–  Яслушаю море. Ты не обратил внимание на сущую мелочь: я, дочь пустыни, вижу его впервые в жизни. Потрясает меня более, чем пирамиды. Но совсем невероятно, как рядом с этой свободой и тягой пространства могло зародиться такое закоренелое рабство, в котором живут братья твои и сестры. Представить их мореплавателями никак не могу. Потому и кривая твоя ничего им не объяснит. Для этого надо, чтобы волна вознесла их в небо, а потом сердце падало в бездну.

– Какие взлеты и падения? Их же намеренно держат на самом дне жизни.

– Не всегда же так было. Мне отец рассказывал, что в прошлом правителем при фараоне был еврей Иосеф.

– Мало что было в прошлом. Слышала о пришлых царях-пастухах – гиксосах? Только упоминание их имени наводит страх на притеснителей моего народа. Те заставили их испытать всю горечь рабства. Но у гиксосов было тогда новое оружие – колесницы.

– Ты играешь с огнем.

– Нам нужно оружие лишь для защиты там. В пустыне.

– Уверен, что за тобой пойдут?

– Честно говоря, одна лишь надежда: за четыреста лет пребывания в этой стране евреи не приняли культ мертвых и поклонения животным. Почти все наслышаны о высокой судьбе праотцев наших Авраама, Исаака и Иакова.

– Ты сам в этом убедился?

– Аарон сказал мне. Ему я верю, как самому себе.

– А Элишева мне сказала, что есть евреи, которые выслужились в кладовщики, торговцы, домоуправители у богатых.

– Таких немного.

– Не обольщайся.

– Из-за этих лизоблюдов уроженцы Кемет не терпят нашего брата. Эта взаимная неприязнь – оружие посильнее колесниц.

– Откуда у мужчин такая завидная уверенность в том, что они могут что-либо изменить в этом мире?..

Возвращаются домой поздно, когда все уже спят. Бодрствует лишь Аарон, дожидаясь их.

– Моисей, я выполнил твою просьбу.

– Какую? – спрашивает Сепфора.

– Ты должна вернуться с детьми к отцу. На днях туда уходит купеческий караван, – говорит Моисей.

– Что скажут остальные: своих отослал, а нас подвергает опасности вместе с женами и детьми?

– Отвечу: она – вольная дочь пустыни, а вы были и есть рабы. Вы должны лишь привыкнуть к тому, что для нее и есть жизнь. Вы боитесь даже думать об этом, а она, женщина, просто садится на ослика; берет детей и отправляется туда, к отцу своему. И мы должны – к Отцу нашему.

Далеко за полночь лежит Моисей с открытыми глазами. Сепфора уткнулась ему в плечо. Лягушачьи хороводы под луной достигли апогея.

– Ну как я буду без тебя? Элишева говорит, что десятки лет не было такого лягушачьего гвалта. Ощущение, что еще миг, и они выйдут из болот и омерзят всю землю. Я люблю тебя и верю в тебя. Зря ты меня отсылаешь. Я была бы тебе подмогой и опорой.

– Мне спокойней будет, если ты уедешь. В последнее время мой нежеланный, но оправдывающий себя поводырь – интуиция. Она и подсказывает, что так будет лучше.

– Я жена верная и подчиняющаяся мужу. Об одном прошу тебя: разреши мне присутствовать на завтрашнем великом сборище.

12. Собрание

Редкие светильники слабо освещают это обширное пространство между стен, кажущееся узким и тесным, ибо огромное число людских существ, прижатых друг к другу, грозит эти стены развалить. Тяжкий шум голосов да и самого дыхания облаком испарения висит под поблескивающим от влажности потолком.

Старейшины в белых хламидах восседают в первом ряду. Только их лица, обрамленные бородами, одухотворены небоязнью смерти. А за ними, несмотря на волнение, качающее это людское скопище, ощущается, как бывает камень под сердцем, темная, тяжкая глыба несдвигаемой, зачерствелой рабской жизни. Скопище безлико и, будто несомое объединяющей всех волной страха, замерло над пропастью, как балансирующее на этой волне. Такое напряжение выдержать трудно, и потому оно то тут, то там разряжается бормотанием, вскрикиванием, проклятием, вспышкой истеричной самоуверенности и даже припадочного высокомерия, порожденного ничтожеством.

