— Ты забыл упомянуть, что одного они все же нашли. Все слышали, как он плакал и умолял о пощаде, — перебивает Марк.

— Дай мне закончить, — ворчит Клавдий. — Да, мы слышали чей-то плач, но в конце игры все оказались живы. Скорее всего, они хотели просто запугать нас и никого казнить не собирались.

— А ты уверен, — спрашиваю я, — что знал в тот момент всех бежавших из Дома и выживших после боя?

— Эта история не давала мне покоя несколько ночей. Я много раз мысленно вспоминал всех детей, уцелевших в бою. Я всех опросил. И пришел к выводу, что в тот вечер не было никакой казни. Теперь ты все знаешь, Мето, и мне бы очень хотелось, чтобы больше мы об этом не вспоминали. Давай спать.

С сегодняшнего утра мне разрешено садиться. У меня все еще сильно болит правый бок. Когда я поворачиваюсь, чтобы поправить подушку, или когда усаживаюсь, моя рана дает о себе знать: такое впечатление, что в живот мне вонзают иглы. Новое положение позволяет мне лучше видеть, но в нем труднее оставаться незаметным. Теперь мне приходится изо всех сил напрягать слух, чтобы уловить обрывки разговоров, поскольку хозяева пещеры уже не подходят ко мне близко.

Однажды меня узнал парень, которого когда-то звали Плавт; я появился в Доме, когда он был уже Красным. Сначала он несколько раз прошел мимо меня, подавая еле заметные знаки, но наконец решил остановиться. Это было в тот день, когда все покинули пещеру раньше обыкновенного.

— Я помню тебя, Мето. Ты был тогда маленьким упрямцем.

— Плавт, как ты вырос! Ты бы даже в ворота Дома не прошел.

— Теперь я не Плавт. Я отказался от своего рабского имени. Теперь я Неохамел. Похоже, ты пошел на поправку. Наш Шаман творит чудеса. Знаешь, он просто волшебник.

— Я видел его. У него было…

— Ни слова больше! Нельзя говорить о его внешности, он невидим.

— Вовсе нет, уверяю тебя, я его видел!

— Ты, должно быть, бредил, у тебя был жар, — возразил он, внезапно повысив голос, — и тебе померещилось, что ты его видел. Вот тебе мой совет, и следуй ему всегда: не возражай мне, когда я говорю, что ты был не в себе. И главное, Мето, не говори никому о том, что ты мне сейчас сказал.

Он замолчал и на секунду задумался.

— Здесь, — добавил он доверительным тоном, — поговаривают, что человек, взглянувший в глаза Шаману, через два дня умрет.

— Я ничего не скажу, обещаю.

— Я тоже. Ну, а теперь отдохни. Если все окончится хорошо, я когда-нибудь возьму тебя с собой на охоту.

Сегодня утром мне разрешено, с помощью Марка и Октавия, сделать несколько шагов. Два-три шага я прохожу сам, без их поддержки. Они соединяют вытянутые руки, готовые меня подхватить, если я покачнусь. Я счастлив, что стою на ногах, несмотря на боль, но внезапно меня охватывает изнеможение, и друзья отводят меня на кровать. Я засыпаю мгновенно.

Я заново учусь ходить. Мне велят неукоснительно следовать предписаниям невидимки Шамана. Каждый день я должен проходить с поддержкой товарищей на десять шагов больше, чем накануне, а самостоятельно — больше на пять. Через несколько дней мне назначают новое упражнение: взбираться по приставной лестнице, добавляя по две ступеньки в день. Это тяжело, и частенько я едва не скатываюсь кубарем вниз, но меня подхлестывает желание поскорее выбраться наружу, увидеть небо.

Сегодня Плавт-Неохамел снова подходит, чтобы поговорить со мной. Похоже, сейчас у него есть на то разрешение: голос его звучит намного увереннее, и он больше не озирается по сторонам, как раньше.

— Значит, — говорит он, — ты один из зачинщиков мятежа? Ты так и не остепенился, малыш Мето… Сколько же дней холодильника ты получил в итоге?

— Четыре. Рекорд, если верить Ромулу…

— Паршивому псу Ромулу, ты хочешь сказать! — раздраженно перебивает он. — Так все называют его у нас. Чего ты на меня уставился? Ты его сторонник?

— Нет, я с вами.

— «Твой приятель» Ромул, — добавляет он с отвращением, — потребовал казнить Нумерия. Ты ведь помнишь Нумерия?

— Вы уверены? То есть я хочу сказать… Откуда вам это известно?

— Один из наших лазутчиков был там. Так он все еще нравится тебе, этот собачий сын?

