— А что, если я займусь английским? — спросила его я.

— Хорошее дело, — похвалил он, — языки нужны, без них сегодня — никуда.

Ия упросила родителей заплатить за курсы. Они не препятствовали, наверное, рассуждали так же, как и Леха.

Я стала ходить на занятия, упорно учила новые слова, повышала свой уровень, даже на олимпиаду попала. Свободного времени действительно поубавилось. Но сомнения никуда не исчезли. К ним добавилось чувство постоянной усталости. Я не высыпалась, не гуляла, только зубрила и зубрила. Из зеркала на меня смотрела бледная немочь с темными провалами вместо глаз. Б-р-р!

Но я не могла подвести родителей и Леху. Отказаться от курсов — значит вышвырнуть заплаченные деньги и потерять уважение Лехи. А родители уже поговаривали о том, как я поступлю на иняз. Хотела ли я на иняз? Да никогда! Нет, я вовсе не против того, чтоб хорошо знать иностранный язык. У нас девочка одна углубленно занимается английским и немецким. И ей это очень нравится. У нее куча планов, как она поедет на стажировку в Германию, а потом в Англию. Хорошо, когда точно знаешь, чего хочешь. Но я-то не знала.

В моей новой гимназии все, так или иначе, как-то представляют себе свое будущее. Те, кого привлекает театр, занимаются в театральной студии. Она у нас очень сильная. Другие увлекаются журналистикой и печатаются в нашей газете. Кто-то пишет стихи, кто-то поет. Кто-то увлекается литературой.

Я хожу на студийные спектакли и радуюсь за ребят, потому что у них здорово получается. Бываю на литературных диспутах, читаю чужие стихи и рассказы, участвую в обсуждениях. Меня не раз хвалили за умение подмечать интересные моменты, улавливать неточности, обоснованно хвалить и критиковать. Сочинения я всегда писала на отлично. Пару раз их даже опубликовали в школьной газете. Я даже пробовала писать стихи. У меня вроде неплохо получается. Одно время увлеклась лепкой. Мне очень нравилось лепить маленькие фигурки животных, птиц, людей, особенно детей. Конечно, серьезным занятием это не назовешь, скорее хобби. И мои фигурки выглядели скорее забавными и милыми, часто совсем не похожими на реальных живых существ, но в этом-то и была их прелесть. Они заставляли улыбаться.

И я всегда обо всем рассказывала Лехе. Чего я ждала? Похвалы? Мне так важно было его одобрение. Но он лишь снисходительно улыбался.

Почему, почему он утверждает, что любит меня, и при этом не воспринимает всерьез ничего из того, что меня интересует.

У меня на стене висит репродукция картины Сальвадора Дали «Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения». Потрясающая картина, я люблю смотреть на нее по утрам и думать о Галле — жене художника. Я восхищаюсь судьбой этой женщины! Даже иногда представляю себя на ее месте… А Леху картина раздражает. То есть он, конечно, никогда не говорил мне об этом, но я догадываюсь.

Как-то мне удалось затащить его на выставку современных художников. Леха с непроницаемым лицом побродил по залам, рассматривая полотна и инсталляции. А когда мы вышли и я стала восторженно рассказывать о своих впечатлениях, он поморщился досадливо:

— Яночка, о чем ты говоришь? Какое искусство? Где ты его нашла? Среди этой убогой мазни?

Я остановилась как вкопанная, до сих пор Леха не говорил со мной так пренебрежительно. Я растерялась и пролепетала что-то про искусство.

— Какое искусство? — искренне удивился Леха. — Ты попроси любого из этих горе-художников изобразить лошадку, уверен, они и рисовать-то не умеют.

Я понимала, надо было срочно найти какие-то контраргументы, но от обиды и растерянности я никак не могла подобрать слова. Шла молча, опустив голову, и слушала Лехины разглагольствования.

— Ты пойми, — вещал он, — заниматься искусством можно на досуге, это удел людей праздных и богатых. И уж никак нельзя зарабатывать этим деньги. Да и что такое искусство? Его не существует вовсе.

Я пришла в ужас!

— А как же Пушкин?! Достоевский??! Леонардо да Винчи? Как же величайшие достижения человеческого гения!

От возмущения у меня дрожал голос.

Леха немного смутился:

— Ну, корифеи… — он почесал нос, — бывают и исключения из правил. Но! Так называемое искусство возможно лишь в обществе сытых. Нищим оно без надобности. Богатое общество или отдельные его представители иногда от скуки становятся меценатами. Организуют всякие там придворные театры, на свои деньги обучают способных парнишек у известных мастеров. Искусство — дорогое удовольствие.

Я чувствовала, что он не прав. Но не знала, как его переубедить. Ведь даже у самых примитивных народов существовала наскальная живопись, всякие там культовые изображения. Люди старались украшать свои жилища и одежду, даже самые нищие и необразованные. Спрашивается, зачем им это было нужно? Значит, тяга к прекрасному заложена в человеческую природу!

— Ну, хорошо, хорошо, — согласился Леха, улыбаясь, — пусть будет по-твоему. — Так соглашается взрослый с ребенком, если тот капризничает.

Моя самооценка стремилась к нулю. А Леха продолжал меня воспитывать:

— Человеку надо иметь надежную профессию в руках, чтоб была возможность заработать кусок хлеба. А все остальное — пожалуйста, в свободное от работы время. Почему бы и нет. Но сидеть у общества на шее, да еще и нагло заявлять: мы люди искусства! Художники! Восхищайтесь нами! Мы так видим мир! — Он брезгливо поморщился. — Удел неудачников и шарлатанов.

Так он меня загрузил в тот день! Я буквально задыхалась под тяжестью его слов.

В такие моменты очень помогает музыка. Весь вечер я провалялась на диване, слушая Pink Floyd, их знаменитый альбом «The Dark Side of the Moon».

Мне был необходим глоток свежего воздуха. То есть мне требовалось мнение другой стороны. Я должна была разобраться и сделать собственные выводы. И тогда я отправилась к Вадику.

Я шла по улице и смотрела на почти одинаковые, стандартные дома, на асфальт, раскатанный машинами, на спешащих по своим делам людей и думала: «А ведь Леха прав! Тысячу раз прав!»

Ну, зачем, спрашивается, обычному человеку изыски архитектуры, если у него нет квартиры, самой примитивной: стены, потолок, окна, двери. Сначала надо всем дать возможность получить необходимое, а потом уже рассуждать о высоком.

Вот с такими мыслями я и ворвалась к моему другу художнику Вадику, учившемуся в художественном лицее.

Вадик встретил меня на пороге, как обычно, весь перемазанный краской, буркнул невнятно «проходи». Я вошла в его комнату, давно превратившуюся в некое подобие студии. На полу, подоконнике, длинных стеллажах — повсюду громоздились листы ватмана, рулоны, стопки, наброски, этюды, посреди комнаты стоял подрамник с натянутым холстом, на стене — зеркало. Холст был завешен тряпкой.

— Работаешь? — несмело спросила я.