Все это качает неким дурманом пространство, пропитанное запахом гниющих трав, листьев, ряски, перегноя, застойных вод. Толпище настолько напоминает болото, в котором живет, что все выкрики, проклятия, плоские шутки, вызывающие натужный смех, подобны пузырям спертого воздуха, поднимающимся из чавкающих глубин и лопающимся на поверхности болота.

Амрам, сидящий среди старейшин и с трудом понимающий, что вокруг происходит, все же испытывает неловкость, глядя на двух своих сыновей, Аарона и Моисея, стоящих как бы в некотором замешательстве перед всем этим скопищем. Ему бы, Амраму, нужна была сейчас рядом дочь Мириам, чтобы объяснить или хотя бы подбодрить, но она далеко позади, среди женщин.

Говорит старейшина, сын Оада из семьи Шимона, второго сына Иакова:

– Не по воле Всевышнего, а по слабости и уступчивости нашей погрязли мы в рабстве так, что головы наши ниже ног наших. И вот нам – знамение. Моисей, брат Аарона, послан к нам Богом нашим вернуть мужество, достоинство и величие души, которое отличало наших дедов и отцов Авраама, Исаака и Иакова. Глядя на нас, невозможно в это поверить, но это было. Для того чтобы подняться из этого болота, мы должны хотя бы на миг почувствовать себя не стадом, а народом, пойти к месту Божьего присутствия в трех днях пути отсюда, в пустыне, помолиться Ему, очиститься душой и воспрять духом.

Глухой шум:

– Он, что ли, говорил с Богом?

– Кто?

– Ну тот, с рыжеватой бородой.

– Да у него же глаза безумца. И ему можно довериться?

– О чем они говорят?

– Чем нам здесь плохо? Я бы запретил их слушать.

– Не было такого в мире, чтобы властитель отпускал одним разом столько работников, да еще с женами и детьми. Нас просто перебьют, как мышей.

– Они ведь нас притесняют и нам еще завидуют. И только ждут случая, чтоб с нами расправиться.

– Гляди, какой смелый. Побойся не Бога, а того, кто у тебя в шкафу.

– Двоих тут уже нет. Хочешь быть третьим?

– Ничего я такого не сказал.

– И те, которых прихватили позавчера ночью, не только ничего такого не сказали, а вообще молчали.

– Что-то вы вообще, голубчики, тут осмелели. Думаете, темно, так не засекут?

– Ну-ну, пошутили, и хватит. Все знают, что мы – верноподданные, совсем не как те, которых держат в цепях и оковах там, на добыче меди и бирюзы.

Все это доносится до слуха Моисея, и он боится открыть рот, ибо от волнения не сможет и слова вымолвить.

Говорит Аарон:

– Ангел Господень явился Моисею из горящего куста. Бог наших праотцев Авраама, Исаака и Иакова хочет вызволить нас из рабства, и не столько физического, сколько духовного. Трудно не потерять душу в этих болотах и тяжком труде. Но я, ваш исповедник, знаю, насколько под всей этой защитной грубостью сердца многие из вас обладают утонченными душами. Мы благодарны властителю страны Кемет за пищу и кров. Да и никакой труд не тяжек, если душа очищена перед Богом. Яуверен, что, как всегда щедрый сердцем, он позволит нам пойти на три дня в пустыню поклониться нашему Богу.

Вслушиваясь в гладкозвучный голос Аарона, Моисей, и рта не раскрывший, особенно остро ощущает свое косноязычие.

Аарон продолжает:

– Бог наш хорошо знает свой народ, его строптивость и неверие. И потому сказал Моисею: брось посох на землю…

Зал качнулся от удивления: посох сворачивается змеем.

Сидящие в первом ряду старейшины и не шелохнулись. Моисей касается хвоста змея, и вот он – опять посох в руке.

– Господь сказал Моисею: положи руку себе в пазуху…

Испытывая отвращение к себе и к этому выворачивающему нутро своей звонкостью и безапелляционностью голосу Аарона, Моисей который раз кладет руку в пазуху. Да, он следует Его повелению, но что-то в этом такое унизительное: с высот, где он обретался, мгновениями касаясь корневой тайны языков, где брезжила даль Божественных пространств, внезапно заверчиваясь воронкообразным веретеном вод, звезд и лун, несущим в себе тайну Сотворения мира, опуститься до показательных выступлений, чтобы что-то сдвинуть в этих закостенелых от страха душах.