Ян стянул с Веры купальник, а с себя плавки и они также взявшись за руки, забежали в море. В воде было тепло и уютно, луна светила, как фонарь. Они уже касались друг друга телами, почти не стесняясь. Яну тут же в море захотелось овладеть девушкой. Вера это почувствовала, прильнув к нему всем телом, но осторожно отстранила и прошептала в ухо: «Не здесь, пойдем в палатку».

В темноте на берегу, они какое-то время искали купальники, потом, не одеваясь, побежали к палатке, костер догорал.

В окно квартиры Петра Андреевича тоже ярко светила луна, но на неё никто не обращал внимания. На кухне, несмотря на поздний час, горел свет. За столом сидели Зозуля-старший и Зозуля-младший. В семье событие — сын приехал на побывку. Как обычно ненадолго, не любил Зозуля-младший отдыхать на родине, в семье. День, два и ехал отдыхать в Сочи или дальше на Кавказ, в Грузию. Внешне он был похож на мать и лицом и фигурой. Он был велик во всех измерениях. К своим тридцати годам он заработал упругий круглый живот, широкое лицо и большие руки с огромными ладонями и толстыми пальцами. Волосы тоже были прямые и тонкие, как у матери, на лбу и темени обозначилась лысина.

Заседали не первый час, на дне второй бутылки водки осталось граммов сто. Раскрасневшаяся физиономия Зозули-младшего светилась почти, как луна в окне. Поредевшие потные волосы слиплись. От выпитого, движения стали неуклюжими, но он старался держаться прямо и точно попадать горлышком бутылки в граненые рюмки.

— Бать, вот ты мне скажи, от чего вы всю жизнь с матерью живете, как кошка с собакой? Сколько себя помню, всё время у вас скандалы.

— А я чего, я не скандалю. Это ей всё время что-то не нравится.

Пётр Андреевич изрядно захмелел и в принципе был настроен благодушно.

— Конечно, ей не нравиться. Когда ты уже угомонишься, перестанешь по бабам бегать?

— А я и не бегаю, так иногда, когда что-то подвернется. Я ж мужик, мне между прочим, если ты не забыл, только недавно полтинник стукнул. Я себя в старики записывать не собираюсь. Между прочим, мог бы к отцу на юбилей и приехать.

— Ну, что ты обижаешься? Я же денег в подарок прислал, а с Якутии путь, сам понимаешь неблизкий, туда-сюда мотаться.

— Зачем мотаться, приехал бы сразу в отпуск, отдохнул у нас. В мае уже можно и на море походить, вода хоть и холодноватая зато чистая, не то, что в конце лета, а загар весенний — лучший, его с летним не сравнишь.

— Да ну, мне здесь скучно.

— Восемнадцать лет скучно не было, а теперь скучно. У вас на Севере тоже, наверное, с развлечениями не сильно. Поселочек-то с гулькин нос: два барака, четыре хаты.

— Там не до развлечений, за смену так напашешься, что только бы до кровати. В выходной можно в клуб сходить, кино привозят.

— Вот именно кино, а тут кинотеатров десяток, кроме того танцы всякие для молодежи. Кстати ты скажи, почему до сих пор не женишься? Когда я такой, как ты был, ты уже в третий класс ходил, а у тебя даже невесты нет.

— Это я всегда успею, лишь бы денег поднакопить. С деньгами за меня всякая пойдет. Вот осенью подойдет моя очередь на машину, «Волгу» буду брать. Приеду кстати в Одессу, здесь покупать буду. Нам дают специальный талон и можно покупать или в Москве или в другом большом городе. Я уже узнавал, в Одессе можно. На «Волге» я буду первый жених.

Петр Андреевич скептически смотрел на сына.

— Вова, а ты не забыл, как «это» делается. Я слышал у вас на Севере с бабами дефицит, на всех мужиков не хватает.

— Бабы есть, только я же говорю, за смену так накидаешься, не то, что бабу, жрать не хочется.

— Понятно, — Петр Андреевич сжал зубы, — знаешь, а мне иногда так бабу хочется, что жратва на ум не идет.

Вова громко засмеялся:

— Артист ты у меня, батя, всё не угомонишься. Только все юбки не перещупаешь.

— Все? Нет, но стремиться к этому надо.

— Оно, когда с деньгой, то можно и стремиться, а с пустым карманом куда? Все бабы поразбегаются.

