— Твоим. Каким же ещё?

— Значит, подталкивать я буду?

— Ясно, ты. Кто же ещё!

— А тогда что тебе делать? — нахмурился Суслик. — На берегу рулить? Указывать?

— Не указывать, а показывать. Я впереди пойду и удобный путь для плота выберу. Ну, а хочешь, сам впереди смело шагай, а я наш плот подталкивать стану.

— Нет уж, — отказался Суслик. — Сам смело шагай.

Так и сделали. Хома первым по берегу шёл. А Суслик где-то позади брёл и плот шестом толкал.

— Хватит? — спросил Хома. Они уже достаточно отошли.

— Мало, — ответил Суслик.

Хома шёл и шёл, с трудом перелезая через толстые корни деревьев.

— Всё? — снова обернулся он.

— Мало, — отозвался невидимый Суслик.

Но, наконец, и он, вероятно, устал.

Хома опять крикнул:

— Хватит?

И в ответ раздалось:

— Ладно!

Затем послышалось хлюпанье воды. И показался плот. Суслик преспокойно плыл на нём вдоль бережка, легонько отталкиваясь шестом.

— Устал я за тобою идти, умаялся, — невозмутимо сказал он изумлённому Хоме.

— Хорош друг! — только и вымолвил Хома.

— Сам же вызвался пойти впереди, — оправдывался Суслик. — Залезай и рули! — внезапно прикрикнул он. — А то мне коряги мешают. Нечего прохлаждаться!

Весело с ним, Сусликом. Очень!

Но и то заметим, что без него бы Хома до конца ручья — вернее, до начала — не доплыл. Да и вообще бы в путь не отправился, хотя его и влекли к себе дальние путешествия.

Ручей сужался, сужался — и кончился.

Под конец путешествия пришлось оставить плот в надёжном, скрытом месте. А дальше друзья зашлёпали босиком по мелкой воде. Настолько мелкой, что даже и шмелю окунуться негде.

Но вот что самое удивительное. Оказалось, весь ручей вытекал не откуда-нибудь, а из… старого глиняного кувшина.

Хома и Суслик ахнули. Волшебный кувшин!

Он лежал на боку, наполовину занесённый песком, а из него переливчато падала на мшистый камень струйка прозрачной холоднющей воды. За много-много лет крохотный водопадик выбил в камне глубокую ямку. В ней фонтанчиком клубились крохотные песчинки.

Поглядели друзья на кувшин. Переглянулись. И невольно потупились, потому что об одном и том же подумали.

— Такой бы кувшин домой взять, — не сразу сказал Суслик. — Горлышко заткнуть, и всегда у тебя вода свежая.

А Хома помолчал и буркнул:

— Ручей пропадёт.

И тут нежданно-негаданно, как в сказке, на кувшин взобрался маленький, но рослый Муравей. Тот самый, — коричневый. Их Муравей!

— Привет, друзья! — тоненько сказал он. — Говорил же, встретимся? А я как раз на днях в гости к вам собирался.

— Так далеко? — удивились они, сами не свои от радостной встречи. — Какой шустрый!

А затем…

Тут, пожалуй, долго пришлось бы рассказывать о том, как он им свой муравейник издали гордо показывал, как на поляну со спелой земляникой весело водил, как неохотно провожал их обратно к плоту и загрустил на прощание.

Муравей слышал тот разговор Хомы и Суслика про кувшин. Но ничего не сказал им о том, что положили его здесь давно — для красоты. И чтобы родник за ним не размывало, конечно.

И о том, что у кувшина дна нет, — тоже ничего не сказал Муравей. Зачем? Пусть так и думают, что он волшебный. Без этого жить неинтересно.

А домой путешественники благополучно вернулись. С таким-то рулевым!..

Вернулся однажды Хома с Дальнего поля домой. А у него в норе какой-то пожилой хомяк сидит. Плечистый. Усатый.

— Что, не узнаёшь? — усмехнулся незнакомец. — Здорово я сдал? Постарел?

— Здравствуйте, — поздоровался растерянный Хома. — Да нет, вы не старый ещё.

Хома и правда не узнавал незваного гостя.

— Внешность обманчива, — снова усмехнулся неизвестный.

— Да только… не ваша, — внимательно приглядывался к нему Хома. — Неужели? Дядюшка! — ликующе вскричал он.

