И исчезла, оставив нас с Сережей наедине.

Подросток все стоял, пытаясь слиться со стеной, а потом снова закричал — и от его крика мне захотелось умереть. Ангелы не должны ТАК кричать. Это удел лишь одержимых демонами.

Я приподнялся, протянул ему руку и предложил, вкладывая в голос всю душу:

— Сереженька, пойдем со мной? Пожалуйста. Я отведу тебя домой.

Несколько долгих, мучительных мгновений мой ангел смотрел. Из его зрачков рванулось нечто темное и страшное, ударило меня и закрутило в бешеном водовороте. Растрескавшиеся юные губы шевельнулись, пытаясь что-то сказать… А потом Сережа вдруг и неожиданно доверчиво протянул руку в ответ, вручая мне свою судьбу. Я взял в ладонь тонкие, холодные пальчики и понял, что погиб окончательно. Мой ангел был готов следовать за мной в безопасное обещанное мной место. И я принял его готовность.

Я влюбился. Беспощадно и безоглядно, не размышляя и не взвешивая. И Сережка, словно что-то поняв затуманенным мозгом, прильнул ко мне. Я вел его домой.

Глава 3. Дима. Март 2012 года. Дурка на дому.Осознание проблемы и зачатки взаимопонимания

Забрать моего ангела из психушки при наличии денег оказалось более чем просто: в тишине кабинета главврача я передал конверт с шуршащими зелеными купюрами его хозяину и взамен получил небольшую пачку документов на имя Сергея Петровича Дементьева, 1996 года рождения. Даже опекунство над подростком мне оформили тут же, на месте. Правда, временное, но от временного до постоянного — сами понимаете, один шаг. Овладев нужными бумагами, я натянул на мальчишку уведенную из шкафа Лерки куртку, погрузил в уже ждущую у крыльца машину и, как и было обещано, повез домой. Обколотый успокоительными Сережа следовал за мной покорной, почти ни на что не реагирующей куклой и весьма напоминал зомби, но все время жался к моему боку, пусть и глядя перед собой стеклянными невидящими глазами. И руки моей он тоже не хотел выпускать — вцепился в ладонь тонкими, на удивление сильными пальчиками — хоть с мясом отдирай. По счастью, я мог позволить всю дорогу держать его руку в своей — предусмотрительная Алина прислала «колеса» с водителем. Я мысленно поблагодарил ее, умничку-разумничку — не пришлось травмировать малыша прерыванием столь нужного ему телесного контакта.

Дома я все так же за руку отвел Сережу в приготовленную для него комнату. Разумеется, здесь не оказалось вороха обещанных мною сгоряча розовых лепестков, зато было светло и уютно: опять Алина расстаралась. Полуторную кровать эта потрясающая женщина застелила новеньким хлопковым бельем с нежным цветочным орнаментом, на окна повесила яркие шторки, а пол — и когда только успела — покрыла пушистым бежевым ковром. Даже горшок с распустившейся фиалкой на подоконник поставила. