— Что же тут странного?! Он же не ребенок.

— Да это ж небезопасно! Вы не представляете себе, что творится сейчас на дорогах! Народ творит самосуд, иностранцев убивают, а он француз! В умах людей нынче француз синоним шпиону!

— Надеюсь, доберется невредимым, — буркнул я, уже пожалев, что отправил Жана одного. — А вы?..

— А я собственно никакого дела не имею. Просто пришел проведать, узнать, не нужно ли чего.

— Очень даже нужно! Нужно! — обрадовался я. — Вот что, Вячеслав Сергеевич, а не достанете ли вы для меня верховую лошадь? А лучше двух.

— Верховую лошадь? — удивился он.

— Я, признаться, сильно задержался в Санкт-Петербурге. Верхом до Москвы доберусь быстрее и хоть как-то наверстаю упущенное время.

— Но это же…

— Знаю, далеко. Думаю, дня за три доберусь.

— Что там Парасейчук? — хмыкнул я, пробудившись утром.

Когда я вышел в гостиную, полковник поднялся из-за стола. Всю его грудь покрывали награды. На меня он смотрел со столь преувеличенным воодушевлением, словно верил, что сейчас я отдам распоряжение, и ему, после того как он потрудится встать, останется лишь повернуться, чтобы получить новый орден за как-то сам собою совершившийся подвиг.

— Отдыхайте пока, сударь, — сказал я. — У меня остались еще кое-какие дела в Петербурге.

— А в Москву? Когда же мы поедем в Москву? — с разочарованием спросил он.

— Сегодня же и поедем, — ответил я. — А вы вот что, сударь, узнайте-ка пока, где этот господин сейчас проживает и чем занимается.

Я выдал полковнику «Санкт-Петербургские ведомости» и показал на объявление Христиана Венстера.

Я думал, что граф Аракчеев заставит меня долго ждать в приемной, но он принял меня незамедлительно и встретил с доброй улыбкой, чего уж я никак не ожидал.

Тогда верил, а ныне, когда государь устраивает бал в доме убийцы императора Павла и назначает этого убийцу начальником главного штаба армии ^[18] , я думаю, что и самые неприглядные факты не помешали бы Аракчееву подняться на вершину власти. Этой мыслью я и оправдываюсь перед собой за то, что десять лет назад уступил. Прямого столкновения с графом Аракчеевым не произошло. Но он безусловно знал: когда его приспешники затеяли заговор, чтобы привести Длинного ^[19] во власть, на пути встал я, граф Воленский.

Теперь всемогущий вельможа улыбался, кажется, вполне искренне: обиды он не держал и считал естественным объединиться перед лицом войны с Наполеоном.

Он протянул мне бумаги:

— Здесь необходимые документы и письмо де Санглену. В Москве на Малой Дмитровке дом капитана Уварова занимает Германский легион. При нем же расположен и штаб Высшей воинской полиции Первой Западной армии. Там и найдете Якова Ивановича.

— Благодарю вас, ваше сиятельство. Я намерен сегодня же выехать, — промолвил я.

— Бог в помощь, милостивый государь, — ответил Аракчеев.

Его слова напомнили мне аудиенцию у генерал-губернатора Вязмитинова. Аракчеев словно из воздуха уловил мою мысль и сказал:

— Я слышал, Вязмитинов был крайне раздосадован, что вы не приняли предложения служить в министерстве полиции.

— Право, было незначительное недоразумение. Уверен, оно уладилось. Признаться, я не имею намерения и в Высшей воинской полиции задержаться надолго. Выполню поручение его величества и сразу же в действующую армию!

— Между министерством полиции и воинской полицией возникает естественная состязательность, — пустился в рассуждения Аракчеев. — И то, и другое ведомство ловит шпионов. Де Санглен действует более скрупулезно. Прежде чем доложить о поимке очередного злоумышленника, он добывает неоспоримые доказательства того, что тот и впрямь наполеоновский агент, а не плод воображения ка- кого-нибудь полицейского подпоручика.

— Вполне разумно, — произнес я.

— Да, но на поиск подтверждений уходит много времени. Люди Вязмитинова в таких случаях не церемонятся и потому о своих успехах докладывают чаще, — продолжил Аракчеев.

— Да, но в ходе дознания всплывет подтасовка, — сказал я.

Граф Аракчеев потускнел и с видом уставшего божества сказал:

— Ну, это если будет с кем вести расследование.

Несколько секунд Аракчеев молчал, ожидая, чтобы я осмыслил его слова, затем добавил:

— Вот потому-то его величество и поручил розыск вам. Государь хочет знать наверняка, что нашли и арестовали нужного наполеоновского агента, а не выдали за шпиона очередной труп.

Возле дома стучали копытами и злобно фыркали два жеребца: светло-серый с кофейного цвета пежинами и гнедой. Надворный советник Косынкин дожидался в квартире. Я прервал разгоревшийся между ним и полковником Парасейчуком спор. Судя по раскрасневшимся физиономиям, вопрос оказался животрепещущим.

— Вот, ваше сиятельство, а вы как считаете? — кинулся ко мне Косынкин в расчете обрести союзника.

— Я, простите великодушно, не знаю предмета вашей дискуссии.

— Только что поступили новости! — с воодушевлением начал Вячеслав Сергеевич. — Новая победа графа Витгенштейна…

— Какая же это победа? — пробурчал Парасейчук.

— А что же, по-вашему, победой может считаться только успех в наступательном деле?! — выпалил Косынкин и повернулся ко мне. — Баварская дивизия атаковала корпус Витгенштейна. Но мы не уступили! Баварцам дали отпор! Трех офицеров и сто пятьдесят солдат взяли в плен!

— Видите ли, Витгенштейн долго у Белого не продержится, — заявил полковник Парасейчук. — Когда вся армия отступает, невозможно малой ее части держать оборону!

Сводки из корпуса генерал-лейтенанта графа Витгенштейна разительно отличались от удручающих сообщений о действиях всей остальной армии. Барклай-де-Толли отступал, Багратион проклинал Барклая, но подчинялся отступательной тактике. И в это время граф Витгенштейн с завидным постоянством громил противостоявший ему корпус маршала Удино.

Витгенштейн стал народным героем, и любой мало-мальски нелестный отзыв о нем оскорблял патриотов. Косынкин побагровел и, казалось, вот-вот с кулаками кинется на полковника. Парасейчук хотя и сидел красный как вареный рак, но не предпринимал никаких попыток упредить возможное нападение, показывая тем самым, что оппонент его лишь хорохорится и весь его пыл уйдет в пар. Полковник заговорил, и в голосе его зазвучали примирительные нотки:

— Ну, поймите же, милостивый государь, я ничуть не умаляю заслуги графа. Но, видите ли, невозможно оставаться на месте, если вся армия отступает! Корпус Витгенштейна попросту окажется в окружении…

— В окружении?! — закричал Косынкин. — А Кутузов? Про Кутузова забыли? Князь со дня на день прибудет в войска! И мы начнем наступать!

— Ну, дай то Бог, дай Бог, — промолвил Парасейчук.

И было видно — он не верил, что с назначением Кутузова что-то изменится. Однако Косынкин слова полковника расценил как свою победу, успокоился и вдруг выдал нечто совершенно неожиданное:

— А генеральное сражение двадцать шестого августа произойдет.

— Откуда вы это взяли? — вскинул брови полковник.

Я был удивлен и ждал объяснений.

— Число Зверя, — сказал Косынкин. — День двадцать шестой месяца восьмого. От двадцати шести отнять восемь будет восемнадцать. А восемнадцать состоит из трех шестерок. Шестьсот шестьдесят шесть — число Зверя.

— Ну это уж совершенно пустые рассуждения! — Парасейчук взглянул на Косынкина с подозрением.

— Ничуть не пустые, — с легкой обидой откликнулся надворный советник.

— Видите ли, тут как посчитать. С натяжкой можно любой день назвать роковым. И десятое августа. А что? Десять плюс восемь — тоже восемнадцать, в котором, как вы сказали, три шестерки. Или попросту восемнадцатое августа…