— Да.

— Сейчас… Давай сначала выпьем. Ты с устатку, ну и я… У меня, Женечка, тоже работа нервная.

Они сдвинули прозрачные стаканчики — совершенно бессмысленный в данном случае акт, так как одноразовые рюмки не звенели и не «чокались». Женька опрокинула коньяк разом и сразу же закашлялась: он показался ей каким-то неимоверно крепким, обжигающим рот и гортань. «Это потому, что он на пустой желудок упал», — промелькнуло в голове первое пришедшее на ум объяснение. Но стены забегаловки вдруг как-то странно качнулись и надвинулись на Женьку. Сначала она испугалась, а потом… а потом вдруг почувствовала приступ неудержимого веселья!

— Так вы говорите — одеться мне в шелковую рубаху и в косы эти… ожерелья с монетками? — спросила Женька и глупо захихикала. Богдан Давидович, не спуская со своего лица ласковой улыбки, смотрел на Женьку очень внимательно. В другое время пристальная серьезность этого взгляда обязательно бы насторожила девушку, но теперь ей было отчего-то все равно. Она опьянела как-то сразу и быстро, как не бывает даже после большой порции коньяка, принятой натощак.

— И что я буду делать в этом наряде, Богдан Давидович? Пугалом в огороде работать? Или вы меня по киоскам привокзальным водить будете, чтобы я перед ними спела-сплясала? А вы знаете, я очень хорошо пою, между прочим. И танцую тоже. Жалко, что вы не видели.

Она поставила локти на стол и укрепила на ладонях враз отяжелевшую голову. Ей казалось, что стол кренится вбок, очень сильно кренится, и она только удивлялась, почему с него не съезжают на пол тарелки и коньяк не выливается из стаканов.

— За такое зрелище я бы дорого заплатил, Женечка, — как сквозь вату, донесся до нее голос Богдана. Голос был вкрадчивым, он стелился перед ней розовым туманом, из которого Женька напрасно пыталась выбраться.

— И не один я… Такую красавицу, как ты, трудно не заметить. Даже издалека. Один богатый и очень достойный человек… очень-очень достойный, Женечка… Он хотел бы с тобой познакомиться. Вот видишь, я о тебе забочусь. Потому что сразу решил — такой достойный человек обязательно сделает для моей Женечки что-нибудь хорошее. Я сам отец. Я тебе плохого не пожелаю, моя хорошая.

— Какой… человек? — спросила Женька и вяло удивилась тому, как медленно поворачивается у нее язык. Произнесение этих двух слов потребовали от нее огромных усилий.

— Очень хороший человек, Женечка, очень достойный и хороший. Давай мы с тобой, знаешь что? Давай выпьем за него, Женечка.

И в руку ей почти насильно всунули стаканчик. Потом чья-то ладонь крепко обхватила Женькино запястье и поднесла стаканчик к самым губам. Он замычала, пытаясь увернуться но ей уже разжимали губы и заставляли выпить сжигающий горло коньяк.

— Ну все, хорошо! — услышала она чей-то голос. — Кажется, сделано дело. Бери ее, Богдан. И давай отсюда, пока менты не нагрянули.

Ее подхватили под мышки, резко куда-то потянули. Перед глазами запрыгали золотистые искорки, стол перестал клониться набок, оторвался от пола и со свистом понесся в сверкающую пустоту. Женька зажмурилась, чтобы глаза не запорошила космическая пыль.

И впала в спасительное беспамятство.

Утро не шло Лизе — даже длинный атласный халат сочного пурпурного цвета с крупной вышивкой и широкими рукавами не отвлекал внимания от болезненно-бледного лица с полукружьями теней под глазами и бескровных губ с сеточкой морщин по обеим сторонам рта. Сейчас, без косметики и темных очков, с открытой шеей, женщина выглядела ровно на столько, сколько ей было на самом деле — сильно за сорок. Правильнее было бы даже сказать под пятьдесят.

Она стояла посреди большой, роскошно убранной гостиной терракотового цвета и смотрела на Женьку. Свернувшись калачиком, прикрытая пледом, девушка лежала на диване и, судя по ровному дыханию, безмятежно спала. Лиза смотрела на нее, поджав губы.

