Вода, холодная, с ледяным крошевом, плавающим на поверхности… Окунуться в нее целиком, расслабиться, позволить холоду побороть лихорадочный жар, остудить кровь, остановить сердце… уснуть. Смерть от переохлаждения наступает во сне, как говорят. Тихо, без борьбы, без мучений, без этого бессмысленного барахтанья.

Кассия, морщась от боли, залпом осушила запотевший стакан и медленно опустилась задом на свою койку. Вид у девушки был отрешенный, будто она мысленно решала сложнейшую математическую задачу:

— Я не понимаю. Я, правда, не понимаю, зачем же… вот так с нами? Мы ведь и так никуда не денемся, — прошептала лигария, бессильно махнув рукой куда-то в сторону двери.

- Чтобы мы не могли себе навредить, — ответил Ацилий, сжимая челюсти, чтобы не клацать зубами. — Не покончили с собой, к примеру. Мы ведь очень ценное имущество. Представь, какой ущерб ты нанесешь станции, если свернешь мне шею.

Кассия невольно покосилась на шею напарника. Шея как шея, если внезапно подкрасться сзади, то шея такая сворачивается без малейших проблем. Кое-кто даже понять ничего не успеет.

— Зачем ты такое говоришь? — спросила она обиженно. — Ты же мой… напарник.

Это было уже слишком. Наивность бывшей манипуларии очаровывала, однако сколько можно щадить это незамутненное дитя репродуктивной индустрии?

— Напарник! — рассмеялся Гай хрипло, но очень язвительно. — Вечные боги, девушка. Ты так и не поняла еще! Мы — смертники, Кассия! Мы протянем в лучшем случае год и сдохнем в мучениях. Одно твое присутствие в моем мозгу это… как бы тебе объяснить… Как бы мы не старались, что бы ни делали, ничего не изменится. Это навсегда. Напарник… Если бы за нами не наблюдали постоянно, — он ткнул пальцем куда-то в потолок, подразумевая следящее устройство, — я бы сам попробовал тебя убить. Чтобы покончить с этим побыстрее… — не договорив, Ацилий отвернулся и уткнулся в подушку.

О! Да тут было от чего растеряться. Бывшая манипулария, конечно, не рассчитывала, что патриций так вот сразу проникнется чувством локтя, боевого братства и поставит интересы коллектива выше собственных. Но чтобы, походя, ни мгновения не подумав, отвергать возможность товарищества…

«Да он же просто не понял, что объяснял Марк Марций», — догадалась девушка.

— Погоди-ка! Не дрейфь так сразу! Мы потренируемся, притремся и научимся контролировать… это гадство… эту боль. Мозги же всё-таки штука тонкая. Но должно получиться…

- Эту боль, дорогая моя, контролировать не получится, — бросил через плечо Ацилий. — Потому что так и было задумано.

— Но у других лигариев получается! — попыталась возразить Кассия.

- Тьфу! — не выдержав, повернулся к ней Гай. — Другие лигарии начинают притираться друг к другу, как ты выразилась, еще на этапе формирования эмбриона. Другие лигарии даже не считаются отдельными личностями, потому что у них сознание одно на двоих. А мы с тобой — взрослые люди, сформировавшиеся, понимаешь? А я к тому же урожденный патриций. Боги! Да у меня блокировка стоит от чужого воздействия, понимаешь? Ее нельзя отключить! Ни я, ни армейские врачи, ни какие-нибудь парфийские живодеры — никто не сможет! И чем больше ты долбишься, тем хуже делаешь сама себе. И мне заодно. Другие лигарии… — он сплюнул, не заботясь уже о том, как вульгарно это выглядит. — Другим лигариям не заменили смертную казнь этой… службой. Никто и не рассчитывает, что мы справимся. Эти штуки, — Гай постучал себя по голове кулаком, едва сдержавшись, чтобы не пробить самому себе череп, — засунули нам в мозг, чтобы ясдох помучительней, и только. А тыпросто удачно под руку подвернулась.

Кассию с детства учили, что выход есть всегда. Надо лишь постараться, нужно сделать всё от тебя зависящее и ни в коем разе не сдаваться при первых же признаках трудностей. Разве кому-то, кто оступился и несет наказание, бывает легко?

— Но, Гай, — она сама не заметила, как обратилась к напарнику личным именем. — Нам ведь придется работать, проводить корабли через червоточину. Значит, мы должны научиться.