— Вы там у себя на Севере кроме денег о чем-нибудь думаете?

— Думаем, конечно, у нас знаешь какой начальник? Зверь. Каждый день долбит: план, план, план.

— Значит про план и деньги. Наверное, еще про жратву. У вас там никто не повесился?

— Ты чего бать? Там даже повеситься некогда, все время работа, — Вова снова рассмеялся над своей «шуткой».

Петр Андреевич с грустью и жалостью посмотрел на сына.

— Ты когда уезжаешь?

— Послезавтра поезд на Сочи. Я там матери денег оставил, — Вова хвастливо подчеркнул, — тысячу рублей. Купите себе чего-нибудь, деньги немалые, тебе, наверное, полгода за них работать надо.

— Три месяца… за деньги, конечно, спасибо. Твоей матушке их всё время не хватает, я всё удивляюсь, куда она их девает. Ну, ничего, думаю, и эти куда-нибудь пристроит. Значит, оставаться не хочешь?

— Нет, бать, ну куда? Билет куплен. Назад никак, теперь, если даже его сдать, много денег потеряешь.

— Конечно, как же деньги терять? Пойдем спать?

— Сейчас пойдем, только я хотел, отец, с тобой поговорить. Ты бы с матерью, как-то помягче, жалуется. Говорит, обижаешь ты её, по дому ничего делать не хочешь, на дачу не ездишь, не помогаешь.

— Про деньги ничего не говорила?

— Говорила, конечно, пропиваешь много, говорила.

— Правильно, пропиваю, но ничего, ты сынок езжай в Сочи, а мы тут разберемся сами. У тебя всё равно времени мало, что ты будешь забивать себе голову? А мы тут сами, по-стариковски, потихоньку. Иди спать.

В палатке было душно и абсолютно темно. Ян с Верой со всего размаху грохнулись на жесткий пол, укрытый только тонким байковым одеялом. Совсем рядом кто-то сопел, а кто-то постанывал. Ян понял, что это в соседней палатке, только теперь ему стало ясно, почему Женька хотел ставить их подальше друг от друга.

В полной темноте Ян не мог найти Верины губы и тыкался то в ухо, то в шею. Всё проходило в спешке, суетливо, как будто они ужасно спешили отдаться друг другу. Внутренний хронометр подгонял их и от этого их движения были бестолковы и смешны. У Яна вспыхнуло в мозге: «Совсем не так, как с Броней».

Эта мысль была последней, когда он чего-то хотел от Веры.

Наступила пауза, Вера еще суетилась, а Ян лежал на ней неподвижно. Он застыл, оплыл и растворился в другом мире. Ему уже ничего не хотелось, совсем ничего.

Из соседней палатки раздался заключительный вскрик и наступила тишина.

Тишина была такой тонкой и чувствительной, что шум прибоя показался совсем близким, будто волны плескались у самого входа в палатку.

— Что-то случилось? — Вера тоже уже лежала неподвижно.

— Не знаю, ничего не случилось.

— И всё?

— Не знаю, наверное, всё.

— Ракита я тебе так не нравлюсь?

— Почему «так», причем тут это?

— Значит, не нравлюсь. Не повезло тебе, а Карина не приехала.

— Карина вообще здесь не причем.

— А, кто причем?

— Никто не причем. Где мои плавки?

— Идиот.

Ян натянул их и выполз из палатки. Костер догорел и только угли тлели, как красные неоновые огоньки. Ярко светила луна, Ян рассмотрел брошенную кем-то у костра пачку сигарет, достал одну и закурил. Он слышал, как в палатке всхлипывает Вера.

Всю ночь, до утра Ян просидел у костра. Он нашел, брошенную кем-то спортивную, куртку, накинул себе на плечи. Подбросил в костер оставшийся хворост, раздул огни. Стало теплее, можно было смотреть на огонь, курить и думать. До утра он выкурил всю пачку, долго слышал всхлипывания Веры, ему было её жалко, она ведь ни в чем не виновата.

— Сон в карауле — преступление перед трудовым народом! Смирно товарищ матрос! — это так шутил Андрей, застав Яна, спящего у костра. На улице было уже светло, но солнце только-только поднялось из-за горизонта. Ян испуганно вскинулся, силясь подняться, ноги затекли, он так и заснул сидя. Ответив другу вместо утреннего приветствия витиеватым матом, Ян, наконец, встал, разминая конечности.