— Нет, — взяв себя в руки, спокойно возразила Брайони и погладила его ладонью по плечу. — Я сама точно так же виновата. Ты прав, мы взрослые люди и никому не делаем плохо. Пусть все будет так, как есть. Мне помнится, ты говорил, что голоден? — Ее губы раздвинулись в дрожащую улыбку.

— Брайони, я бы отдал все на свете, чтобы ты вновь и вновь могла просыпаться напевая, ты веришь мне?

Ее ресницы взметнулись вверх, и она увидела, что он смотрит на нее так, будто то, что он видит, причиняет ему боль, и слезы, которые она сдерживала, навернулись ей на глаза.

— П-правда? — запинаясь проговорила она. — Я хочу сказать — я не… я понимаю, но…

— Да и поможет мне Бог, — сказал он нежно и поцеловал ее в глаза. — Не плачь. Я…

Она оборвала его.

— Я не буду. Я не буду.

Несмотря на опасения Брайони, никто не смотрел на нее осуждающе на следующий день, хотя она не сомневалась, что все знают. Она не только провела ночь с Грантом Гудманом, но он еще утром самолично сходил на кухню и собрал им поесть, а около двенадцати проводил ее до номера. И хотя они даже не держали друг друга за руки, а он лишь просто довел ее до двери, она прекрасно понимала, что ни одна из деталей не осталась не замеченной персоналом.

Что удивляло ее, так это их реакция. Люсьен, конечно же, посмотрел на нее на следующее утро с оттенком сожаления, но все остальные относились к ней с удивительной мягкостью. Они старались не мешать ей, приносили кофе и чай со свежеиспеченными булочками, в то время как обычно она только хватала что-нибудь на бегу. Линда совершила для нее неслыханное благодеяние, абсолютно ни о чем не спрашивая и выручая тогда, когда Брайони что-то забывала. Они предупредительно сами сообщали ей то, чем обычно приходилось заниматься ей самой, например, новости о том, что в последней партии омары намного крупнее и свежее, что запас дров истощается быстрее, чем предполагали, и так далее. То есть они относились к ней с такой заботой и вниманием, что она была просто поражена и не смогла не поделиться этим с Грантом, когда выдалось несколько свободных часов.

Он лукаво посмотрел на нее.

— Не вижу в этом ничего удивительного. Они восхищаются тобой и уважают тебя.

— Но они относятся ко мне так, будто я инвалид.

Грант взял ее за руку и заставил сесть рядом с собой; прошло три дня с тех пор, как она впервые отдалась ему, и сейчас они только что поужинали раздельно. Она с новой группой гостей, а он один в своем домике, что было отражением того, как они провели все эти дни: она, работая как обычно, а он, занимаясь новым проектом. Собирались они вместе только после ужина. Такой порядок вещей начинал беспокоить ее, и не только потому, что один мимолетный взгляд на Гранта заставлял трепетать все ее существо, но также потому, что грозил перейти в новый образ жизни.

Она пролежала с открытыми глазами всю прошедшую ночь после того, как он ушел от нее, обуреваемая двумя мыслями — одна касалась этого самого порядка, а другая — кстати, потребовалось время, чтобы эта мысль оформилась у нее в голове, — была связана с зарождавшимся разочарованием в работе. Разочарование это было вызвано тем, что все, что ее окружало, было не ее; по сути, очень немногое принадлежало ей лично. Она всегда жила в чужих квартирах и, хотя ее комнаты в Хит-Хаусе были очень хорошими и удобными, такими их сделали другие, а она к этому не имела отношения.

Брайони сжала кулаки, когда ей стал понятен скрытый смысл всего этого… Она мечтала о доме, единственном в своем роде, который значил бы для нее больше, чем просто кирпичи и раствор. Другими словами, она мечтала о доме, в котором стала бы жить с мужем, а со временем и с детьми, и ничего не могла с собой поделать. Наверное, это общая судьба, и она, эта мечта, обволакивает тебя, проникает в тебя, когда ты любишь, вот и все.

Вот так, в темноте, Брайони разговаривала сама с собой. Она всегда считала себя деловой женщиной, которая может сойти с ума, занимаясь лишь детьми и домом. Она один раз даже подумала и сейчас почему-то вспомнила об этом, что из нее получилась бы хорошая жена-помощница для богатого человека — с парочкой владений она управилась бы играючи.

