Больно, больно, как лезвием бритвы по живой ране, осознавать, что ты не нужна, что старания ни к чему, и вообще все, что было когда-то в прошлом – глупо! Глупо и сегодня биться в дверь, которая намертво заперта амбарным замком. «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей» – «чем больше мы любим, тем меньше любят нас» – все фарс, все сплошная ложь!

Ты стараешься не думать о том, что прошло, не задаешь вопросов – ему и самой себе, – чтобы быть обманутой, но боль льется стремительным потоком, а потом полосует острым кинжалом прямо по душе… Боль невидимой пеленой застилает все перед глазами и грузными каплями скатывается с глаз на подушку… И в эти страшные ночные часы до крика хочется выплеснуть все то, что нет сил хранить на задворках памяти, разбить все картины и фотографии, которые хранит сердце и выскочить, выброситься прочь… бежать…

Но потом наступает долгожданный рассвет. И ты начинаешь стимулировать надежду, возрождать мечты, думать о ребенке, думать о себе, обещать, что все будет хорошо. И обжигающее чувство боли и обиды на время уходит. Но потом возвращается, оно все равно возвращается каждую ночь и непрерывно постоянно напоминает о себе. Ведь это любовь! И она приходит, она приходит вновь, и окутывает, и вновь ворошит муравейник мыслей, и острыми иглами изрешечивает сердце…

Милый мой! Милый! Почему ты так жесток ко мне? Зачем ты причинил мне столько боли – после стольких лет любви? Больно, больно… словно сердце взяли в тиски и рвут на части раскаленными на огне клещами…

– Вера!

Я вздрогнула и открыла глаза.

– Задумалась? – улыбаясь одними глазами, Юрка протягивал мне тарелку с бутербродами.

– Да… Задумалась и немножко пригрелась, – пробормотала я, натягивая клетчатый плед повыше к коленям. Мне не понравилось, как внимательно всматривался Юрка в мое лицо, и, чтобы перевести разговор в более нейтральное русло, я сказала первое, что пришло мне в голову:

– Как у тебя уютно. Даже обидно, что рано или поздно придется уходить.

– А ты не уходи, – сказал он почти одними губами.

Пряча глаза, я сделала вид, что не услышала.

– Как давно я не сидела вот так, у кого-то в гостях, просто за чашкой чая… и задушевной беседой. Черт его знает почему, Юрка! Но мне так хорошо с тобой! И уютно. Так уютно, что я, наверное, в первый раз в жизни совсем забыла о режиме. А ведь, в сущности, нам давно уже пора попить витаминчиков и спать!

– Кому это… «нам»?

– Нам. Мне и моему будущему сыночку. – Я погладила себя по животу и прислушалась: мальчик шевельнулся во мне, и, как всегда, это вызвало жаркую волну любви и нежности, от которой к щекам прихлынула пунцовая краска. На секунду я даже забыла о Юрке.

Но он был здесь.

– Можно спросить? – Это он произнес после длинной паузы.

– Нет, – испуганно сказала я. – Ты ведь хочешь спросить о… о нас? О том, кто отец ребенка, почему он нас бросил и так далее? Нет. Пожалуйста, не спрашивай об этом…

– Я не об этом. Я только хотел спросить… Как же ты будешь дальше? Растить ребенка… и одна. У тебя ведь нет даже специальности! А на случайные заработки вам двоим не продержаться.

Это был убийственный аргумент. Как раз над этим вопросом я трусливо старалась задумываться меньше всего. До рождения сына у меня еще оставались деньги, а что будет потом? Подобные мысли я гнала от себя, как только они возникали. Ужасная, даже непростительная безответственность! Но главное на сегодняшний день было – родить.

А женщинам, ожидающим ребенка, дурные мысли противопоказаны.

Но Юрка – знакомый моих детских лет и, похоже, единственный человек на Земле, которому было до меня дело. Мне вдруг захотелось высказать ему все, раскрыться полностью – боже мой, как долго я не слышала ни от кого простого человеческого слова поддержки, а ведь бывали минуты, когда за одно такое слово я готова была отдать все свои одинокие вечера, все до единого, оптом и не раздумывая!

