— Ну и дура. Тебя же не просто прогонят — тебе такой волчий билет выпишут, что с ним тебя даже в программу «Сельский час» девочкой на побегушках не возьмут. Кто ты — а кто он…

— Плевала я!

Не дожидаясь, пока Забелин с Наткой перейдут дорогу и сядут в машину, Рита выскочила из автомобиля и пошла в обратном направлении, к дому. Она делала над собой огромное усилие, чтобы не обернуться, и очень старалась, чтобы ее прямая спина выражала максимум презрения и независимости.

Глеб ждал ее. Конечно, Рита понимала, что надо объясниться, и поэтому зашла к нему сразу.

— Только не спрашивайте меня, что все это значит, — сказала она, присаживаясь на стул возле дивана. — Я так устала сегодня, что совсем нет сил для каких-либо объяснений.

— Хм… Подобный исход дела меня ни в коем случае не удовлетворяет, но я вынужден покориться. Хотя предупреждаю — ненадолго. Вы просто пользуетесь моей беспомощностью, негодяйка. Впрочем, об основных мотивах можно было догадаться. Для кого разыгрывался спектакль? Для того, высокого в светлом костюме или для толстячка в жилете, с которым я видел вас на выставке?

— Для высокого.

— Хм… Кто он? Отставной бойфренд?

— Что-то вроде того. Я не хочу об этом говорить.

— Хм… Опять же покоряюсь. Но один вопрос можно?

— Один — можно.

— Когда я могу отдать вам долг? Не люблю быть кому-то обязанным.

— Долг?

— Разумеется. Как джентльмен, я должен вернуть вам те три поцелуя, которыми вы меня угостили. Буду рад сделать это при первой же возможности.

— Вчера я слушала вас с большим интересом, — сказала Рита, поднимаясь. — Сегодня вы или не в духе, или считаете плохую шутку хорошей. Знаете что? Давайте просто обо всем забудем.

— Извините. — Глеб снова взялся за книгу, которую отложил за минуту до этого. — Я просто хотел вас развеселить.

— Веселья мне на сегодня, пожалуй, хватит. Ну я пойду. Вам что-нибудь нужно?

— Нужно.

— Что?

— Чтобы вы перестали говорить мне «вы». Как-никак у нас скоро свадьба, а такое событие к чему-нибудь, да обязывает.

— Ладно, — легко согласилась она. — Но только обоюдно. В конце концов, вы даже меня старше.

— Так, значит, «ты», Рита?

— «Ты»… Глеб.

…Она прошла на кухню, поставила чайник и встала у окна, перебирая в памяти события такого богатого на эти самые события дня. Злость, распиравшая ее, отступала и растворялась в сумраке за окном. На смену приходили пусть другие, но такие же невеселые мысли: что теперь будет? Чем заниматься? Что делать? Что ее ждет в будущем?

Для того чтобы пробовать искать работу на других телеканалах, у нее был слишком маленький багаж: практически полное отсутствие удачных работ, опыта, идей, да еще и тот самый пресловутый «волчий билет», который, она знала, ей выпишут в самое ближайшее время… И чем же она будет заниматься в этой огромной, бездушной Москве? Что есть, пить, чем платить за квартиру? Как ни крути, приходилось признать, что в схватке с мегаполисом она потерпела полное поражение.

— Неужели придется возвращаться в Тверь? — вслух сказала Рита, продолжая вглядываться в темноту за окном, как будто надеялась, что оттуда к ней придет ответ.

Горькие Ритины мысли прервала резкая трель телефона. Девушка вздрогнула и с минуту смотрела на него, не в силах заставить себя снять трубку. С некоторых пор телефонные разговоры не сулили ей ничего хорошего.

— Да? — в конце концов сказала она.

В ответ закричали так, что трубку пришлось отнять от уха чуть ли на полметра.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! — Она с трудом узнала Викин голос, искаженный визгом и рыданиями. — Будь ты проклята! Чтоб тебе счастья не знать никогда, слышишь?! Ненавижу! Я тебя ненавижу! Он сказал, чтобы я убиралась — навсегда! Он спустил меня с лестницы! Но не надейся, что теперь у тебя что-нибудь получится! Тебе тоже не на что рассчитывать! Потому что он сказал, что мы обе ему надоели! Обе! А все из-за тебя!!!

