Бывший музыкант Одесского театра и питерский рабочий сидели на крыльце, а перед крыльцом черноглазый Тимошка и хозяйская дочь Фроська играли в чижика.

— Чур, мне не водить! — кричала Фроська, прыгая на одной ножке.

Отбежав в сторону, Тимошка ловко подхватил летящий чижик и отобрал у Фроськи лапту.

— Вот тебе и чур…

— Он не еврейское дитя, — вздохнул шарманщик, — и всё равно, разве я мог его бросить, больного и одинокого? На всём свете одного… Но сколько у меня с ним было забот, про это не знает даже бог, потому что я ему не жаловался, — горько пошутил Семён Абрамович.

Забот действительно было много. Когда Тимошка поднялся после горячки, старый музыкант решил уехать из проклятого города. Он потихоньку от знакомых купил у грека шарманку и попугая.

«Я очень прошу об этом никому не говорить. Если узнают, меня будут считать сумасшедшим. Пусть думают, что я пропал», — сказал он, расплачиваясь с греком.

Перед отъездом они с Тимошкой пошли на базар. Там по старой привычке Тимошка запустил руку в чужой карман. Когда он отдал деду краденый кошелёк, дед его взял, пересчитал деньги — в кошельке было тридцать девять копеек серебром и медью, — потом спросил:

«Чей кошелёк?»

«Кошелёк-то? Да на базаре одна тётка брала ставридку».

Тимошка уже хотел рассказать, как тётка торговалась, покупая рыбу, но дед его перебил:

«Беги на базар и отдай даме её портмоне… Понял? Или я тебя больше знать не знаю».

Тимошка не хотел, чтобы дед от него отказался, а кошелёк отдать было жалко.

Он долго слонялся по базару. И никак не мог придумать, как же ему поступить. Потом купил на три копейки халвы и пошёл к морю.

Сидя на большом камне, к которому ползли волны, Тимошка грыз халву.

К вечеру он зарыл потёртый кошелёк в гальке, а на камне нацарапал крест и, трижды плюнув, не оборачиваясь, побежал домой.

Деду он сказал, что отдал кошелёк тётке.

«Какая же благодарность была от дамы?» — спросил дед.

Тимошка молчал. Он не ожидал такого вопроса.

«Запомни, это было в последний раз! — сказал дед. — Иди умойся. Сколько ты съел халвы, дурень? Тебя стошнит».

Зарытый кошелёк не давал Тимофею спать. Он даже снился ему. Утром он побежал на берег. Там шабашила артель. Грузчики весело ругались. Тимошка разгрёб на примеченном месте гальку. Кошелька не было. Грузчики пропили тридцать шесть копеек вместе с кошельком… Больше Тимошка не воровал.

«Если это случится ещё раз, я тебя отведу в полицию», — пообещал дед.

С той поры Тимошка, даже невиноватый, обходил стороной городовых.

Дед никогда его не ласкал. Молча кормил, молча брал шляпу, в которую Тимошка собирал у публики за представление медяки.

Не ласкал и не бранил. Учил песням. Когда Тимофей, сразу схватив мотив новой песни, не запоминал слов, дед говорил с досадой:

«Песня без слов! Это мог себе разрешить Мендельсон! А ты будь внимательнее. Слушай и повторяй:

Тимошка повторял с пятого на десятое. Не трогало Тимошку «разбитое сердце».

Но была песня, которую не надо было учить. Она запоминалась сама. Про чайку, которую убил охотник. Он убил её, когда ещё солнце не вставало. Тимошка пел и видел, как над озером поднимается туман, от ветра клонится тростник у берега, а раненая белая птица ещё трепещет на холодной воде.

пел Тимошка, жалея белую чайку.

— Дитя есть дитя, — говорил шарманщик. — Наверное, богу было угодно дать мне ещё одно тяжёлое испытание. Только мне иногда становится не по себе, когда я думаю, что мне не двадцать лет, что уже поздно растить человека.

