— Да я знаю, что ты без трусов спать любишь, — доверительно сообщила напарница. — А я привыкла в белье. Служба не располагала, как бы.

— Ну, здесь нас вряд ли поднимут по тревоге, — решил разрядить обстановку шуткой Ацилий, пытаясь одновременно и кровать передвигать, и простынку придерживать, чтоб не соскользнула ненароком и не явила его напарнице во всей, так сказать, красе. Глупее щеголяния с голой задницей было бы только поспешное на оную задницу натягивание белья. — Готово!

Он поспешил улечься и подвинулся, приглашающе похлопав ладонью по совместному ложу: — Давай, присоединяйся. Тут не тесно.

Она, дрожащая от озноба, тут же скользнула в кровать и прижалась к напарнику.

— Ух, какой ты теплый! Хорошо-то как.

Ацилий, не раздумывая, подсунул руку ей под голову, чтобы прижиматься было удобней. И возразил:

- А мне кажется, это ты вся горишь. Ну? Кажется, так лучше?

— Угу. А тебе?

— Значительно, — кивнул Курион. И верно — близость крепкого горячего тела напарницы подействовала на него ободряюще. Не только дрожь утихла, но и определенный интерес к жизни проснулся.

- Тебе действительно удобно в этой майке? — спросил он, осторожно проведя пальцем по лямке, туго впившейся в смуглое плечо Кассии. — По-моему, довольно грубое белье. Должно раздражать кожу. Может быть, попробуешь последовать моему примеру, хотя бы частично?

«Интересно, это то самое, о чем я думаю, или у патрициев все по-другому работает?» — задалась резонным вопросом Кассия и, решив, что тому, о чем она только и думает, как только посмотрит на губы и твердый подбородок напарника, майка может только помешать, без лишних просьб её сняла.

Последние несколько дней и теперь, уже лежа в объятиях, девушка мучительно размышляла о том, как бы поделикатнее напомнить Ацилию о недавнем уговоре. Понятное дело, что им пока как-то не до близости было. Гай не настаивал, да и ей после коннекции все больше подремать хотелось. Вот только второй по счету переход через червоточину сделал их ментальную чувствительность еще сильнее. Пора было переходить к плану «С».

Размышления Ацилия были схожи, хоть и более тяжелы. Проблема заключалась в том, что патрицию, как это не смешно, прежде доводилось иметь дело только с гетерами. Представительницы одного с ним сословия для внебрачных отношений были недоступны. Основное достоинство любой патрицианки — ее плодовитость, которую, естественно, не купируют, как у представительниц других классов. Поэтому для благородных девушек любовные приключения были заказаны. Патрицианки блюли целомудрие и до, и после брака, во всяком случае, это подразумевалось. Мало нашлось бы аристократок, готовых рисковать всем ради сомнительного счастья забеременеть от любовника. К их услугам всегда оставались амикусы, но они, как и гетеры, не в счет.

Что делать с гетерой, Гай прекрасно знал, но это никак не помогало решить вопрос, а что же делать с Кассией. Ее желание было очевидно, ничуть не меньшее, чем его собственное. Ее искренность… обескураживала. С гетерой было бы проще, право слово. Эти прелестные существа не оставляют места сомнениям — они любят потому, что их такими создали. Гетера в любом человеке найдет черты, достойные ее любви. Но что он мог предложить Кассии, кроме сомнений и неуверенности?

«Хорош живорожденный! — грустно подумал он. — Если б вопрос размножения доверили таким олухам, как я, мы все давно бы вымерли…»

Конечно, они обсуждали возможность секса и даже планировали, однако планировать — это одно, а, если выразиться прямо, залезать без предупреждения — совсем другое. Если же судить по тому, как напарница притихла, она тоже испытывала неловкость.

— Включим экран? — предложил Курион, когда тишина стала гнетущей. — Там были неплохие пейзажи, как я помню.

Ничто так не расслабляет, как созерцание природных явлений. Морской прибой под звездным небом, например. И романтично, и красиво.

— Давай-давай! — обрадовалась Кассия. — Что-нибудь с морем или с пустыней. И стихи почитай, а?

До сих пор они включали проекции только раз или два, в надежде отвлечься.

— Хм… — Ацилий приподнялся и задумался, щелкая пультом и переключая программы. — Вот, гляди, какая картинка приятная: море и песок, и ветер шумит. Оставим?

— Угу, — мурлыкнула романтически настроенная девушка и совершенно бессознательно чмокнула его в голое плечо.

Патриций вздрогнул, прислушиваясь к ощущениям, внутренним и внешним. Сознание его слегка туманилось от будоражащей близости Кассии, однако это, как ни странно, добавило уверенности. Природа брала свое, и теперь уже требовались усилия, чтобы не последовать ее зову очертя голову и забыв обо всем.

— Слушай, мне кажется — или так действительно легче? — поинтересовался он. — По-моему, работает. Как думаешь?

— Работает-работает. Меня уже не знобит так сильно. Так что… — Кассия впервые в жизни взяла столь многозначительную паузу. Недоговорками, как формой общения, манипуларии не злоупотребляли, предпочитая прямоту и откровенность.

Смысл молчания напарницы Ацилий разгадал без труда. Раз все так неплохо началось, надо бы и продолжить в том же духе. «Но мы же не варвары. Не раненые напуганные звери, которые только друг в друге и могут обрести спасение… Мы не животные, и я не наброшусь на нее, словно одуревший от похоти самец орангутана». Хотя чуял — еще немного, и так и случится. И, чтобы укротить и себя, и ее, спохватился, словно только что вспомнил:

- Ты просила что-нибудь почитать?

Она молча, в основном из-за того, что горло сдавила неведомо откуда взявшаяся робость, кивнула, прижалась сильнее и поощрительно коснулась губами ямочки на подбородке Ацилия. Кассии так давно хотелось сделать это — еще с их совместной пьянки на захваченной пиратской миопароне.

Обняв Кассию покрепче одной рукой, другую он аккуратно положил ей на грудь, скромно прикрытую простыней. И, откашлявшись, начал, самому себе напоминая скорее лектора, чем нетерпеливого любовника:

- Был такой древний поэт… очень давно. Свою возлюбленную он именовал Лесбией, и я, если позволишь, не буду заменять имя в стихах, хотя твое отлично ложится в размер. Ты не возражаешь?

Разумеется, Кассия и не думала возражать. Наоборот, откровенно выразила полнейшее согласие возложением своего левого бедра на ногу напарника и ласковым трением носом о его шею. Только что не мурлыкала прямо в ухо.

—  Если желанье сбывается свыше надежды и меры, счастья нечайного день благословляет душа, — начал Ацилий, безбожно перевирая стихи в угоду обстоятельствам и желанию: — Благословен же будь, день золотой, драгоценный, чудесный, Лесбии милой моей мне подаривший любовь…

А чтобы слова не слишком расходились с делом, неторопливо потянул вниз простыню, все еще укрывавшую Кассию выше пояса. Ну, в самом деле, когда двое настолько прочно поселились друг у друга в головах, какое может быть стеснение, право?

Он читал стихи, а Кассия потрясенно любовалась движениями его губ, отчаянно, почти ожесточенно желая первого поцелуя и одновременно всеми силами отдаляя этот миг в угоду причудливому ритму слов. Этот древний поэт, когда и где бы он не жил, точно знал, что хочет слышать женщина из уст любовника. Какой же счастливицей была неведомая Лесбия, если теперешняя Кассия млела и таяла, точно свеча, растекаясь горячим воском вожделения.

—  Лесбия рядом со мной, — продолжал Ацилий, осторожно обрисовывая кончиками пальцев контуры ее лица, высокую скулу, неожиданно нежную и бархатистую кожу щеки, спускаясь затем к шее и ключице: — То, на что не надеялся — сбылось! О, как сверкает опять великолепная жизнь…

Насчет сверкания жизни можно было и поспорить, но шея и плечи у напарницы и впрямь были великолепны: крепкие и в то же время изящные. Интересное, будоражащее сочетание. Ацилию пришлось напомнить себе, что он еще ни разу не был с женщиной-солдатом. Надо быть терпеливей, осторожней. Это же не гетера! Поразительно, какой хрупкой она вдруг ему показалась — такая сильная снаружи, и столь ранимая внутри. Та Кассия, что поселилась в его сознании, замерла, трепеща в ожидании… Чего? Какого чуда могла она ждать от патриция? Что по-настоящему драгоценное мог он подарить ей, кроме, разве что…