Ник улыбнулся.

– Хорошо говоришь. Похоже, ты уже присмотрела того, кому всучить ее.

– Черт побери, Ник, оставь эти игры. Сам знаешь, что я хочу, чтобы ты купил телесеть. Ну а почему бы и нет? Ты же хотел какое-то новое дело, и тебя никогда не волновало, трудно это или нет, так почему же пет? – она помолчала, глядя на темную ароматную жидкость в своем бокале. – Чед сказал, что он «за».

– И что это значит?

– Он сказал, что он за то, чтобы жить здесь, чтобы мы могли видеться, когда захотим.

– Это Чед так говорит?

– Он сказал это только что, когда я желала ему спокойной ночи.

– Какого черта ты ему там наплела?

– Ничего особенного. Когда он сказал так, я почувствовала себя виноватой – он так расстроен предстоящим отъездом, – и тогда я сказала ему, что ты, возможно, купишь телесеть в Вашингтоне или организуешь свою. Я не говорила ничего такого, чего бы ты сам уже не сказал! У него лицо прямо засияло – знаешь, как он обрадовался!

– Тебе не следовало в это лезть, – нахмурился Ник.

– Но почему же? Ведь это мой сын! Почему это мне не следует жить рядом с ним, если нам этого так обоим хочется!

– Значит, вот чего тебе хочется!

– Я всегда хотела этого. Слишком много всего другого мне приходилось решать и делать, так что я не могла жить вместе с ним, а делала то, что я считала нужным… Я всегда думала о других прежде, чем о себе. Ник… – она поднялась и пересела на ручку его кресла, – нам столько нужно сделать вместе. Знаешь, я все время думаю о тебе. Какой же я была идиоткой, если так легко согласилась расстаться с тобой, и какой же я была дурой, когда вышла за Квентина, хотя все время любила одного тебя, ты был единственным, и все это время я не переставала хотеть тебя и нуждаться в тебе…

Ник встал и прошелся по комнате.

– Я думал, что с прошлым покончено, – произнес он ровным от напряжения голосом. – Между нами ничего нет, Сибилла, уже долгие годы, и ты это знаешь не хуже меня. Ни ты меня не любишь, ни я тебя. Нас даже друзьями не назовешь, у нас с тобой нет ничего общего, и, поскольку мы не выносим друг друга, у нас нет ни малейшего шанса снова соединиться, – он увидел то, чего ожидал, – гневное выражение перекосило ее лицо. – Ради всего святого, прошу тебя, не веди ты себя так, будто я тебя оскорбляю, ведь я только констатирую то, что мы оба прекрасно знаем. Теперь мы можем поговорить кое о чем другом. Ты сделала две ставки сегодня вечером; одну – ты проиграла, но если хочешь, о второй мы могли бы поговорить.

Медленно впитывая каждое слово, Сибилла выпрямлялась.

– Ты говоришь о телесети?

– Разумеется. Почему бы нам не выпить еще? Я бы хотел задать несколько вопросов и услышать твои ответы.

Поместье Стерлингов простиралось почти на шестьсот акров среди цветущих пастбищ, разбегающихся по заросшим густой травой холмам. Но сейчас их покрывал снег, он пригибал к земле ветви деревьев; прибитые непогодой, повторяя очертания холмов, уходили к горизонту бесконечные изгороди; сложенные из каменных глыб стены тянулись вдоль шоссе. В середине поместья покрашенной каменной оградой было обнесено примерно шесть акров, на которых и стоял дом Карла Стерлинга. На двух его этажах располагались двадцать пять комнат; островерхая крыша была покрыта серой щепой и усеяна слуховыми окнами; из восьми труб валил дым. Купы деревьев скрывали дом от любопытных глаз всякого, кто мог прогуливаться даже в полумиле от парадного подъезда. Позади дома, где не было назойливых дорог, ютились два гостевых домика, застекленная беседка, теннисный корт и бассейн. Окна комнаты, отведенной для Сибиллы, выходили па беседку и простиравшиеся за ней поля, а вдали, в розовой дымке, высились верхушки главного хребта Голубых гор.

Сибилла изучала дом, пока Валери провожала ее в комнату. Дом был обставлен в смешанном стиле, с мебелью из местных сортов древесины – сосны и дуба, с мягкими диванами и кушетками, устланными, как и деревянные полы, коврами и пледами, с напольными лампами, от света которых на стенах плясали причудливые тени. Но вместо впечатления хаоса рождалось, напротив, ощущение гармонии этого дома – теплого, гостеприимного, обжитого.