— Ну, здравствуй, племянничек! — Дядюшка резво вскочил и так крепко обнял Хому, что у того косточки затрещали. — Есть силёнка?

— Есть, есть! — смеялся Хома. — Отпусти!

Дядюшка хотел жизнерадостно подбросить его, но низкий потолок помешал.

Наконец он отпустил племянничка и весело сказал:

— Чего не угощаешь дорогого гостя?

— Ой! — засуетился Хома. — Тут у меня и зёрна, и горох, и орехи. Что тебе лучше дать?

— Мне лучше — всё! — великодушно заявил дядюшка.

У него оказался завидный аппетит. Горох ел, орехами заедал. Орехи крушил, корешками закусывал. Так молотил, что любо-дорого посмотреть!

— Что, удивляешься? — промычал дядюшка с набитым ртом. — Проголодался немножко с дороги.

— Я другому удивляюсь, — радовался Хома. — Откуда тебя принесло?

— Ты, небось, слышал, что я в норе утонул?

— Ну да! Я тогда на ручье был, а мальчишки все норы водой заливали — по всему лугу!

— Выплыл, — кратко ответил дядюшка.

— А что я Суслику говорил? Мой дядюшка в воде не утонет!

Он забыл, что Суслику не совсем то говорил. Но какая разница? Главное, дядюшка жив. Вот он сидит!

Долго рассказывал дядюшка о своих похождениях. О том, как его тогда мальчишки схватили, как на базаре продали, как он долго в неволе жил, как наконец убежал. И про то, как любимого племянника нашёл. Свет не без добрых зверей — направили. И вообще, хомяк хомяка видит издалека!

— Теперь я всю оставшуюся жизнь, — развалился дядюшка на мягкой постели Хомы, — отдыхать буду. Я это заслужил.

Хома не придал значения его роковым словам. И напрасно. Когда над собою шутят, частенько нешуточную правду говорят.

Дядюшка целый месяц шутил про отдых. И всерьёз отдыхал.

Он всё время отсыпался. После лёгкого сытного завтрака, после тяжёлого обильного обеда, после долгого плотного ужина. Да и ночью спал сладко. Больше он ничего не делал. И меньше — тоже.

Даже пальцем шевельнуть не хотел, чтобы пополнить быстро исчезающие припасы. Говорил, что достаточно настрадался в неволе. Она, мол, его и расслабила. Приучила к бесконечному отдыху и трёхразовому питанию.

Он и гулять не выходил. Заявлял, что «там» его никуда не выпускали. А от вредной привычки трудно избавиться с непривычки.

Даже воды из ручья не хотел принести.

— Пусть лучше от жажды помру, — говорил, — а не пойду. Я хозяин своему слову!

А таким капризным оказался. То одно подай, то другое принеси! А иногда и всё вместе: одно и другое. И даже третье.

А если что не по нему, называл Хому лентяем и лежебокой. Хорошо, хоть не наказывал — в угол не ставил.

Хома весь избегался, угождая ему.

— Исхудал, — пожалел его как-то Суслик. — Загонял тебя добрый дядя!

— Ты просто завидуешь, что у меня дядюшка есть. А у тебя нет!

— Да я бы такого на порог не пустил. Или за порог бы выгнал!

— На порог или на пирог? — вдруг рассмеялся Хома. И вновь на минутку стал прежним, каким его и любил Суслик.

— И на порог, и на пирог не пустил бы, — улыбнулся Суслик.

— Ты только так говоришь, а сам бы последнее отдал.

— Я? Последнее? — опять завёлся лучший друг. — Да у меня зимой снега не выпросишь! — Подумал и сказал: — Я зимой сплю.

— Дотянуть бы до зимы, — мечтательно произнёс Хома. — А там, глядишь, и дядюшка заснёт.

— Навечно, — добавил Суслик.

— Хватит, — одёрнул Хома. — Ты не знаешь, какой он у меня замечательный!.. Некогда мне здесь с тобой распотякивать. Мне к Выдре сбегать нужно, дядюшка свежей рыбки захотел.

— А раков он не заказывал? — невинно спросил Суслик.

— Нет, — пробормотал задёрганный Хома.

— Жаль. Они бы его хватанули!

И вот так все встречи. Лучше бы и не виделись. Сплошное расстройство.

У Хомы теперь Суслик не появлялся. Один только раз побывал. Но и этого ему было достаточно.