«Одурманили?»

«Сегодня утром псов уничтожили. Я попросил, чтобы трупы обследовали. В отчете говорится, что их желудки просто набиты едой. А вместе с мясом им скормили по меньшей мере полдюжины капсул».

«Неудивительно, что они напали на Роделла, как только парень подошел поближе. В таком состоянии они набросились бы на все, что движется. Кто-то накачал доберманов дурью».

Он переночевал в машине. Заехал за ограждение, остановился на краю заброшенной тупиковой дороги. Заросли высоких кустов надежно укрывали от редких машин, проносившихся по улице, пока он спал.

Да, со сном у него никогда проблем не было: просто закрываешь глаза, и сразу проваливаешься в черную дыру. Идеальное убежище, куда не проникает ни свет, ни звук, куда не может добраться никто и ничто, даже сновидение. Уже много лет ему ничего не снится.

«На самом деле, разумеется, вы их видите, как и все остальные», — не уставал объяснять доктор. — «Просто потом вытесняете из сознания, заставляете себя забыть». Прозрачный намек: пациент блокирует воспоминания, потому что преследующие по ночам кошмары так ужасны, что рассудок не в силах их вынести. Вот в чем старался убедить себя доктор, но он заблуждался. Человек может вынести любые кошмары. Он блестяще доказал это, причем применительно к реальной жизни, а не к сновидениям. Никто еще не испытывал таких страданий, однако он выжил. Да, выжил, хотя все остальные, — созерцатели, привыкшие грезить по ночам, — мертвы. Ну а он… он просто спит. Спит уютно расслабившись, спит без страха, спит безмятежно, как может спать лишь человек, который знает, что обязательно проснется. Ибо я воскрешение и жизнь вечная. Аминь.

Его разбудил страшный грохот и рев.

Он открыл глаза, стряхнул оцепенение, вернулся из безопасной черной дыры туда, где с неба падают бомбы. Нет, бомбы — это из другого времени, другого мира…

Потребовались какие-то доли секунды, чтобы осознать, что он сидит в автомобиле возле автострады, а совсем рядом по сонной пустынной дороге ползут одна за другой огромные мусороуборочные машины, отмечая приход нового рабочего дня. Как только причина шума стала ясна, сердце перестало учащенно биться, мгновенно вернулась его обычная невозмутимость. Он сел, разрешил губам растянуться в едва заметной улыбке, с гордостью отметив быстроту, с которой заставил мозг повиноваться, но главное, уровень самоконтроля и дисциплины, позволившие сделать это без всяких усилий, почти автоматически. Кто еще при подобных обстоятельствах добьется таких результатов?

Никто. Никто и нигде. Потому что на самом деле никого и нет. Остальные не существуют, они просто актеры, хотя сами, конечно, не понимают этого, как, например, доктор. Считают себя настоящими, но в действительности созданы его воображением. Мир — идея, рожденная мной. Мир это я.

Как только он раскрыл главную тайну, все стало просто.

Сначала, он колебался. Раз за разом пытался представить себе, что будет дальше, размышлял, удастся ли наконец сыграть роль, которую отполировал до блеска во время бессчетных репетиций. Он создал спектакль, назначил себя режиссером, наметил, как должен развиваться сюжет, выбрал актеров и распределил между ними роли, спланировал представление вплоть до мелочей. Он выучил свою роль назубок, и все же иногда его мучили сомнения. А если он не сможет сыграть как надо? Если не справится?

Что ж, сегодня он знает ответ. Дебют прошел прекрасно. Никакого волнения перед выходом на сцену. Гран-Гиньоль, Театр жестокости, кровавый балаган, — называйте как хотите, — ничем не отличается от Театра абсурда. Комедия и трагедия — только маски, хозяева вольны красоваться в них сколько угодно, а потом снять и выкинуть, если захотят. Важно только помнить, что все это ловкая имитация. Кровь — обычный кетчуп, актеры старательно гримасничают, корчатся в агонии, издают душераздирающие крики и стоны, разогревая зрителей перед финальной сценой мрачного апофеоза смерти.