– Обедать будем в малой столовой в час, – предупредила Валери, развешивая полотенца в ванной. – Нас всего пятеро; остальные подъедут только к ужину. Думаю, что у тебя все есть, но если вдруг что-то понадобится, спроси Салли. Она здесь с тех давних пор, когда Карл был ребенком, ее обязанности – делать нас счастливыми, и, сказать по правде, она чудесно справляется с ними. Может быть, тебе сейчас что-то нужно?

– Да нет, спасибо, все нормально. А сколько народу соберется к ужину?

– Двадцать пять человек. Карл охотился вместе с друзьями, и они побудут тут пару дней. Тебе они понравятся, я уверена. Они говорят слишком много о лошадях, но зато каждый из них по-настоящему увлечен чем-нибудь, этим-то они и симпатичны. Хочешь, немного пройдемся перед ужином? Я покажу тебе наших лошадей, – Валери рассмеялась, в глазах у нее заплясали искорки. – Послушай, кто это тут поносил тех, кто слишком много, говорит о лошадях? Знаешь, мы будем развлекаться иначе: здесь необыкновенные оранжереи, а какие чудные зимой пруды – замерзшие до самого дна, с голыми деревьями и с домишками садовников у подножья холмов… похоже на черно-белую фотографию. И, конечно же, лошади. Ты привезла свой костюм для верховой езды?

– Да. И мне очень хочется увидеть ваших лошадей.

– Отлично, тогда идем. И если хочешь, после обеда можем немного покататься. Что хочешь, Сибилла, только скажи. Ты сама не заметишь, как эти три дня пролетят.

Сибилла кивнула. Она давно уже не могла себе позволить даже свободного часа, не то что целых три дня, но ведь это были Мидлбург и общество Мидлбурга, и ей придется многому научиться, прежде чем она вольется в него. Уже во второй раз Валери Стерлинг знакомила ее с новым образом жизни. «Что ж, – подумала Сибилла, – так лучше всего познакомиться со здешним светом – использовать того, кто даже не подозревает, рассыпаясь в услугах, что его используют».

Валери натянула длинный пурпурный жакет и высокие ботинки.

– Там грязно, – объяснила она. – Если у тебя нет таких с собой, мы тебе что-нибудь подыщем.

– У меня только сапоги для верховой езды, – призналась Сибилла.

– Ну ничего… – Валери порылась в деревянном ящике с плетеной крышкой. – Вот, попробуй. Наверное, будут немного велики, но это лучше, чем чересчур тесные.

– Это твои? – поинтересовалась Сибилла, присаживаясь на скамейку и переобуваясь. – Совсем новые.

– Так и есть. Я купила их случайно и ни разу не надевала. Подойдут?

Сибилла встала.

– Отлично.

Оглядев рыжеватую кожу и черные резиновые подошвы, Сибилла внутренне улыбнулась. Ей всегда так хотелось покрасоваться в обуви Валери.

– Куда мы пойдем для начала?

– На корт, в конюшни, к пруду, в оранжереи, куда захочешь. Мне, например, все равно, главное – выбраться наружу. Кажется, я всю педелю просидела взаперти.

– Чем же ты занималась?

Они шли по коридору, впереди открывались обширные овощные и цветочные грядки, через которые были проложены кирпичные дорожки. К кухне примыкал флигель, где размещались оранжереи.

– Светские приемы, – сказала Валери.

Она провела Сибиллу через калитку в низенькой ограде на широкое поле, где был устроен открытый корт для верховой езды.

– И еще я снимала эпизод на телевидении для новой выставки в Детском музее в Вашингтоне – я сама поставила этот сюжет, первый раз в жизни я занималась этим. Это скорее твой конек, чем мой.

– Может быть, у тебя к этому талант, – сказала Сибилла.

Валери быстро обернулась, и Сибилла решила, что ее, наверное, выдал голос и она обнаружила свои недобрые чувства.

– Я хочу сказать, – поправилась она, – что тебе, может быть, стоит заняться этим, а не просто изредка позировать перед камерой.

– Не знаю, – Валери пошла дальше, они продолжали свою прогулку вокруг площадки для верховой езды. – Боже, мне так хочется еще чего-то, но я совсем не знаю, чего, – Валери горестно рассмеялась. – В это трудно поверить, когда, кажется, имеешь уже все. Выглядит слишком нахальным просить еще чего-то.