Если основатели кубанского народа были носителями украинского языка, который со временем изменился под влиянием русификации и породил «кубанскую балачку» — диалект широко распространённый в станицах Краснодарского края, то почему этот диалект официально признан в России диалектом русского языка? И это, притом, что по первой российской переписи населения 1897 года «кубанская балачка» была признана «малороссийским языком». Кроме этого по советской переписи 1926 года во всем Северо-Кавказском крае было записано 8,3 млн. человек из них 3,1 млн. — украинцы, то есть люди употребляющие, как минимум в быту, украинское наречие. Почти все они проживали именно на Кубани. Почему же это диалект русского языка?
Только не надо рассказывать о лингвистических особенностях диалектов. На сегодняшний день, в прочем, как и раньше не существует четких отличий, языка от диалекта и вообще точных определений первого и второго лингвистического явления.
Вернемся в Украину. У нас абсолютно точно есть диалект или язык, которым пользуется огромное количество украинских граждан. Практически все они внутренне ощущают себя украинцами, большинство из них во всех анкетах ставит — украинец, что самое важное, они украинцы по менталитету. Их образ мышления, отношения к ценностям не российские, а украинские, это проявляется во многих сферах. Тем не менее, их относят к «русскоязычным», потому что они разговаривают на диалекте(?) похожем на русский язык. Это правильно?
Логично было бы, чтобы украинцы разговаривали на языке, который тоже назывался украинским. Название языка играет важную роль. Фраза: «как вы лодку назовете, так она и поплывёт» очень точно отражает суть вопроса. Если этот язык отличается от общепризнанного государственного украинского языка, то это совсем не значит, что его нельзя назвать, например, восточно-украинским диалектом или даже языком. Важна формальная привязка к территории и государству.
В мире существует достаточное количество примеров, создания нормальных языковых систем. При этом для объединения нации и государства, диалекты и языки, довольно далекие в лингвистическом смысле, называются одним именем.
Например, пекинский и кантонский диалекты китайского языка также далеки друг от друга, как немецкий и английский язык, то есть без переводчика, друг друга нормально не понять, тем не менее, это диалекты единого, общего, объединяющего китайского языка. Что толку, что умные лингвисты твердят, что это разные даже не диалекты, а языки. Китайский язык, с их точки зрения— это группа родственных языков, а не один. Я не буду умничать и сильно возражать, но политики считают по-другому, потому что им необходимо единое государство и единая нация.
Совершенно в ином направлении проблему решили хорваты и черногорцы. Как-то довелось мне пересекать границу Черногории с Хорватией. Я спросил у сопровождавшего нас гида-черногорца: «Понимают ли друг друга хорваты и черногорцы, как сильно отличаются их языки?» Его ответ поверг меня в смятение, — «Никак не отличаются, буквально несколько слов». Тогда я не видел никакого смысла в разных названиях лингвистически одного языка. Сейчас мне совершенно понятно зачем это сделано.
Совсем недавно это был один язык — сербско-хорватский. В начале девяностых распалась Югославия. Появились независимые государства сначала Хорватия, затем Черногория. Для укрепления собственной независимости, для усиления отличий народов своих государств от народа государства, которое, было донором при образовании этих государств (я имею в виду Сербию, которая фактически являлась главной в Югославии), Хорватия и Черногория решили получить язык, хотя бы формально, отличный от сербского. Этим решением они углубили еще слабозаметный защитный ров между народами соседних стран. Стран родственных и даже очень похожих, но уже разных. Они создали свою языковую систему, которая позволила облегчить самоидентификацию черногорцев и хорватов.
Возникает вопрос, почему мы не можем помочь огромному количеству наших сограждан, миллионам, наконец, четко себя идентифицировать. Украинцам, разговаривающим на разновидности украинского языка, допустим восточно-украинского. Мы что хуже хорватов, черногорцев или китайцев? Заметьте, при этом я не призываю, забывать государственный украинский язык, забывать украинскую этническую культуру. Я призываю объединить нацию, объединив языки, объединив культуры.
Всё это примеры элементов создания языковой системы нации. Замечу, что все они говорят о приспособлении существующейязыковой ситуации к нуждам единой нации. Точкой отсчета в создании системы является именно существующаяситуация, а не политические желания. Проще говоря, при нормальной языковой системе граждане, как до создания системы, так и после, пользуются одними и теми же языками. Изменяются статус, название. Диалектам или языкам помогают обрести положение необходимое для укрепления нации, независимости государства. В примере Китая, много языков назвали одним названием, в примере Черногории практически одинаковые языки назвали разными названиями. Выделяются языки, которые должны стать объединяющими. При этом на факте люди продолжают говорить на своих естественных, удобных, родных языках.
Иногда формальное объединение, изменение названия приносит эффект совсем неформальный. Китайцы никогда не согласятся назвать кантонский диалект, кантонским языком, а не китайским. Это поставит под удар, невероятное количество политических и экономических связей. На этом диалекте разговаривают множество китайцев, не живущих в Китае, что поставит вопрос о единстве всей китайской нации и даже государства.
То есть наличие единого лингвистически «обтесанного» языка не есть самоцель в единстве нации. Важен дух, идея создания объединяющей языковой системы. Для подтверждения этого приведу факт, который многим нашим националистам не понравиться, а у многих вызовет удивление.
В Великобритании для натурализации, то есть процесса получения гражданства совсем необязательно знать английский язык. Владение валлийским или шотландским тоже является достаточным условием соблюдения критериев знания языка для гражданина Великобритании. Это происходит при, казалось бы, подавляющем влиянии английского языка, не только на островах, но и в мире.
Разница в положении, в названиях диалектов и языков лежит чаще всего не в лингвистической, а в политической плоскости. В этой связи часто цитируют известного лингвиста Макса Вайнрайха: «Язык — это диалект, у которого есть армия и флот».
Кроме примеров сербскохорватского или китайского языков, есть примеры еще более близкие географически — молдавский и румынский языки. Их отличить вообще невозможно.
На протяжении не одного десятка лет, мы наблюдаем активные действия румынских властей по ниспровержению молдавского языка. По их мнению, молдавский язык «антинаучный», «антиисторический» и все остальные «анти». Понятно, что за лингвистическими проблемами кроются политические, желание влиять на Молдавию или даже присоединить её. Проводились многие соцопросы, исследования в «нужном» направлении. Результаты были «потрясающими»: больше половины населения Молдавии считают родным язык румынский и они не совсем уже молдаване, а скорее румыны.
Соцопрос — отличное мероприятие, неплохо контролируется, гораздо лучше, чем перепись. Вышла накладка. Согласно переписи 2004 года оказалось — 94 % населения Молдавии считают себя молдаванами, а не румынами и 78,4 % назвали своим родным языком молдавский.
Такая активность соседнего государства по идентификации языка в независимой стране пахнет нехорошо. Отношение мирового сообщества к таким проблемам хорошо выразил американский политолог молдавского происхождения Владимир Сокор: «Европейский союз руководствуется конституционным названием государственного языка Молдавии, зная, что этот язык — то же самое, что и румынский, и отличается лишь названием. Вне зависимости от того, что называется исторической правдой, выбор названия языка нередко является политическим решением, демократическим или не очень. В некоторых случаях политическое решение отрицает существование языка, в других случаях политическое решение ведет к появлению второго названия или даже нескольких названий одного и того же языка. Например, в бывшей Югославии государственный язык назывался сербско-хорватским в четырех республиках — Сербии, Хорватии, Боснии и Черногории. После же 1992 года этот язык получил разные названия в каждом из отколовшихся от бывшей Югославии государств».