Но интуитивно она уже понимала, что ничего временного здесь нет.

Конечно, разум подсказывал, что правильнее всего было бы в первый же день любой ценой, вымолив или выпросив у кого угодно рублей тридцать-сорок, позвонить домой. И всего через несколько часов непутевая Женька уже наверняка рыдала бы от счастья в объятиях папки и Елены Вадимовны. Но дурацкая гордость не позволяла ей сдаться так быстро. «Сейчас тепло — июль. Переночую где-нибудь, да хоть на лавочке какой-нибудь, до рассвета несколько часов осталось… А завтра попробую найти работу», — подумала Женька.

Прошло совсем немного времени — и Женька сумела с грехом пополам наладить свой быт. Работу в Москве она действительно нашла, даже несмотря на свой довольно юный возраст и отсутствие образования: сначала мыла пол в одной из вокзальных забегаловок, а затем, благодаря случайно увиденному объявлению «ТРЕБУЕЦА ПРАДАВЕЦ», выставленному на прилавке овощного ларька, Женькина карьера поднялась до продавщицы подгнивших помидоров. Денег хозяева ларька пообещали платить мало — всего три тысячи рублей в месяц, но зато выплачивали их регулярно. Да еще обязались кормить и даже выделили койко-место в крошечной «двушке», где ютились такие же, как Женька, бесприютные девчонки-продавщицы. Правда, все они были в основном из Молдавии. Но такое положение дел было уже кое-что, уже почти что комфорт — до этого Женька ночевала в подъездах.

Ей до смерти хотелось домой! Ужасно, ужасно хотелось домой! В свою комнату с мягкой постелью и чистым бельем, в ванную с настоящей теплой водой, на кухню, где можно поесть нормальной горячей пищи из тарелок, а не опостылевшей шаурмы… Она отчаянно скучала по папе, по его улыбке и смешным словечкам и даже — да! — даже по ЭТОЙ, и образ Елены Вадимовны всплывал в Женькиной памяти гораздо чаще, чем она этого хотела. Но в то же время в девушке все сжималось при мысли, что она появится дома такая, какая есть — виноватая и пристыженная. «Все равно я не буду всю жизнь торговать овощами, — думала Женька бессонными ночами, под могучий храп и сонное бормотание соседок. — Я сделаю карьеру в Москве — и тогда вернусь. С победой! Я им еще покажу!!!»

Но дни шли — и становилось только хуже. Наступила осень, близилась зима, а у Женьки не было ничего, что спасало бы ее от холодов — только один свитер, который давно уже потерял сколько-нибудь приличный вид. Кроме того, разбитные молдаванки, делившие с Женькой комнату, всячески пытались уговорить Женьку заняться «подработкой» — примитивной проституцией, и при этом подразумевалось, что торговать своим телом Женька будет, «обслуживая» потных рыночных торговцев, в основном кавказской национальности. Резкий отказ, который получили от Женьки соседки, не прибавил ей авторитета: на нее стали косо смотреть.

— Тут у нас носы драть и сильно выеживаться не принято, девка. Можно и без рожи остаться — так изуродуют, что потом сама будешь за мужиками бегать, за кусок хлеба себя предлагать, — процедила сквозь зубы черноглазая Рада, неформальный лидер вокзальных торгашек.

Женька и сама уже понимала, что долго ей не продержаться. Она достаточно изучила жизнь постоянных обитателей трех вокзалов и поняла: здесь царят волчьи законы. Если ты не захочешь подчиниться законам стаи, то тебя просто заставят.

«Надо что-то делать, надо что-то делать», — эта мысль не покидала ее днем и ночью. В редкие свободные часы девушка бродила по площади, стараясь найти такой выход из создавшегося положения, который бы разом решил все ее проблемы и при этом не подразумевал бы возвращения домой…

Именно в таком состоянии — состоянии отчаянного раздумья — находилась Женька, когда хозяин ее торговой точки, невысокий, толстый, лысый и совершенно непохожий на молдаванина пятидесятисемилетний Богдан, не первый день наблюдавший за нею, вдруг предложил после работы зайти вместе с ним в привокзальное кафе.

— Угощаю тебя, — заметил он коротко, цветя приторной улыбкой. Прикрытые пухлыми складками век глазки тем временем ощупывали Женьку с головы до ног. Но она, еле держась на ногах от усталости после трудового дня, который закончился перетаскиванием с места на место тяжеленных коробок с фруктами, этого тревожного сального блеска не заметила.

