Палмер знал, что его люди обладали достаточными средствами, чтобы перебить партизан, а заодно и пленников, и горожан в зале. Логика молчаливой дуэли была оглушающей. Партизанский вожак сдался, и Палмер приказал отвести арестованных в тюрьму. Они весь день под вооруженной охраной убирали трупы и мыли из шланга помещение. Потом они покорно проследовали в камеры, где их заперли.

В следующие два дня в город вошли войска пехоты, освободив спецкоманду для операций в других районах. К концу недели все арестованные были освобождены. Четверо из них были впоследствии назначены в муниципалитет города. Один из них стал мэром. Двое были назначены судьями. Остальные исчезли, отправившись на поиски отряда партизан, который захватил их.

Судьба так и не свела его с теми партизанами. Но до того как Палмер покинул средиземноморский театр военных действий и отправился на задание на север под Пенемюнде, он услышал о специалисте по поэзии Байрона еще раз. Он узнал, что его распяли на перекрестке двух дорог, недалеко от Катании, на грубом кресте, кастрировали и вынули внутренности. Его гениталии запихнули ему в рот, но не убили. Он оставался живым почти два дня, окутанный роем жужжащих мух, пока проходивший мимо патруль не снял его с креста и, добив выстрелом в голову, не похоронил в безымянной могиле.

— Привет от Дона Джи.

Палмер проснулся в своем кресле, сердце его бешено колотилось.

Вот рту была горечь, все пересохло, его мучило сознание вины. Он выпрямился в кресле, пытаясь вернуть его в более подходящее для работы положение. Кто же из них был негодяем?

— Привет от Дона Джи.

Он так никогда и не встретился с тем человеком, которого должен был защитить, с человеком, кому нужно было поручить охрану Сицилии, оккупированной союзными войсками. Позднее он слышал, что Дон Джи был, как, впрочем, Палмер и предполагал, каким-то очень крутым мафиози с американскими связями.

Поэтому назвать ту встречу встречей нельзя было, так как ни одна из сторон не узнала и не подтвердила личность другой. Все эти годы Палмер редко вспоминал тот день на Сицилии. Воспоминание о нем по-прежнему лишало его спокойствия. Он дважды глотнул, пытаясь освободиться от металлического привкуса своих воспоминаний.

Одним из двенадцати арестованных в зале ратуши, очевидно, был Дон Джи. Впервые за многие годы Палмер проследил логику того события. Один из тех, которого он спас, кому он помог занять высокий пост под прикрытием американского флага, определенно был Доном Джи. Не Дон ли Джи руководил распятием специалиста по поэзии Байрона? Может быть, и нет. Важные птицы всегда старались держаться подальше от таких сцен.

И теперь уже не имеет никакого значения, что очки у ученого разбились. Зачем они ему? Ведь это его партизаны очистили город, чтобы спецкоманда Палмера могла спокойно, почти играючи, занять его. А Палмер отдал его врагам. Так кто же был негодяем?

Если они и встретились в тот день в ратуше — Палмер и Дон Джи, — лишь один из них знал другого.

Палмер был почти уверен, что недавно они снова встретились.

Глава пятнадцатая

Типпи вытянулась на кровати во весь рост. С минуту она слушала радио, затем прикурила сигарету и выдохнула дым. У Шона в спальне всегда душно — ведь когда занимаешься любовью, одеяла и простыни летят на пол.

Эта комната годится лишь для секса, а так она просто ужасна, решила Типпи. Трудно себе представить, что здесь можно жить, по утрам вставать, вечером ложиться спать, чистить зубы, ну и все такое.

Слишком она безвкусная. Ее дизайном занимался бывший друг Шона Фил, модельер по верхней одежде, с которым Шон жил до Оги. Оги — тот другой. Он, как об этом говорится в журналах для гомосексуалистов, не демонстрировал это ни своей манерой одеваться, ни речью. Но комната была сделана в стиле Фила, который можно было бы охарактеризовать как Пламенный Гомосексуалист.