Рита тихо-тихо положила трубку обратно на рычаг.

«Странно, — думала она, снова прислонившись лбом к оконному стеклу. — Как странно все… Вика отняла у меня Костю, а если бы она этого не сделала, я бы, наверное, еще долго не узнала о том, сколько гнусности скрыто в этом человеке под наносным слоем доброжелательности и дешевого обаяния… А теперь эта гнусность рикошетом ударила по самой Вике. Почему же я этому не радуюсь? Ведь мне положено радоваться…»

Но радости не было — была одна только огромная, всепоглощающая усталость. Которую нужно было преодолевать — хотя бы потому, что Рита обязана была заботиться о человеке, который лежал на диване в гостиной.

Чайник вскипел. Девушка повторила вчерашнюю процедуру — поставила на поднос чашки, сахарницу, разогрела в микроволновке пиццу, которая, по счастью, нашлась в морозилке.

— Вы… ты просто балуешь меня своим вниманием, — сказал Глеб, когда она снова появилась в комнате. — Даже неудобно как-то. Не такой уж я и беспомощный.

— Врач сказал «постельный режим», значит, будет постельный, — ответила она, опять, как и вчера, пододвигая к дивану журнальный столик. — В конце концов, это я виновата, что ты стал такой неходячий. Дай хотя бы часть вины загладить.

— А, ну если тебе от этого легче — пожалуйста.

Они пили чай, ели, но беседа как-то не завязывалась. Не было настроения.

Правда, какое-то время Глеб пытался развеселить и растормошить ее, рассказывая анекдоты и всякие профессиональные байки.

— Представляешь, какой был забавный случай, — говорил он. — Приходят как-то в фотосалон одного моего знакомого семь боксеров и просят фотографа их, как это говорится, запечатлеть. «Хорошо, как вас сфотографировать?» — спрашивает мой приятель. «Значит, это, чувак, мы, это, втроем с кулаками прем на этих четверых, а они, это, испугались и такие в стойке отходят». Ну желание клиента, даже самое дурное, — это закон. Приняли боксеры стойку, сфотографировал их мой товарищ, а потом не удержался и спросил — сколько сделать фоток? «Две», — говорят боксеры. Хорошо, но на хрена вам такие фотки, спрашивает фотограф? Тем более две. «Дык, понимаешь, мужик, — отвечают они ему, — Тренер нам сказал — принести две фотки „три на четыре“».

Рита слушала и старалась улыбнуться.

— Или еще был случай. Другой мой приятель, тоже фотограф и большой ходок по женщинам, как-то похвастался, что познакомился с новой девушкой. «Ну и как, красивая?» — спрашиваем мы. А он призадумался и потом ответил так: «Ну… Это смотря как свет поставить…»

— Смешно, — соглашалась Рита.

— Пока рассказывал, еще и анекдот про фотографа вспомнил. Чапаев спрашивает у Фурманова: «Почему, когда Васька и Петька меня фотографируют, то я становлюсь похожим на Бриджит Бардо? А когда ты — то выгляжу как бандит». И что же ответил Фурманов?

— Ну и что?

— А он ответил так: «Потому, Василий Иванович, что Васька и Петька закончили операторский факультет ВГИКа. А я — криминалистическую экспертизу при МВД».

— Смешно…

В конце концов Глеб сдался, и они опять сидели молча. Сваровский решился нарушить молчание только через полчаса:

— Рита, я, наверное, рискую заслужить ваше… то есть твое плохое ко мне отношение и упреки, что вмешиваюсь не в свое дело. Но, честное слово, хоть я и знаю тебя всего лишь второй день, но не могу смотреть, как ты мучаешься. Знаешь что? Прости ты всех.

— Что? Как это… Кого это — всех?

— Ну того пижона в светлом костюме — это ведь он тебя так обидел? А самое главное — себя.

— Не понимаю, о чем ты. И потом, я уже сказала, что не хочу об этом говорить.

— Я и не настаиваю на том, чтобы ты говорила, обнажала душу и так далее. Просто послушай меня, Рита. В конце концов, ты сама признала, что я старше, а следовательно, и умнее. Как ни крути, по крайней мере, уж опытней-то наверняка. И из этого своего опыта я знаю, что простить гораздо легче, чем самому просить прощения.

— Ты же даже не знаешь, в чем моя обида.