— Наши хозяева — красивые люди, — говорил старый шарманщик.

— Какие же красивые? — удивлялся Тимошка.

Хозяин Василий Васильевич — рябой, а хозяйка Пелагея Егоровна, может, и была красивая, но теперь лицо у неё всё в морщинах, руки от стирки красные. Хозяйский сын Гришка хоть и молодой, а красивым его тоже не назовёшь. Гришка в мать — курносый, а вот Фроська… Фроська весёлая.

Гришка частенько забегает в сарай.

— Я к вам, Семён Абрамович…

Дед встречает Гришку приветливо:

— Пожалуйте, молодой человек. Извините, что у нас ещё не прибрано.

Гриша приходит с балалайкой.

— Вы вчера с Тимофеем романс учили, — говорит он, — мотив мне очень понравился.

Гриша пристраивается на чурбачок и ударяет по струнам.

напевает он вполголоса, а дед, отсчитывая такт, хлопает себя по колену.

— Хорошо! Хорошо!

продолжает Гриша.

— А вот здесь вы ошибаетесь, молодой человек, — говорит дед и зовёт: — Тимофей!

Тимошка поёт романс «Каприз судьбы» с начала до конца, а тот куплет, в котором ошибается Гриша, повторяет несколько раз.

— Вы слышите? — говорит дед. — Здесь нужно брать на полтона ниже, только на полтона — и не больше.

— Ты молодец, — хвалит Гриша Тимошку, — а мне, видать, медведь на ухо наступил…

— Из него вышел бы толк, если бы случилось чудо и он попал в консерваторию, — говорит дед про Тимошку.

— Теперь искусство трудящимся! — Гриша подмигивает Тимошке. — Попадёт и в консерваторию…

— Не надо шутить, молодой человек, — останавливает его дед.

Но Гриша не унимается:

— Вы что, Семён Абрамович, в революцию не верите?

— Революция! Ещё неизвестно, чем кончится эта революция!

Но вот в дверь сарая бочком протискивается самая младшая в семье Тарасовых — востроглазая Фроська. Она Тимошке ровесница.

— А у нас шарманщики живут! — хвасталась Фроська перед соседскими ребятами. — С попугаем!

За лето Фроська выучила все Тимошкины песни и с завистью поглядывала на Тимошкин бубен, когда шарманщики по утрам уходили из дому.

— Дать тебе волю, плясать с ними пойдёшь, — сердилась мать.

А Фроська слушала и только вздыхала.

Вечером, когда шарманщики возвращались из города, она бежала к калитке, поднимала щеколду:

— Здравствуйте!

— Благодарствую, барышня, — говорил ей дед, приподнимая шляпу и раскланиваясь.

В редкие счастливые дни он протягивал ей карамельку.

Фроська от карамельки не отказывалась. А теперь — какие же теперь карамельки?

— Я думала — никого, а вы все здесь? — удивляется Фроська, прищурив глаза.

— Тебя только не хватало! Здрасте, мамзель. Кто вас звал? — говорит Гриша.

Фроська надувает губы.

— Маманя велела тебе за водой идти. Самовар надо ставить, а ты прохлаждаешься.

Приказ Пелагеи Егоровны в доме Тарасовых — закон. Взяв вёдра, Гриша идёт за водой. А Фроська занимает его место.

— Про какую это вы любовь пели? — спрашивает она, переплетая свою косичку.

— Мы пели романс, — говорит дед.

И, взглянув в приоткрытую дверь на серое небо, из которого сыплет дождь, предлагает:

— Может быть, барышня желает сыграть в карты?

Фроська, не кокетничая, соглашается. Начинается игра. Тимошка нарочно проигрывает и лезет под стол, чтобы Фроська радовалась.

Вот Фроська красивая! Тимошка глядит на неё из-под стола.

— Ты там не уснул? — спрашивает его дед. — Мы уже сдали карты.

Но игра прерывается.