– Чертово дерьмо! – прошипел Саймон, все больше и больше распаляясь.

Можно было в кульбите перескочить через шаткую преграду из третьего пня, но Саймон не мог отказать себе в удовольствии. Одной рукой он ухватился за реденький кустик бороды, а в кулак другой вложил всю ненависть человека, которого даже бить некому.

Старичок хрюкнул и попытался прикрыться ладонью. Синие вены распалили Феникса еще больше. Он бросил старика на пол и принялся молотить тряпичное тело. Первая его жертва уже пришла в себя и, приподнявшись на колени, умоляюще протягивала руки. Саймон отпрыгнул от помятого деда и точнехонько опустился на спину замершей в мольбе фигуры. Под кроссами что-то хрустнуло. Старик без стона распластался на полу. Тот, что показался Фениксу Всевышним, только шипел, выпучив глаза:

– Минус сорок пунктов! Минус двести двадцать пунктов! Минус человек! Зверь! – в старческой немощи проснулся неистовый клич насмерть перепуганного человека.

– Зверь? – Саймон ухватился за сморщенные щечки в сетке капилляров. Сжал. Потянул за дряблую кожу, а потом резким движением свернул голову старика. Из черного провала рта хлынула кровь, заливая грудь жертвы. В горле что-то булькало. Саймон отбросил обмякшее тело и отер руки о кожу штанов: у пня явно была сломана шея.

Вдали, нарастая, несся вой сирены. Саймон еще раз глянул на оцепенелых мальчиков, но инстинкт подсказал, что это не те, с кем стоит терять время. А приближающийся глас полиции подтверждал: мистера Саймона будут искать, но копам придется пошевелиться, чтобы не потерять надежду на встречу с Фениксом.

Что бы вся эта дурацкая комедия ни означала, и где бы Саймон сейчас ни находился, самое время делать ноги.

Дверь пропустила Феникса наружу беспрепятственно, благожелательно напутствовав:

– Желаем всегда и везде поддерживать статус «абсолют»!

– И тебе того же! – ответил Саймон, запуская в синее око видеокамеры шестиколесную тележку и ныряя в зелень кустов.

Еще некоторое время наружные видеокамеры следили за шевелением листвы, а потом мистер Филлипс растворился.

Оторопевший мир содрогнулся и замер.

И лишь один человек на планете равнодушно щелкнул пультом управления визора, переключившись на развлекательный канал. – Еще коктейль, мистер Бредли? – незримая фигура протянула бокал с напитком.

Эдгар Бредли потянулся, напружинив руки. Рукав шелкового халата, расшитого экзотическими мордочками зверюшек из мультфильмов, сполз, обнажив загорелую руку. Бугрились мускулы, перекатываясь под кожей теннисными мячиками. Эдгар полюбовался на голобрюхую девицу, смешно рассказывающую зрителям анекдоты, и отстранил висящий в воздухе стакан:

– Сейчас не время!

Халат скользнул прочь, тут же сложившись вчетверо. Спальня, дышавшая тишиной и прохладой, сложилась и убралась в стены, выдвинув вместо кровати и пуфиков рабочее кресло и стол с шеренгой телефонов.

Эдгар затянул ремень короткой туники. Для своих пятидесяти четырех лет мистер Эдгар Бредли выглядел неплохо. Однако, может быть плохо от того, что – никак. Мистеру Бредли было смертельно скучно.

В молодости, когда любая высота кажется недостижимой, он много работал, еще больше воровал. Потом воровали для него другие. После того, как мир сошел с ума и богатство само вползало в руки, Эдгар захотел и получил себе новую игрушку – власть. Но с годами, все чаще и чаще приходило убеждение, что доставшееся ему в наследство дерьмо не стоит того, чтобы им обладать.

Людская покорность и раболепие толпы приедаются, как сладкий пирог на первое, второе и третье. Вначале ты словно приподнят на крыльях собственного могущества. Затем ты начинаешь сомневаться: а так ли ты увлечен признанием тех, кого в грош не ставишь. А после… И с этим «после» никогда не сравнится человеческая неистовая натура, ее злоба, ее ненависть. Все эти байки о нравственном и моральном обществе, которое было создано не без помощи и непосредственных указаний мистера Бредли, осточертело ему хуже горькой редьки.