Вот уж в чем точно не было необходимости, думала Типпи, так в бесконечно узких полках средиземноморского мореного дуба с бра. Когда смотришь на них, заставленных безделушками, кувшинами и бог знает чем, голова кругом идет. И не было никакого спасения от красной анилиновой краски, красновато-коричневых и розовых стен, от зеленовато-оливковых штор.

Рядом с ней слегка пошевелился Бен, заворчал и опять уснул. Типпи перевернулась на кровати, которая была королевских размеров. Он красавчик, подумала она, с ним свидания назначать одно удовольствие. Да, правда.

У него потрясающие кудрявые волосы, которые вздрагивали даже тогда, когда он был неподвижен. Типпи погладила волосы на его груди, слегка приподняла их. Наклонилась и лизнула его руку.

Она лизнула свою собственную руку и обнаружила тот же солоноватый вкус, что и у его руки. Ну, а как еще может быть после трех часов занятий любовью?

Она легла на него. Он просыпался очень медленно. Стала целовать в губы. Она чувствовала, как под ее ногами зашевелились пальцы его ног. У него было тело футболиста, и он казался выше ее, но они были приблизительно одинакового роста.

— Н-н-н… — попытался сказать он. Ее язык не давал его губам произнести «Нет». Потом он поднял руки и попытался снять ее с себя. Она вонзила ногти в его ладони и придавила его руки к краям кровати. Он лежал, распростертый, потом начал смеяться.

— Ты льстишь мне, малышка, — сказал он наконец. — Неужели ты действительно думаешь, что сейчас я на что-то способен?

Его голос казался Типпи таким далеким. Пятнадцать минут сна охладили его, решила она. У него уже был взгляд семьянина. Следующими словами будут: «Посмотри, сколько времени».

— Слезай, — сказал он, лишь немного разочаровывая ее.

— Хорошо, — ответила она, перекатываясь на свою сторону кровати. — Твоя жена ждет тебя к обеду.

— Неужели?

— Вставай и одевайся.

— Разве я говорил о том, что мне нужно уходить? — спросил Бен.

— Можешь и не говорить.

— Как неприветливо, малышка.

— Ты хочешь сказать, — сразу же отреагировала она, — что можешь остаться?

— Ах-ах-ах.

— Чепуха. — Она снова взяла сигарету и стала выпускать клубы дыма. — Знаешь, Бен, — сказала она спокойно, — ты потрясающий в постели, но на самом деле в сексе ничего не понимаешь, правда?

Эту фразу Типпи услышала на второй неделе своего пребывания в Нью-Йорке на вечере у издателя. Кто-то употребил это высказывание по отношению к какой-то женщине. Она не знала тех людей, не знала, о чем они говорили. Но эта мысль постоянно прокручивалась у нее в голове. Потом она не раз убеждалась в ее эффективности.

— Правда? — потрясенно спросил Бен.

— Да, правда.

— И это после всего того, что было между нами сегодня вечером?

— Я же подтвердила, что ты был хорош, — напомнила ему Типпи. — Просто я хочу сказать, что на самом деле ты не погружаешься в секс, так ведь?

— Боже мой, миледи. Сегодня это произошло дважды вот на этом самом матрасе. — Бен спустил ноги с кровати и сел. Протянул руку к трусам.

— Чего ты боишься? — настаивала Типпи.

— Я? — Рука Бена замерла.

— Что ты испытываешь?

Трусы упали на пол. Бен повернулся к ней.

— Ты меня разыгрываешь? — спросил он. В его голосе слышался легкий оттенок настойчивости.

— Я просто говорю о том, что чувствую, что ощущаю.

— Не понимаю, о чем ты.

— Ты не понимаешь, — сказала Типпи, — а я понимаю такие вещи.

— Что? — Бен опять взобрался на кровать и встал около нее на колени; она лежала, откинувшись на подушку. Ему казалось, что такая поза каким-то образом укрепляет его позиции.

Типпи сделала гримасу.

— Если нужно что-то объяснять, уже плохо.

— Попытайся.

Она пожала плечами и отложила сигарету.

— Ложись. — Она подождала, пока он лег и расслабился рядом с ней. Из радио лилась медленная мелодия. Она начала поглаживать его живот, потом низ живота.

— Это — объяснение, — произнес он. Его голос звучал глуше.

— Да, правильно.