— Ой, Богдан Давидович, я не хочу… Спасибо. Устала я. Мне бы поспать, и больше ничего не нужно…

— Хорошего коньячку выпьешь со мной за компанию, и про усталость забудешь. Пойдем, Женя, пойдем, дорогуша. Предложение у меня к тебе есть… коммерческое. Поможешь одно выгодное дельце провернуть — большими деньгами может тебе повести. Ты ж хорошая девка-то, умная, статная, одиннадцать классов закончила. На рынке таким не место. Тебе, дорогуша моя, выше, выше надо метить!

Женька не верила своим ушам: Богдан говорил те же самые слова, которые она твердила сама себе вот уже четвертый месяц.

— Вы хотите предложить мне другую работу?

— Абсолютно. То есть совсем, совсем другую работу, Женечка, дорогуша. Пойдем со мной, посидим в кафе как цивильные люди. Такой деловой разговор к тебе имею, что не для посторонних ушей, ну их к Аллаху, хоть я и православный…

Женька посмотрела на свои грязные руки, вытерла их о джинсы, с надеждой глянула на Богдана, перебросила за спину косички и решилась.

— Только мы с вами недолго, да, Богдан Давидович? А то мне завтра рано вставать.

— Там будет видно, Женечка моя, дорогуша. Если договоримся — тебе, может, и вообще больше рано вставать не придется.

Он щелкнул пальцами, приказывая кому-то из Женькиных товарок разложить за нее по ящикам нераспроданный товар, и, деликатно подхватив девушку под локоток, повел ее к тускло поблескивающим в вечернем свете стеклянным дверцам кафе. Женька была несколько разочарована: «деловой разговор», обещанный Богданом, пройдет не в серьезном месте, где обычно встречаются и говорят деловые люди, а среди осточертевших кур-гриль и пластиковых стаканов с разбавленным пивом. Но делать было нечего. К тому же девушка действительно очень устала и проголодалась.

— Ашотик, дорогой, подай нам… курочку подай, самую лучшую, и коньячку плесни грамм по сто пятьдесят. Для начала. Нашего коньячку подай, Ашотик, дорогой, нашего, молдавского, как для дорогих гостей, а не крепкого чаю со спиртом, который ты, Ашотик, за коньяк у себя выдаешь, хе-хе.

Крепкий, смуглолицый, начинающий лысеть кавказец — хозяин кафе — посмотрел на Богдана совершенно бесстрастно и достал из-под стойки узкую бутылку «Белого аиста».

— Отлично, Ашотик, отлично, вот это другой разговор… ну, подай нам сейчас курочки — такой, позажаристее, и отойди, позже рассчитаемся, Ашотик, не обижу я тебя, ты же знаешь…

— Слушаю вас, Богдан Давидович, — сказала Женька, когда перед ними появилась возложенная на пластиковою тарелку румяная курица с задранными кверху ногами. — Знаете, если честно, то я прямо не знаю, как вас и благодарить. Хотя я еще и не знаю, конечно, что вы такое предложить мне хотите, но, по-моему, хуже этих помидоров с виноградами уже ничего просто быть не может. Мне иногда кажется — вот еще неделю постою в вашей палатке и отупею окончательно! Простите, конечно.

Хозяин смотрел на нее так дружелюбно, что Женька не боялась своей откровенности. К тому же он протянул пухлую ручку и ласково погладил девушку по рукаву свитера.

— Такие красотки, как ты, дорогуша, вообще не должны стоять за прилавком. Они должны возлежать в шелковом шатре на вышитых подушках и нами, мужчинами, повелевать. Так когда-то, сто лет назад, было заведено у меня на родине. У нас в Молдавии очень ценят таких красавиц, как ты. Тебе бы Женечка, в вышитых рубахах ходить… и чтобы монисто бренчало… в косы твои мониста вплести бы, какие у бабушки моей были, дай ей бог доброго здоровьишка на том свете…

«Кажется, он несет какую-то чушь», — с тревогой подумала Женька. И нахмурилась.

— А хотя я отвлекся, дорогуша. Ты уж прости — увидел тебя поближе, разглядел, и не мог сдержаться. Ну что — к делу?