Сложности профессии лигария представлялись ей чем-то вроде хитрого сварного шва на внешней обшивке корабля в каком-то жутко неудобном месте, шва, который надо сделать быстро и очень-очень качественно. Еще одна задачка не для среднего ума, и уже тем паче не для слабых духом.

— Мы здесь не для того, чтобы водить корабли, — устало вздохнул Ацилий. — Мы здесь для того, чтобы умереть. Как мне объяснить тебе, чтобы ты поняла? Мы — не настоящие лигарии и никогда ими не станем. Этот Марций… Марк, кажется?.. прямо сказал мне. В лучшем случае мы протянем год. Им наверняка уже подбирают нормальных коннекторов нам на замену. Смирись. Это лучшее, что ты можешь сделать.

«Не учи ученого, Блондинчик Гай», — мысленно фыркнула девушка. Уж что-что, а смиряться Кассия умела хорошо, качественно и, если угодно, масштабно. Когда понимала, почему смирение — это единственный выход. А еще она не хотела умирать. И не хотела, чтобы умер Гай.

«Так что пока без сворачивания шеи обойдемся!»

— Хорошо, я в курсе, что мы здесь не на увеселительной прогулке. Я — военная преступница, ты — изменник, мы — наказаны. Но мы — живы, пока живы. Но всё-таки раз уж ты у нас такой умный, скажи, что мы будем делать еще, кроме как смиряться? Смириться мы всегда успеем.

Что делать дальше, он не знал. Стоило бы подумать, конечно, но… Если бы проклятая голова хоть ненадолго перестала болеть!

- Пока не знаю, — хмыкнул Ацилий. — Не думал. Ты, кстати, вообще-то в курсе, за что меня осудили?

— Нет, — смутилась девушка, словно забыла спросить имя своего собеседника. — А за что?

— Политика, — он вытянулся на кровати, закинул руки за голову и принципиально стал смотреть и говорить в сторону того угла, где, как ему казалось, прячется следящее устройство. Кстати, когда Кассия отвлекалась, ее постоянные попытки пробиться сквозь защиту становились… терпимей, что ли? Неужели теперь придется ее постоянно отвлекать, чтобы урвать мгновение передышки?

— Я был лицом, голосом и надеждой партии популяров в Сенате. Радикального ее крыла, заметь. Но, к несчастью моего семейства, мы проиграли. Всю нашу семью уничтожили, а для меня политические противники приготовили это сладкое развлечение напоследок. Моя Республика предала меня, Кассия. Я не считаю теперь себя обязанным служить ей. Мне следовало покончить с собой, пока была возможность, однако я считал это трусостью, надеялся на достойную казнь…

Очень глупая надежда, к слову. Едва ли не более наивная, чем упорное нежелание Кассии трезво оценить перспективы. И кто тут дремучий и незамутненный? Манипуларии с генетически прописанной лояльностью простительно верить вышестоящим и надеяться на лучшее, но он-то!

— Бежать мне некуда, да и невместно. Не к парфам же! Может, сложись все по-другому, я бы и попробовал, но… Я опозорен, осужден, стерилизован, и в мозгах у меня торчит имплант и копошится манипулария. Смерть — единственный достойный выход, который я пока вижу. Но совершить самоубийство мне не позволят, значит, придется дожидаться естественного исхода. И, по возможности, его ускорить.

— Я не копошусь, — мрачно проворчала Кассия.

- О, моя дорогая, сейчас ты именно копошишься, — криво улыбнулся патриций. — А до этого скреблась, грызла и зудела. Ну, а ты? Я как-то не удосужился прислушаться к сплетням… Ты кого-то убила, кажется?

Кассия встала, вытянувшись во фрунт, словно перед полномочным трибуналом, расправила плечи и сказала четко, не обращая внимания на боль в прокушенном языке:

— Я, Кассия Фортуната из Игнациевой трибы, убила триста человек. Триста цивильных из парфского сектора. Из чувства мести, руководимая не законом, но ложными понятиями о восстановлении справедливости.

Она дословно цитировала свой приговор, потому что объяснить напарнику своими словами, как же так всё вышло, бывшая манипулария не сумела бы даже под пыткой. А тут юрист написал, у него работа такая — обращать в умные слова поступки преступников.