Теперь он хотел попробовать на вкус убийство. Нет, не несчастье, не нелепый случай, когда кто-то нырнет поплавать в океане. А убийство, которое планировал ночами, о котором мечтал с давних лет. И которое в целом мире осуществить некому. Эдгар Бредли уже много лет знал, кого он убьет. Осталось выбрать, чьими руками это сделать.

И сегодняшнее шоу мистера Саймона Бредли вполне устроило по качеству исполнения. Оставался пустяк: найти Филлипса в миллионном городе и заставить выучить текст, который непременно должна услышать жертва Бредли перед смертью.

Эти слова Эдгар отшлифовывал долгими вечерами, пока разномастная толпа жрала и веселилась за его счет. В эти слова Эдгар вложил чертову жизнь, которую прожил.

«Ну, кто из нас первым подавился сливовой косточкой?» – эти олова относились к одному человеку во всем мире, и он единственный на свете мог их понять.

– Ну, кто из нас первым подавился сливовой косточкой? – впервые в жизни Эдгар попробовал фразу на слух. Злая улыбка змеей искривила губы: слова были горько-сладкие, как черносливины.

Наверное, опытный психоаналитик сумел бы разъяснить, что истоки ненависти, которые питал Бредли к близорукому студенту Френдли, лежат в обыкновенной человеческой неудовлетворенности. Этим объектом могла бы быть соседская кошка, душераздирающе мяукавшая в пять утра перед окном, или рейсовый автобус, где ты с отвращением и брезгливостью пытаешься отстраниться от потных людских тел, но все же кто-то заденет, мазнет липкой рукой – и ты чувствуешь, как бьет режущей болью ненависть по глазам.

Но даже психоаналитику Бредли не признается, что вместе с Френдли уйдет чувство стыда, которое забитым зверьком пряталось на самом дне души, но все еще, даже через сто лет, скалило острые зубки.

Они заканчивали университетский курс, когда в их группу откуда-то из периферии перевелся хлипкий мальчик с тонкими кистями и вечно сползающими на переносицу очками. Он сидел в последнем ряду, отрешенно записывая что-то в толстую тетрадь, и лишь время от времени обводил рассеянным взглядом аудиторию, так же равнодушно мазнув взглядом по лицу профессора.

Как и почему он и Бредли оказались на одной вечеринке, Эдгар не помнил. Вероятно, состоялась одна из внеплановых тусовок, и кто-то из привычной компании прийти не сумел.

Вечеринка вышла так себе, Бредли больше скучал чем пил и танцевал. Кристофер Лонгрей корчил из себя шута-самоучку, девчонки, чуть навеселе и чуть возбужденные от перемигиваний кавалеров, визжали.

Эдгар вышел на террасу. Рядом распласталась ночь, и в двух шагах было не различить, чьи тени мигают огоньками сигарет. Эдгар щелкнул зажигалкой и при колеблющемся пламени рассмотрел чудика Френдли и светлую челку Элизы.

– Привет! – приблизился Бредли: он-то мешать никому не мог, это точно.

– Привет, – эхом откликнулась девушка, и Эдгар, сам не зная, зачем, предложил прокатиться на его новеньком седане.

Элиза пожала плечами: Эдгар и в темноте почувствовал, как нахмурился Френдли.

Но Эдди потому и был капитаном футбольной студенческой команды, что умел настоять на своем.

Поехали, разгоняя фарами мрак. Остановились у мелководной речушки, где одинокий фонарь угрожающе высвечивал надпись о запрете – тут же решили купаться.

Эдгар скинул одежду и бросился в воду, оказавшуюся удивительно теплой после ночного холода. Элиза помедлила, запутавшись в дамских аксессуарах и мелочах туалета.

– Холодно! – пожаловалась девушка, пробуя воду пальцами ноги.

– А ты окунись! – посоветовал Френдли из машины.

Тощий Френдли остался в плавках. Эдгар отметил эту деталь как разрешение на Элизу. Девушка плескалась у берега, разбрызгивая воду руками и ногами. Эхо далеко разносило звуки.

Эдгар обернулся, чтобы посмотреть, чем там на траве занят Френдли и почувствовал, как ноги теряют дно. Эдгар и не предполагал, что в этой воробьиной лужице мог быть омут или углубление. Появилась мысль подшутить.