Она гладила его пенис, медленными движениями, наблюдая за его лицом и за напряженно сжатыми веками. Он поддался, испытывая смесь удовольствия с болью. Она скользнула рукой по смятым простыням, схватила пальцами волосы на его груди и начала медленно тянуть из стороны в сторону.
— Больно!
— Но тебе нравится это!
Она медленно опускалась все ниже, пока не достигла его вьющихся черных волос между ног. Она внезапно наклонилась и вонзила зубы в тело. Бен выгнулся дугой на кровати. Его рычанье было похоже на звук, который издала бы раненая собака.
Типпи начала покусывать мягкую кожу на его бедрах.
— Ты обожаешь такую боль, правда?
— Не так сильно. Пожалуйста.
— Никто никогда не вел себя с тобой так грубо, правда?
Она чувствовала, как он весь напрягся.
— Но теперь ты это испытаешь, малыш. — Она сильно сжала руку, чтобы определить его способность терпеть боль. Он молча корчился.
— Мы просто созданы друг для друга, — сказала она.
— Что?
— Я говорю, что мы… — и внезапно, точно змея, укусила его. Его крик был пронзительным и быстро оборвался. Он старался оттолкнуть ее, но она вцепилась в его ягодицы и не сдавалась.
Через какое-то время она почувствовала, как обмякло его тело и он откинулся назад на простыни. Его мышцы медленно расслаблялись. Его ноги медленно раздвинулись в стороны, он, не защищаясь, полностью отдавал себя ей.
— Умница, пай-мальчик.
Ее слова было трудно понять.
— Что?
Она на секунду отстранилась.
— Будь пай-мальчиком, — сказала она. — Ты должен испытывать наслаждение от боли.
Его веки затрепетали.
Типпи наблюдала за каплей крови, которая стекала по нежной коже правого бедра. Она слизнула ее. Совсем безвкусная. Она встала с кровати и налила в бокал водки. Медленно отхлебывала ее, потом выпила залпом.
Она окунула кончик пальца в водку, а потом прикоснулась им к ранке от укуса. По его реакции было ясно, что он почувствовал жгучую боль. Но он лежал абсолютно безмолвно, его дыхание стало хриплым от желания и ожидания.
Хорошо, подумала Типпи. Если повезет, то мне не придется возвращать его жене до воскресного вечера.
Если, конечно, к тому времени он захочет уйти.
Глава шестнадцатая
Шон осторожно и бесшумно прошел через вестибюль особняка, через дверь внизу, даже не щелкнув замком, на цыпочках поднялся по ступенькам на второй этаж и очень осторожно открыл входную дверь в свою квартиру. Снял легкие кожаные туфли.
Типпи и Бен слушали радио в его спальне. Звук был приглушен, но, поскольку играл рок-н-ролл, он заглушал шум, который создавал Шон, разгуливая по квартире в носках.
Шон открыл шкаф в коридоре, снял с вешалки свой двубортный, узкий, приталенный пиджак, потом, подумав, аккуратно повесил его назад и надел яркий спортивный костюм. Примерил пару кожаных вечерних туфель, оглядел себя в зеркале и так же тихо вышел из квартиры, как и вошел в нее.
Он задержался на пороге, прислушиваясь к звукам радио в спальне. До него доносились ясный голос Типпи и голос Бена, более низкий и хриплый. Боже, подумал Шон, только не говорите мне, что они там просто лежат и разговаривают.
Через полчаса он встретился с Оги в маленьком, затхлом, старом баре на Первой авеню в районе Пятидесятых улиц, чье название еще год назад было не знакомо никому, кроме таких, как Оги, которые посещали его годами. Теперь каждый, кто читал раздел «Люди говорят о…» в журнале «Вог» или репортажи Евгении Шеппард, знал, что эта маленькая вонючая дыра была местом, где собирались одинокие гомосексуалисты.
— Мы одинокие геи? — спросил он Оги, когда они устроились в полутемном баре.
Оги скрестил свои длинные ноги и внимательно изучал, как его лодыжки изгибались в неясном свете. Этим мартовским вечером свет с улицы уже почти не проникал. Сгустились сумерки. Неясный свет от свечки на столе отбрасывал желтые блики на коричневые щеки Оги. Он быстро несколько раз мигнул.
— Могу сказать, что мы гомосексуалисты, — отозвался Оги, не заботясь о том, слышно ли его, — но мы не одиночки.
У Оги был тяжелый день, об этом говорило и то, как он, обычно внимательно следивший за дикцией и грамматикой, сейчас говорил косноязычно, как и прочие посетители. Огосто дель Годео было имя, весьма уважаемое в журналах, в разделах моды, на Седьмой авеню и в самых дорогих магазинах. Для молодого негра, который родился тридцать лет назад на Сто тридцать седьмой улице возле Ленокс-авеню под именем Огост Тигпен (его мать любила называть детей по названиям месяцев: у Оги были сестры, которых звали Эйприл[25] и Джун,[26] и брат по имени Мач[27]), Огосто[28] дель Годео чудесно преуспевал.
Оги достиг всего лишь благодаря своим талантам и усилиям. В отличие от Шона, которому он много помогал, у Оги не было никого, кто мог бы помочь ему. В отличие от Шона, который был бисексуален, Оги был гомосексуален, кроме того, он старался скрывать свои наклонности, а потому не мог извлечь из этого никакой для себя выгоды в бизнесе.
— Ты в депрессии, малыш, — заметил он Шону.
— Дела.
— Да, — протянул Оги, — который год «Мод Моудс», любимый?
— Что?
— Я спрашиваю, компании год или два?
Лоб Шона под рыжими локонами эльфа нахмурился.
— Первый год уже прошел, идет второй.
Оги кивнул. Он хотел что-то сказать, потом передумал и опять кивнул.
— Ну, говори, говори, — подстегнул его Шон.
— Почему я должен что-то говорить тебе? Пусть все объясняет Фискетти.
— Что он может сказать? — произнес Шон. — У него есть деньги, это да. Он настоящий, серьезный, крутой, ты же знаешь. Но тот, который вкладывает в дело деньги, последним узнает, почему дело плохо пахнет.
— Только не он, дорогуша. Я ведь уже намекал тебе, малыш.
— Что?
Оги вздохнул.
— Что ты знаешь о Тони Фише?
— Кто такой, дьявол его побери, Тони Фиш?
Оги погладил Шона по руке, словно просил прощения.
— Гаэтано Фискетти — это Тони Фиш.
— Тони Фиш? — недоверчиво повторил Шон. — Это просто нелепо.
— Уж поверь моим сведениям, — сказал Оги. — Его бизнес — это деньги. Деньги двумя путями. Улавливаешь?
— Боюсь, что нет. Какими двумя путями?
— У Тони Фиша есть два дела, — объяснил Оги. — Делать деньги и терять деньги.
— Перестань, дорогой, — ответил Шон.
— По сути, Тони Фиш — тот, кто теряет больше всех денег. А если принять во внимание их доходы, дорогой, не так просто потерять столько, сколько теряет Тони.
— О ком ты говоришь? — спросил Шон.
Он посмотрел на него расширившимися глазами, затем его тяжелые веки наполовину прикрылись. Казалось, он потерял всякий интерес к Шону, к бару, ко всему миру, может, даже к жизни.
— Оги, дорогой, ты дремлешь.
Оги издал звук, похожий на храп и на смех.
— «Ты проделал долгий путь из Сент-Луиса, но, малыш, тебе еще предстоит потопать», — пропел он мягким голосом. — Я всегда считал, что ты, английский котик, лучше всех осведомлен.
— Если бы мы знали, о чем вы, янки, болтаете, то да.
Оги пожал своими тонкими костлявыми плечами.
— Не мое дело сообщать тебе информацию, дорогой, Это не в моих правилах. Но могу тебя чуток просветить, чтобы ты не был таким чурбаном.
Он вздохнул и быстро огляделся. В сумерках бар начал заполняться молодыми людьми, все были изящными, исключительно хорошо одетыми, уставшими. Два или три бокала — и появится возбуждение при виде новых лиц, новых возможностей, уставшие посетители снова оживятся. Начинали съезжаться девицы — в одиночку и с юношами, узаконивая это место, обеспечивая дополнительные возможности для знакомств за непринужденной болтовней. К ужину, найдя себе пару, юноши оживлялись.
— Видишь ли, — начал Оги, говоря чуть слышно, так что Шону пришлось наклониться, — у них есть два вида доходов: законный и не совсем законный. Законный доход идет со всех видов деятельности, но лучше всего у них работает бизнес, который не требует больших капиталовложений и особой изобретательности, зато дает высокую прибыль. Сечешь, малыш?