Конечно, приходится соблюдать осторожность, ведь сам он — настоящий, и в его жилах струится кровь, а не кетчуп. Когда раздастся многоголосый рев: «Бис! Автора! Автора!» он не сможет предстать перед публикой и отвесить ей приветственный поклон. Придется любой ценой избегать ярких огней рампы. Лучший способ скрыться — постоянно менять роли.

В жизни каждого есть свой урочный час, и когда он пробьет, придется примерить одну за другой множество масок, выступить в различных ипостасях для разных зрителей. Для доктора Грисвольда и медперсонала лечебницы — играть роль послушного податливого больного; для так называемых пациентов — всемогущего и всезнающего лидера, прирожденного вождя. И конечно, гвоздь программы — немые сцены для избранной публики, каждая рассчитана на индивидуальный просмотр. Для Дороти Андерсон, он — неизвестный в шкафу, для Джека Лорча — ожившая тень, для Эдны Дрексель — тот, кто подстерегает больших девочек в темном саду. Бассейн — отличная находка, правда, смутные воспоминания заставляют подозревать себя в плагиате. Кажется, он позаимствовал идею из старинной восточной мелодрамы. Кисмет.Жизнь копирует искусство.

Зато способ устранения со сцены Тони Роделла оказался бесспорной удачей, великолепным образцом импровизации. Идея с собаками достойна настоящего гения. Кто знает, возможно, ему удалось окончательно сбить с толку ослепленных спецэффектами зрителей.

Он наклонился, включил радио, повозился с настройкой, чтобы поймать утреннюю сводку новостей.

Диктор, с его назойливым речитативом, ответил на все вопросы.

«… волна беспрецедентных злодеяний достигла своего апогея. Сегодня рано утром новой жертвой убийцы стал Тони Роделл, недавняя звезда рок и поп-музыки…»

Он внимательно слушал, пока не убедился, что трюк с собаками обнаружили: так было нужно для развития сюжета. Но главное, о нем самом до сих пор ничего не известно, а это важнейший залог успеха. Остальное не представляло никакого интереса — просто потуги обиженного ребенка, который старается придумать прозвище пообиднее: «кровожадный маньяк все еще рыскает где-то в городе», и так далее. Люди, не воспринимающие искусство, всегда пытаются опорочить то, чего не в силах понять.

Он выключил радио, вынул электробритву, которую купил вчера в аптечном магазине. Тщательно убрал с лица щетину, оглядывая себя в зеркале заднего обзора. Потом достал из-под сидения новую одежду. Хорошо, что Грисвольд держал в бумажнике столько денег, как раз хватило на очередную смену костюма. Он вспомнил о Дороти Андерсон: как тщательно он тогда следил за тем, чтобы не запачкаться. Даже снял с вешалки один из ее рабочих халатов, висящих в шкафе, напялил на себя, как фартук, стремясь защитить одежду от брызнувшей крови. Перед тем, как отправиться за машиной Роделла, выбросил заляпанную красным тряпку в канаву, и кажется, ее до сих пор не нашли. Правда, она им никак не поможет.

Укрывшись за кустами, он внимательно оглядел начинавшую просыпаться улицу. Время от времени мимо пролетают машины, — люди уже спешат на работу, — однако ни один из сидящих за рулем даже не бросил взгляд в его сторону. Но он все равно скорчился на сидении, чтобы никто не смог заметить, как он меняет старую шкуру на новую. Не хватало еще, чтобы его задержали за непристойное поведение. С таким везением все возможно.

Нет, везение тут ни при чем. Как раз ему с самого начала сопутствовала удача. Неудивительно: настоящий мыслитель заставляет фортуну работать на себя, и он добился ее благосклонности.

Он натянул брюки, вытащил новую рубашку из упаковки. Когда закончил возиться с пуговицами, достал галстук. Пока пальцы завязывали сложный узел, выпрямился, не отрывая настороженного взгляда от зеркала. Как завершающий штрих, вывернул карманы старой одежды, переложил их содержимое в пиджак. Немного помедлил, чтобы пересчитать наличность в бумажнике. Тридцать четыре доллара. Немного, конечно, но хватит на один день. Потом деньги придут. Будут новые деньги, будет новый день…