– Юрка… Сегодня такой вечер… Необычный – для меня. Ведь я так долго ни с кем не говорила просто так, по душам… И, может быть, ты вообще единственный на свете человек, которому есть до меня дело… Можно, я тебе все расскажу?

– Конечно. Ты и представить себе не можешь, как я хочу узнать все, что творится у тебя в голове.

– Скажи, как ты думаешь… Это большой грех – родить ребенка, чтобы… Я хочу быть перед тобой до конца откровенной… Чтобы спастись от одиночества? Ведь, по сути, это значит попытаться обмануть себя, заменить одну привязанность на другую. Я так хочу сына! Но я так боюсь. Многого боюсь – что сам он, когда подрастет, не сможет простить мне, что я еще до рождения лишила его отца, что я сама с годами стану такой же нервной и издерганной, как моя мать. И я до сих пор не знаю, имею ли я право рожать «для себя»? – выпалила я и снова покраснела.

– Моя личная точка зрения на этот вопрос всегда была проста, – сказал Юра, дослушав меня и ни разу не перебив. – Единственный повод рожать ребенка – это желание родить ребенка. И никакой долг перед обществом, родителями, страной, природой, не может быть для этого оправданием. Все дело и все резоны могут быть только в тебе самой… и в твоей любви, которой должно обязательно хватить на двоих. Потому что это трудно, Вера, любить себя… Не за какие-то конкретные достижения и таланты, а просто так. Потому что ты одна такая на белом свете и другой такой нет!

Пока я вслушивалась в эти слова и, сидя с ногами на нашем диване, пыталась разобраться: насколько Юркина точка зрения соответствует моему собственному мироощущению, он продолжал:

– А насчет того, имеешь ли ты право рожать «для себя»… Я считаю так. Рожать для себя – гораздо гуманнее, чем рожать по той причине, что «так нужно». Человек, который не любит детей, но тем не менее их рожает – преступник, не меньше. Я вообще считаю, что надо перестать, наконец, агитировать за поголовное деторождение – в последнее время в нашей стране это стало очень модно. Лучше меньше, да лучше. Лучше пусть на пять семей будет пять детей у одной семьи, чем в одной ребенок любимый, а в остальных четырех – нелюбимый, обуза и помеха. Ведь, в конце концов, мы живем в век специализации. Кто-то сеет хлеб, кто-то добывает нефть, кто-то управляет производством, кто-то рожает детей. Никто не пользуется всем этим один – иначе зачем бы все мы были нужны друг другу? Никто не в состоянии обеспечивать все свои потребности самостоятельно – для этого и существует разделение труда. Да, в современных условиях очень трудно сочетать заботу о детях и карьеру. Я не буду говорить, что невозможно вообще, но невозможно для большинства. Это в советское время смеялись над поэтом, который не мог починить сливной бачок. «Совок» умер; сегодня мы живем в век узких специализаций. И мать – это профессия, требующая таланта и призвания. Ты говоришь, Вера, будто у тебя нет никакого таланта. Это не так; уже сам факт того, что ты, не задумываясь, решила разрушить прошлую устоявшуюся жизнь ради того, чтобы подарить жизнь другому существу – доказательство того, что твое призвание – растить детей…

– Это все верно, по крайней мере, со многим из того, что ты говоришь, я согласна… Но природа наделила нас всех возможностью размножаться. То есть я хочу сказать, что конструктором может стать не каждый, а родить – это призвание каждой женщины…

– Я так не считаю. Биологическая способность к деторождению – еще не гарантия того, что родившая женщина станет прекрасной матерью. Никому же не придет в голову предложить всем до единого своим знакомым стать конструкторами космических кораблей. Не всем дано, да и не всем интересно. И, кстати, никто не возмущается тем, что тем конструкторам платят бешеные деньги из бюджета за их работу, плоды которой только в будущем. Но ведь и родительство, и воспитание – та же работа. К тому же это – работа без праздников и выходных, без перерывов на обед и сон, без отпусков и прогулов… работа на всю жизнь. Воспитание детей – ответственнейший из трудов. К чему призывать всех брать его на себя, если не все чувствуют в себе к этому тягу?