— Ну нет, не знаю, — бормочу я потрясенно.

Он пристально смотрит мне в глаза и уходит. Понятно, что он мне не доверяет.

Мои мучительные прогулки позволяют мне с каждым днем все дальше обследовать пещеру. Главный зал имеет около восьмидесяти метров в длину. Он расширяется по мере продвижения вперед, и наибольшая его ширина — около тридцати метров. Из главного зала отходят множество темных коридоров во всех направлениях. В глубине его расположены входы в четыре зала поменьше: первый из них служит складом, второй — столовой и кухней, в третьем находится медсанчасть. Четвертый называется Промежутком; там обитает Шаман: короткий туннель ведет к тяжелой деревянной двери, которую, несомненно, стащили из Дома; дверь наглухо закрыта. Большой серый навес, сшитый из одеял (тоже утащенных — понятно, откуда), раскинут неподалеку от этих жизненно важных объектов. Здесь живут вожаки, Первый Круг. В этом же секторе всем кланам отведены зоны, примыкающие к их нишам. Нас, малышей, оттеснили в дальний край пещеры, в самую пустынную часть, где живут, кроме нас, человек пятнадцать, не принадлежащих ни к одному из кланов. В сводах главного зала видны там и сям световые колодцы. По всей видимости, они образовались путем естественного осыпания более мягких пород. Или были чем-то пробуравлены. Этот свет усиливается и перенаправляется системой зеркал и металлических пластин, отполированных до блеска. Все это попало сюда из кухни Дома: тарелки, подносы, салатницы. Под каждым колодцем устроены небольшие глиняные бассейны для сбора дождевой воды. В мутной воде плавают грязные тряпки.

— Эти резервуары, — объясняет мне Марк как-то вечером, — служат для того, чтобы отражать химические атаки солдат. Солдаты пытаются отравить жителей пещеры, они просовывают в дыры горящие лоскуты ткани, пропитанные удушающими веществами. И вода почти мгновенно гасит пламя.

— Откуда ты это узнал?

— От Финли… то есть в Доме его звали Фабриций.

— Да, я его помню.

— Несмотря на запрет, он иногда со мной разговаривает. Мы говорим очень коротко. Иногда я получаю ответ на свой вопрос только на следующий день или через день. Он опасается доноса.

— Какую роль он играет в общине?

— Он сторож, охраняет один из входов в пещеру. Большую часть времени он умирает от скуки. Поэтому и заговаривает со мной. Он ведь был таким болтуном раньше, помнишь?

— Да, помню. Однажды он слишком громко трепался, и его приговорили к аспиратору во время ужина.

— Ух, как вспомню эту штуковину, так мороз по коже! Намордник с трубочкой для пищи… Я аж подавился, глядя на эту пакость! — морщится мой друг.

— Мне довелось испытать ее до твоего прихода. Весьма впечатляет. Главное, сосредоточиться и дышать носом. Правда, под конец еды чувствуешь себя как выжатый лимон. Ужасно там было, правда? Я хочу сказать, что здесь все-таки лучше. Как думаешь?

— Хотелось бы знать, чего от них ожидать. Меня беспокоит неизвестность. В Доме, во всяком случае, если ты следовал их дурацким правилам, все было «хорошо». А с этими Рваными Ушами никогда не знаешь, как себя вести.

Он закрывает глаза и зевает:

— Мето, я устал. Пойду спать. Мы же работаем здесь как проклятые. Зато никакое снотворное не требуется.

Но кто знает? Кто знает, не накачивают ли нас и здесь какой-нибудь дрянью? Все необходимые продукты они тащат из Дома, так почему бы им не стащить и снотворное? Мне кажется, Рваные Уши не так уж и отличаются от своих врагов: эта их слежка друг за другом, доносы, властные главари.

Я пытаюсь сосредоточиться на том, что скажу на судилище. Нам надо действовать согласованно. Ни одна реплика и ни один вопрос не должны застать меня врасплох. Они сделают все, чтобы прижать нас к стенке, я не жду от них никаких поблажек. Я понимаю, что приятельские отношения с Ромулом могут мне сильно навредить, но не стоит и пытаться их скрыть: все мои друзья будут опрошены, к тому же у Рваных Ушей есть и своя сеть осведомителей. Но как им в голову пришло, что мы выступили в сговоре с людьми из Дома? Зачем нам это нужно? Ромул говорил, что его отец был удивлен нашим мятежом. Ромул говорил… Когда я начинаю в нем сомневаться, вся моя картина мира рушится. Ведь это он открыл мне глаза на многие вещи, происходившие в Доме. Это он научил меня не доверять установленному порядку. Так неужели… он манипулировал мною и предал меня?