– Вот какая пыль в глаза, – говорит Моисей. – Надо переждать всю эту суматоху. И первым делом я хочу тебя вот о чем спросить: каким чутьем ты ощутила тогда, на заброшенном постоялом дворе, что спасти меня от смерти можно, лишь обрезав крайнюю плоть у сына? И сделала это, не задумываясь, не боясь крови, криков боли, быстро и ловко, как будто всегда этим занималась.

– Сама не знаю. Почудилось мне, как некий демон или ангел, более отчетливый, чем фантом в пустыне, и все же менее ощутимый, чем живое существо, проглотил тебя до места обрезания. От отца я знала, что у вашего племени это знак связи на жизнь и на смерть с вашим Богом. Честно говоря, это первый случай в моей жизни, когда я точно, не задумываясь знала, что мне делать, словно кто-то вел моей рукой.

– Кто?

– Ты пугаешь меня.

– Первым делом ты должна прямо посмотреть мне в глаза и убедиться в том, что я в своем уме. Неужели ты думаешь, что я так уж стремился увидеть своих родных? Слишком много времени, непонимания, взаимной неловкости накопилось между нами.

– По-моему, Мириам меня откровенно не переносит: я для нее слишком черна.

– Твой отец излечил меня когда-то от немоты. Спас мне жизнь. Ему я обязан главнейшим для меня знанием – языков. Но даже ему я не открылся. Так вот, я сейчас перед тобой как на исповеди. Ты можешь верить или не верить. В любом случае ты будешь права.По дороге сюда ты не раз меня спрашивала, почему я все время поглядываю на чернеющие на горизонте изломы гор, а я отвечал, что вот, отсюда кажутся они безжизненными, а ведь там самые сочные пастбища.

– Спрашивала, потому что за все эти годы, смею думать, достаточно тебя изучила. Взгляд твой был необычен: чего-то страшился, противился этому страху и притягивался им. Один лишь раз я видела у тебя такой взгляд: ты рассказывал мне о том, как водоворот затягивает и как одинокое течение подобно живому существу среди всей массы вод. И оно, это течение или существо, должно одновременно бороться за свою жизнь и не терять внутри себя равновесия, не изменить себе по собственной слабости. Все это было настолько необычно, что я запомнила каждое слово, я даже потом часто пыталась представить себя этим существом, но у меня ничего не выходило. Женщине, верно, это не дано.

– Ненавижу лесть, но у тебя потрясающая память. Именно так и было. Внезапно я ощутил, что борюсь за свою жизнь, хочу сбежать от самого себя и чувствую, что если это сделаю, то изменю себе по собственной слабости. Если ты еще и пыталась представить себя этим существом, тебе и вовсе не должно показаться безумным то, что я тебе сейчас скажу. Там, у подножья гор, со мной впрямую говорил сам Бог моих прапрадедов Авраама, Исаака, Иакова.Вот отец мой Амрам – чудный старик, который, кажется, всю свою долгую жизнь не может понять, куда я исчез и откуда вдруг явился снова. Так ведь он – сын Кеата, внук Леви, сына того самого легендарного Иакова. Понимаешь, насколько еще близка, жива, горяча эта связь?

– Мы с тобой вместе столько лет. Хотя и подолгу не виделись: такова участь пастушеской жены. И вот… впервые говорим так серьезно, и это больше пугает, чем радует. Это ведь о самом главном… И в таком заплеванном углу, затоптанном человеческим стадом. Что это? То, что есть в самом деле, или только предупреждение? Я ведь женщина. Очень боюсь за детей… Это был голос? Или что-то показалось?

– И не голос, и не что-то показалось, и не вот этот самый посох, обернувшийся змеем, и даже не рука, которую я по Его велению засунул за пазуху и вынул побелевшей от проказы, затем засунул и вновь вынул здоровой, как прежде, но что мне это стоило, можешь себе представить. Главное же было – ощущение, что меня втягивает в водоворот, я бездыханен, и это длится, и длится, и кажется, я давно уже задохнулся, умер, но я жив,я слышу повеления, подобные тем, которые давал человек, учивший меня плавать, даже пытаюсь противоречить, отнекиваться и всё жду, когда же кончится это погружение – выбросит ли меня по кривой или покроет вечным мраком. Я даже не помню, говорил ли вслух или про себя, но отчетливо помню, что заикался. Может ли такое быть: внутреннее косноязычие?

– Когда отец мне про тебя рассказывал, то говорил – и это я хорошо помню: косноязычие всегда внутреннее. Его как бы слышат внутри себя и боятся открыть рот. Лишь когда внешнее окружение отвлекает от вслушивания каким-то сильным потрясением, забываешь и косноязычие.

