали была теперь трогательна и сердечна, и не как с другом, но как с близким человеком. Это почувствовали и князь, и граф. Но она умела быть столь непринужденной, что им обоим казалось, что иначе с Кекиным она никогда и не обходилась. Нафанаил тоже сделался смелее и все меньше заботился о том, чтобы скрывать к ней свои чувства. В одну из прогулок по зимнему саду, когда горничная Парашка, исполняя приказание графини, срезала букет, Нафанаил, в ответ на вопрос, о чем он сейчас думает, ответил:

— О вас. Я живу уже долгое время только мыслями о вас, только возможностью быть рядом с вами.

Сказав это, он едва посмел поднять на графиню глаза, он не увидел в ней гнева или неудовольствия. Они продолжали молча идти по саду, и расставаясь, Натали прошептала ему:

— Вы вернули мне душевное здоровье. И вы же отняли у меня душу.

За обедом на следующий день графиня и отставной поручик всего раз взглянули друг на друга и быстро отвели взоры. Наталия Платоновна выглядела торжественною, будто хранила некую тайну, о которой нельзя было сообщить ни одному из присутствующих. Она не смеялась шуткам князя, весьма остроумного бонмотиста, и во всем облике ее было нечто возвышенное, чему никто, в том числе и Кекин, не находили объяснения.

Вечером, как позже узнал о том Нафанаил Филиппович, князь имел с Натали разговор в присутствии графа, в коем предложил ей руку и сердце. Не желая огорчать ни того, ни другого, Натали просила дать ей время на размышления, сказав, что еще не полностью насладилась своей свободой и здоровьем после перенесенной болезни. Причем назначила такой неопределенный срок, что князь был как бы осужден на постоянное искательство ее руки без твердых надежд. Тон ее был столь безапелляционен, что ни Волоцкий, ни Чураев не решились на дальнейшие уговоры. Князь был сильно сконфужен и тут же уехал, а граф столь опечалился, что казался просто жалким.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: