Пелагея Егоровна повязала Фроську шалью, приладила ей на спину котомку и, взяв свою меньшую за руку, пошла вместе со всеми по степной дороге.

В степи было тихо. Сбоку от дороги чернела железнодорожная насыпь. И уже далеко был слышен гудок умчавшегося назад поезда.

— Куда идём?

— На станцию.

«Доберёмся до станции, — думала Пелагея Егоровна, — а там на другом поезде — дальше. Не пропадём».

— А до станции далеко?

— До какой?

— Нам до Широкого…

Впереди идущих тарахтела телега.

— До станции недалеко, — сказал возница.

— Слава богу, — вздохнула Пелагея Егоровна.

И Фрося зашагала за телегой бодрее.

А возница рассказывал:

— Кто их разберёт: чи большевики, чи бандиты побрали скотину, поубивали людей. Правда, у нас ещё их пока не было.

— Так откуда вы знаете? — спросил кто-то в темноте.

— А вы мне не верите? — обиделся рассказчик и простодушно посоветовал: — Не слухайте — я не прошу.

Ещё рано было подниматься солнцу, а над степью запылало далёкое зарево.

— Глядите, пожар…

— Это у нас! — крикнул возница и, взмахнув кнутом, погнал что есть духу. — У нас горит…

Телега, подпрыгивая, уносилась по дороге всё дальше, и слышно было, как причитал возница:

— Это мы горим, родные мои… Мы горим…

Фроська заплакала.

— Ну, чего ты, чего? — стала утешать её Пелагея Егоровна. — Не маленькая! — А самой было жутко.

Люди продолжали идти навстречу пожарищу.

Стало светать, и они могли разглядеть друг друга. Рядом с Пелагеей Егоровной шла уже немолодая женщина. Она тащила тяжёлый чемодан. Женщина шла, спотыкаясь на высоких каблуках, и всё, что было на ней надето — и плюшевое пальто, и шляпа с вишнями, — всё не годилось для похода по запорошённой снегом степи.

— У меня билет до Одессы, — повторяла она, сдвигая густые брови, и вдруг принималась кого-то ругать: — Он хотел моей смерти, байстрюк!

Пелагея Егоровна и Фрося, когда эта женщина отстала, подождали её.

— Вы свяжите узел с узлом — так легче, — советовала ей Пелагея Егоровна.

Но попутчица упрямо тащила свой чемодан и узлы, проклиная свою жизнь, и поезд, который умчался, и тот час, когда она купила билет до Одессы.

Пелагея Егоровна, Фрося и все, кто шёл с ней рядом, уже знали, что эту женщину зовут мадам Роза, что у неё в Одессе свой дом и она отпускает дешёвые обеды, и что она ездила в Петербург к сыну Монечке, а сын не желает возвращаться домой, не желает торговать, а желает заниматься политикой.

— Вы видали, нужна мне политика? — спрашивала своих попутчиков мадам Роза.

Никто не шёл навстречу пассажирам. Никто их не догонял…

Кто-то сказал:

— Может, теперь остановимся, передохнём…

И вдруг увидели: с пригорка, на который поднималась дорога, ухватившись за лошадиную гриву, скакал мальчишка.

— Тикайте!.. — кричал он. — Тикайте!.. — и бил в бока лошади голыми пятками.

Высокий старик, который шёл впереди, взял лошадь под уздцы.

— Расходиться надо, — сказал кто-то.

Старик, держа лошадь за оборванную уздечку, допрашивал мальчика:

— Погоны на них есть? На тех, кто вас запалил?

Но мальчишка только размазывал грязные слёзы и ничего, кроме: «Тикайте, дяденька!..» — не отвечал.

— Видать, не большевики, а их благородия распоряжаются, — сказал старик. — Надо идти в другую сторону, граждане! — Он снял мальчишку с лошади, и лошадь стала щипать сухой чернобыльник. — Пойдём оврагом, чтобы нас не было видно. Мы же не войско, чтобы шагать на виду.

Старик взял за руку мальчишку, уже обутого в чьи-то валенки, и первым сошёл с дороги.

Все пошли за ним.

Только мадам Роза поставила свой чемодан на землю и сказала:

— Я больше не марширую! Я покажу им билет! Я заплатила за билет деньги!

— А мы с дочкой пойдём, — сказала Пелагея Егоровна.

Мадам Роза молча смотрела им вслед. По обочине мимо неё, догоняя испуганных людей, всхрапывая, протрусила лошадь. Мадам Роза продолжала стоять, сжимая в озябшей руке картонный билет.

Но когда путники стали спускаться в глубокий овраг, то услыхали крик. Обернувшись, Пелагея Егоровна увидала, как, спотыкаясь о мёрзлые кочки, их догоняет мадам Роза.

Уже совсем рассвело. Узкая тропинка, которая петляла по дну оврага, стала подниматься в гору. На горе в солнце зимнего утра стояли в ряд белые мазанки.

Было тихо, и путники вошли в село.

По селу мадам Роза шла впереди.

«Что такое?» — удивлялась Пелагея Егоровна, когда их отказались впустить в одной, в другой хате.

— Идите до Криночек, — сказала старуха, глядя исподлобья на мадам Розу. — Идите, у них хата просторнее, — и повернулась к ним спиной.

— Где она, эта Криночка? — возмущалась мадам Роза. — Что такое Криночка?

Наконец они остановились у хаты с раскрашенными, нарядными наличниками. Мадам Роза заглянула в окно.

— Кто есть дома? Кто есть дома? — громко повторяла она.

Оробевшие Пелагея Егоровна с Фросей стояли молча.

На крыльцо вышла хозяйка. Румяная, в вышитой рубахе, в атласном фартуке.

— Нам порекомендовали вас, — сказала мадам Роза и поставила на ступеньку свой чемодан.

Скосив на чемодан глаза, хозяйка отвечала невнятно:

— Вы же с дороги, а я полы вымыла.

— Ну и что же? Можно подумать, что у вас паркет, — сказала грозно мадам Роза.

Слово «паркет» прозвучало как пароль, и растерянная хозяйка, пятясь, пустила их в хату.

Полы в хате были вымыты. По ним из угла в угол постелены тканые дорожки.

Не спуская глаз с чемодана мадам Розы, хозяйка показала на лавку около двери:

— Сидайте, в горнице ещё не высохло.

— Где у вас туалет? — спросила мадам Роза и, не дожидаясь ответа, стала снимать шляпу.

Хозяйка принесла воды. Пелагея Егоровна умыла дочку и прилегла.

— Что-то не вздохну, — сказала она. — Всё было ничего, а сейчас не вздохну.

Хозяйка хаты спохватилась:

— Ой, лышенько! К ночи воротится мой чоловiк, ночевать у нас будет негде, сами видите, яка у нас хата!

Поглядывая на лавку, где прилегла Пелагея Егоровна, хозяйка стала греметь ухватами.

— У вас не гостиница, это понятно, но я могу заплатить, — сказала мадам Роза. Она раскрыла свой чемодан и перекинула через плечо канареечный капот.

Оценив капот и шляпку с вишнями, хозяйка хаты запела по-другому:

— Я же можу постелить вам в горнице, золотко!

— Мы останемся ночевать втроём.

— Як втроём? — переспросила хозяйка.

— А вы что, не бачите, что нас трое? — ответила мадам Роза. Сдвинув чёрные брови, она стала расшнуровывать высокие ботинки.

Пелагея Егоровна разволновалась:

— Мы тоже отблагодарим. Не даром переночуем.

Но мадам Роза сказала строго:

— Вам сегодня надо лежать и ни о чём не думать.

— Как же не думать в чужом доме, с девочкой? А мочи нет. И сколько ещё будем в дороге? Мы — питерские, — рассказывала Пелагея Егоровна. — Муж на фронте, и сын с ним…

— Они военные? — спросила мадам Роза.

— Что вы? Токари, на заводе работали.

— Все хотят воевать, что за несчастье!..

Мадам Роза не разрешила Пелагее Егоровне встать. Она напоила её молоком, и Пелагея Егоровна задремала.

Фрося тоже прилегла вместе с матерью. Усталая, она заснула сразу. И вдруг сон прервался.

— Не можно спать! Не можно спать! — кто-то тряс её за плечо.

Фрося с трудом открыла глаза. Её тормошила мадам Роза. Рядом с мадам Розой стояла растрёпанная хозяйка хаты с коптящей лампой в руках.

— Ой, лышенько! — стонала она. — Ой, дёрнул меня нечистый вас пустить!..

— Перестаньте хлюпать! — сказала ей мадам Роза. — И поставьте на место огонь. Вы подожжёте собственный дом.

Вытянув руки, на лавке лежала Пелагея Егоровна. Глаза её были подняты к потолку, по которому метался круг от лампы, но она его уже не видела.