Щеки Женьки были окрашены нежным персиковым румянцем, кожа как будто светилась изнутри, как это бывает только у восемнадцатилетних девушек. Чуть нахмуренные брови и приоткрытые розовые губы придавали милому лицу слегка комичное выражение детской обиды. Нельзя было не заметить, как она юна, красива и беззащитна.

Лиза рассматривала спящую девушку не менее четырех или пяти минут. А потом, твердым шагом пройдя через комнату, резко одернула шторы. Гардинные кольца скрежетнули по штанге с отвратительным визгом, и холодное ноябрьское солнце бросило на Женьку свои лучи. Она беспокойно шевельнулась, попробовала загородиться рукой, заморгала и, наконец, приподнялась на диване, растерянно подтянув к груди плед. В сонных глазах загорались испуг и растерянность.

— Здравствуйте… — прошептала она, поймав взглядом Лизу.

Та не ответила.

Женька обвела взглядом комнату. Она ничего не понимала, и от этого боязливо вжалась в спинку дивана, подняв плед до самого подбородка. В памяти, еще зыбкой ото сна, колыхались обрывки воспоминаний: Богдан Давидович пригласил о чем-то поговорить… говорил какие-то странные комплименты… потом они пили коньяк — его странное послевкусие до сих пор ощущалось во рту… а потом? Что было потом? Она ничего не помнила. Не было даже отдельных вспышек воспоминаний, даже сна своего она не помнила — ничего.

Скрипнула дверь — в щель просунулась прямоугольная башка черно-белого кокер-спаниеля с умной мордой.

— Рома! Выйди, — коротко приказала Лиза. Пес повиновался.

Стоя у окна, женщина продолжала разглядывать Женьку. Пауза становилась настолько напряженной, что воздух в комнате словно сгустился, хотя его и пересекало набиравшее силу солнце.

— Выспалась? — наконец разжала губы Лиза.

— Д-да… — заикаясь, пробормотала Женька.

— Хорошо. «Спасибо» можешь не говорить. Забирай свои вещи и уходи. И вместо благодарности, моя дорогая, постарайся сделать так, чтобы я тебя больше никогда не видела. Вообще.

— Какие вещи?

Лиза пересекла комнату в обратном направлении, схватила с пуфа небольшую стопку одежды — джинсы и свитер — и швырнула Женьке. Джинсы девушка не успела поймать налету, и брючина больно хлестнула ее по лицу.

— Я должна бы была приказать домработнице бросить твое тряпье в печку, чтобы не подвергать свой дом опасности. Думаю, ничего бы не случилась, если бы ты пошла по улице голой — тебе к этому не привыкать! У тебя в волосах наверняка стада блох, а в одежде — вши! Этот диван, на котором ты спала придется подвергнуть тщательной дезинфекции, как после шелудивой собаки. Убирайся!

Краска бросилась Женьке в лицо. Она совершенно не понимала, чем она заслужила такие оскорбления, не говоря уже о том, что вообще не имела понятия, как очутилась в этом доме. Но неприкрыто враждебное поведение незнакомой женщины — богатой и сытой женщины, таких дамочек за последние полгода своей бездомной жизни Женька научилась презирать именно из-за их демонстративной сытости — вызвало в ершистой девушке ответную агрессию. Минуту назад широко раскрытые, растерянные глаза сощурились и насмешливо заблестели. Подбородок решительно выдвинулся вперед. Она помолчала, оценивая ситуацию, и вдруг, ленивым жестом проведя рукой по волосам, долго и со вкусом потянулась, напоследок оскорбительно зевнув прямо Лизе в лицо.

— Мне долго ждать, пока ты поднимешься? — прошипела та сквозь зубы.

Вместо ответа Женька перевернулась на живот и подперла голову рукой.

— Ну?!

— А интересно знать, — вместо ответа задумчиво протянула Женька, нагло разглядывая Елизавету с головы до ног и обратно, — интересно знать, кто же меня раздевал?

— Что? — вскинула брови Лиза.

— Я говорю — кто меня раздевал? Одежду снимал — кто?

— Не имеет значения. Ты выспалась — и катись отсюда! Проваливай куда хочешь!

— Да, — кивнула Женька. — Именно так: куда хочу. А вот интересно знать, куда же это я хочу? Может быть, в прокуратуру? Или в милицию? Вы не знаете, — озабоченно спросила она у Лизы и даже потерла себе лоб, — не знаете, где принимают заявления об изнасиловании? И, кстати, какой у вас адрес? Я же должна указать…