Дмитрий же Анатольевич — явный аутсайдер конкурса пустоты.

Президента (премьера) Владимира Путина и писателей Александра Проханова и Виктора Пелевина связывает не только буква «П», густо представленная в статусах и фамилиях троицы.

Виктору Пелевину в тягостные спутники критика и зрительская (читательская) масса давно сосватала Владимира Сорокина, хотя в интересующем нас аспекте это место по праву должен занимать Александр Проханов.

Мы ведем сейчас речь не об обширном, легко варьирующемся в именах-названиях и местами неряшливом прозаическом корпусе Александра Андреевича, но о трех его околокремлевских романах, посвященных событиям и людям новейшей российской истории, — «Господин Гексоген», «Политолог», «Теплоход „Иосиф Бродский“».

Каждый из перечисленных — роман-трип, и российская политическая реальность более чем адекватна наркотическим видениям в качестве приема. Однако при внимательном чтении мы обнаружим у Проханова явно пелевинское разнообразие расширяющих сознание рецептур. Распространенный вопрос из жаргона сетевых троллей: «Вы что курили, когда такое писали?» — звучал бы тут отнюдь не хохмой.

Симптоматика слишком очевидна.

«Господин Гексоген» можно было написать, покурив «очень хорошей травы» (пелевинское выражение). Тут и периодическое «пробивание на жрачку» с подробным описанием «хавчика», трапез и трапезных — от кремлевских палат до охотничьих домиков, и регулярные мельтешения героя в процессе, который называется «сесть на измену». А сатира в изображении отечественных випов (по сути, сюрреалистский шарж) заставляет вспомнить выражение «поймать хи-хи».

«Политолог» с его скачущим сюжетом и хаотичными передвижениями персонажей, обильными сексуальными сценами (всегда с оттенком насилия), рассыпающимися мотивациями, с трудом удерживаемыми авторской волей (точнее, неволей сугубо конспирологического подхода к отечественным реалиям), явно восходит к кокаиновому приходу. Или экзотическому ныне «винту». Или другим стимуляторам. Проблема в том, что действие кокаина краткосрочно, а «Политолог» весьма объемист и ничуть не потерял бы, уменьшенный, скажем, вдвое. Впрочем, стимуляторы провоцируют на регулярное потребление, которое у наркоманов называется «марафонить».

Наконец, галлюцинаторный насквозь «Теплоход „Иосиф Бродский“» показывает близкое знакомство с ЛСД. Похоже, именно потому «ТИБ» — самый слабый роман трилогии; кислотный трип, как утверждают специалисты, практически невозможно вербализовать.

Также уместно, снова очень по-пелевински, объяснить все три текста разными по воздействию грибами.

Оба писателя деятельно разрабатывают матрицу русского полифонического романа, предоставляя персонажам полную свободу для высказывания идеологий и мировоззрений в допустимой пропорции. Не по-коммерсантовски, а по-достоевски, то есть оставляя за собой если не знание истины в последней инстанции, то право в нужный момент прихлопнуть эту говорильню. Парламент птиц, по Пелевину.

Разница в тактике: Виктор Олегович ближе к концу с вялым эсхатологизмом констатирует «усталость и отвращение», отправляя персонажей в открытый не то космос, не то финал. Симпатии-антипатии Александра Андреевича очевидны на старте, поскольку общеизвестна его собственная имперская идеология с непременным мистическим перебором.

Связывает писателей актуализация русского Серебряного века — с его сплавом политики, мистики и эротики. «Господин Гексоген» начинается с гумилевского центона; Пелевин в романах «Чапаев и Пустота», «Священная книга оборотня» тяготеет к символистскому набору. В книге «Ананасная вода для прекрасной дамы» принципиален, даже на уровне названия, ранний Маяковский. Там же сюжетообразующая роль отводится русскому духовидцу Даниилу Андрееву, чьи визионерские видения травестированы прохановскими трипами в «Теплоходе» и — отчасти — в «Политологе».

Но всё это не столь важно, а принципиально для нашей темы, что оба писателя — ключевые авторы литературной путинианы.

В контексте этого явления забавно перетекание персонажей от одного автора к другому.