– Ну вот, я и погружался внутрь себя все больше и больше. Ощущение, что само пространство положило мне ладонь на плечо и вдавливает в глубь мертвых вод, отошло в один миг, как гром, что прокатывается над головой, или как волной выбрасывает на берег и долго не можешь прийти в себя.

– Все, о чем ты рассказываешь мне, могло и показаться.

– Но… Он сказал: Аарон выйдет тебе навстречу. Так и было. Аарону тоже был знак. И потом… Стечение невероятностей слишком уж велико: именно потому я верю, что это было.И главное: Его требование – вывести евреев из рабства египетского. Это уж настолько нелепо и невероятно и в то же время по-земному понятно, что такое не могло ни присниться, ни возникнуть даже в состоянии обморока. Ты видела этих людей, моих соплеменников, эти бледные тени, привыкшие жить в болотной гнили.

– Я еще вижу и эту массу лучников, копьеносцев и колесничих. Несть им числа. Мы уже столько едем в сторону пирамид и никак их не можем обойти. Думаешь, они выпустят рабов, которые из века в век всё им тут строили, и, кто знает, может быть, даже и эти пирамиды?

– Несомненно, их строили люди. Но в них есть что-то нечеловеческое. Понимаешь ли, я так ощущаю, что это была великая, пусть и неудачная, попытка пробиться к Богу, потому и воды или воздух вечности как бы облили их, выделили, и это потрясает.

Два ослика стоят поодаль, прядают ушами. Замерли Моисей с Сепфорой на том же месте, где он много лет назад так же замер среди птенцов гнезда царского во главе с великим Аненом, выглядевшим малой нахохлившейся птицей перед одичало огромным сфинксом с широкоскулым, таинственно-плоским лицом фараона Хафры, застывшим навек со странной улыбкой, то ли обращенной внутрь, к своим мыслям, то ли презрительной к внешнему, окружающему его миру. Воспоминание как бы выделяет Моисея, впрямую сближая с этим, кажется, чудовищным порождением пространств, отделяя всех снующих вокруг зевак, паломников, даже Сепфору.

– Странно, – говорит Моисей, – после стольких лет весь Египет представляется мне как это плоское, стертое лицо Горемахета, охраняющего мертвый сон мумий. Страна подобна гробнице, покрытой пылью времени, особенно после шума ангельских крыл в пустыне, над несгораемым кустом терновника. Иной опыт открылся мне. Но до сих пор вызывают дрожь слова учителя нашего Анена, давно ушедшего в мир мертвых. Он молился на этом самом месте: «О, шесепанх Хафра, живой образ Хафры, голова твоя слита с телом могучего царя пустыни льва и крыльями орла, лик твой, столь близкий нам всем, несет ужас северным народам, называющим тебя последней тайной мира – сфинксом».

– Не тешь себя надеждой, что можно отвлечься от самого главного и, кажется, абсолютно невыполнимого.

– Но день-то какой чудесный. Последний подарок перед тем, как кинуться в водоворот, все же теша себя надеждой, что кривая вынесет или Бог спасет.

– А обо мне, о детях ты подумал?

– Женщина, переступи через себя.

– Страшно мне, знаешь отчего? Я теряю тебя и при этом поразительно спокойна.

– Наверно, Он покрывает и это невероятие.

– Говори попроще. Ведь речь о жизни и смерти.

– Гляди. Мы приблизились к морю. Здесь тоже когда-то была резиденция властителя страны Кемет. Нынче, как видишь, мерзость запустения. На этом вот месте мы с твоим отцом общались немым языком рисунков. Чертили на песке и стирали. Лучший способ таить мысли от вездесущих соглядатаев. Видишь, я веду кривую, подобно волне. В юности она казалась мне недостаточно ясной формулой судьбы. Теперь же только в ней вижу спасение. Теперь донная часть кривой видится мне гнилой низиной рабства и унижения, из которой эта масса должна желать вырваться, но страх сковывает ее. Если мне удастся этот страх обернуть силой, идущей понизу волны и также поднимающей ее вверх, к Нему, значит, все случившееся со мной – правда, и ради этого стоит идти на самый крайний риск. И выходит, вся моя жизнь, все знания, весь опыт вели меня к этой цели. И если это так, а я верю, что это так, Он будет стоять за мной и ничего со мной не случится. Господи, как меня изводит эта несвойственная мне патетика, но сие, видно, от меня уже не зависит. Вот что привело меня в эту свиноглазую страну. Говорят, Бог в помощь. В данном единственном случае это означает именно то, что оно означает. Сепфора, ты слышишь меня?