Затем ее мысли переключились на другое. Всегда ли у них с Грантом Гудманом все будет так, как есть? Смогут ли они проводить время где-нибудь в другом месте, где не будет работы и где они будут вместе и ночью и днем? Может, им удастся слетать куда-нибудь, где их никто не знает, или вместе провести отпуск? Позволит ли он ей когда-нибудь встретиться с его детьми?..

Обо всем этом она думала, сидя на кушетке напротив камина после ужина, когда Грант обнял ее.

— Они относятся к тебе так потому, — спокойно сказал он, — что в тебе сейчас есть что-то такое, что камень расшевелит.

Брайони прильнула к нему.

— Мне кажется, в этом есть и твоя заслуга, — отметила она, пробудившись наконец от своих мыслей.

Он поцеловал ее в макушку.

— Нет, вернее небольшая.

— По-моему, ты скромничаешь.

В его голосе послышались веселые нотки:

— Я стараюсь быть скромным, но ведь я работаю с чистым золотом.

— Интересная аналогия, — медленно проговорила Брайони и подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза. — Что ты имеешь в виду?

Грант прищурился, но не стал объяснять. Вместо этого он спросил:

— Я тебя чем-нибудь обидел?

— Не знаю… Вернее, знаю, — поправилась она и поморщилась. — Не очень-то лестно, когда тебя сравнивают с металлом, пусть даже с драгоценным.

— Извини, — серьезно сказал он. — Я хотел сказать, что любить тебя и заставлять выглядеть так, как ты выглядишь, не моя заслуга, это заложено в тебе. Ты искренне радуешься и искренне любишь.

У Брайони перехватило дыхание.

— Неужели это так заметно? — прошептала она и осеклась. — Я хотела сказать…

Он слегка коснулся ее лица, но неожиданно глаза его стали непроницаемыми.

— Ты мне как-то сказала, что я заставил тебя почувствовать себя живой, это заметно и…

Она быстро заговорила, перебив его:

— И углы, возможно, немного сгладились. Я рада, что про меня больше нельзя сказать, что я вот-вот пну ногой стиральную машину. — Брайони с усмешкой высвободилась из его объятий, подошла к камину и подбросила туда парочку поленьев.

Грант Гудман наблюдал за тем, как она грациозно согнулась, а затем выпрямилась, и изящный изгиб ее спины, талии и бедра четко обозначились сквозь мягкую шерсть платья цвета слоновой кости, которое было на ней. Затем она обернулась, и взгляды их встретились, но Брайони вновь не смогла прочесть того, что было в его глазах.

— Грант, — сказала она сдавленным голосом, — я не…

Он встал и подошел к ней, прежде чем она успела закончить:

— Я могу уйти, если хочешь. Ты этого хочешь, Брайони?

Она облизнула губы, и на секунду у нее мелькнуло искушение рассказать ему о своих нерадостных ночных мыслях, но вместо этого она сказала:

— Уйти? Ты не хочешь меня больше? Я хочу сказать… — Она заморгала, чтобы скрыть свое смущение, потому что то, что она увидела в его глазах, сказало ей, что он особенно хочет ее сегодня.

— Если ты не в настроении.

— Да, я просто не в настроении.

Грант улыбнулся и сменил тему.

— Ты можешь освободиться завтра утром?

Ее глаза расширились.

— Пожалуй, да. А что?

— Ты не хотела бы забраться со мной на гору Морионсо со стороны озера Дав, если погода будет благоприятной?

— Хорошо…

— Тогда так и сделаем. Спокойной ночи, дорогая, — сказал он и вышел.

Когда за Грантом закрылась дверь, Брайони тяжело опустилась на стул и попыталась разобраться в своих смятенных чувствах — потрясение и смущение, чувство утраты, которое было почти осязаемым, понимание, что ей сейчас продемонстрировали железную волю, и — предупреждение? — растерянно думала она. Неужели я должна все делать на его условиях или не делать вообще? Но я это делаю, прокричало что-то внутри нее, несмотря на то что это идет вразрез с моими желаниями. Я предпочла бы не быть в этом положении. Что еще ему нужно? Чтобы я никогда не делилась с ним своими мыслями? Чтобы я принимала и отдавала только физическую любовь?