Дмитрий Быков в свое время издевательски комментировал послереволюционную романистику — «Хождение по мукам», «Города и годы», «Доктор Живаго»: дескать, в гражданскую войну герои то и дело нос к носу сталкиваются на перекрестках и полустанках России без должных на то, кроме авторского произвола, оснований.

Но здесь-то все куда круче, и не в одном романе, а в нескольких и даже многих сразу, у авторов, кажущихся во многом полярными. Когда от Пелевина к Проханову и обратно деятельно мигрируют протагонисты глянцево известных деятелей.

И — никакого произвола: других медийных фигур, способных быть этапированными в литературу, у писателей для нас просто-напросто нет.

О ком идет речь? Например, кремлевские политологи, готовые в любой момент стать оппозиционными политологами (и никого метаморфоза сия не занимает); Пелевин любит придумывать им квазидостоевские погоняла: Гойда Орестович Пушистый, политтехнолог Гетман, философвизионер Дупин. От превращения «дуги» в «дупу» прототипы угадываются еще легче; собственно, всё та же первая сборная соперничала за право узнать себя в герое «Политолога» Михаиле Львовиче Стрижайло (правда, кое-где у Проханова он назван Яковлевичем, прямо по Довлатову: «отчества моего ты не запомнил, но запомнил, что я — еврей!»). Победил, по общетусовочному мнению, Станислав Белковский.

Еще чекисты, естественно: вроде бы пелевинские джедай Лебёдкин и Влад Шмыга, чья голова напоминает дымящуюся гранату с выдернутой чекой, закольцованы (закрышованы) волком-оборотнем Сашей Серым, и в этом смысле мало напоминают бравых стариков-разведчиков у Проханова. Однако и у него прослеживается некая зооморфность — описывая своих генералов детально и жизненно, Александр Андреевич напоминает слепцов, ощупывающих слона на мелководье Ганга, — вроде бы по-разному, но об одном и том же.

Василий Якеменко, похоже, представлялся нашим авторам фигурой, тщательного камуфляжа не заслужившей; они с ним и поступили одинаково и предсказуемо, подвергнув поверхностной милитаризации. Пелевин — в антураже игры «Зарница» («Зал поющих кариатид»); Проханов — в военно-морском — капитан Яким из «Теплохода».

Еще — один из главных прототипов нашего времени, Владислав Сурков.

К нему Проханов примерился еще в «Политологе» (чиновник кремлевской администрации Чебоксаров), а в «Теплоходе» прото-Сурков выведен под именем Василия Есаула, воина, йога-разведчика-разводчика и спасителя государства.

Относительно Пелевина уже цитировалось о темноволосом серьезном кремлевском мужчине. Интересней, что сегодня и задним числом Суркова можно угадать в Вавилене Татарском, путь которого — от литинститутского поэта до верховного халдея и короля нанопиарщиков — легко проецируется на карьеру Владислава Юрьевича.

Еще забавней, что фильм по главному роману Пелевина, вышедший в прокат весной 2010 года, по стилистике и набору физиономий оказался куда ближе другому роману — «Околоноля» Натана Дубовицкого, который приписывали перу Владислава Суркова и где некий «Виктор Олегович» даже не окарикатурен, а злобно третирован.

Кстати, раз уж зашел разговор, несколько слов о фильме.

Очень трогательная, домашняя такая история.

Режиссер Виктор Гинзбург, который ранее в полном формате отметился единожды — фильмом «Нескучный сад» (1994 г., помните? вот и я не очень), а вообще живет и работает в Штатах, где снимает рекламу и клипы, и на этом основании полагает себя готовым пелевинским персонажем, — выпустил наконец кино по самому знаменитому роману писателя — Generation «П».

Предсказуемо получилось home-видео для друзей и тусовки, где не то играют, не то просто живут в формате ролевой вечеринки люди, также полагающие себя пелевинскими персонажами.

Это справедливо, ибо главный герой Виктора Олеговича — он сам, разделившийся на две ипостаси: сварливого гуру и трогательного в своих заблуждениях и прозрениях ученика. Оба выясняют свои отношения с Богом, эпохой и ландшафтом. Второй, но важный ряд героев — как правило, тоже не совсем люди: волки и лисы-оборотни, богомолы, чекисты и пр.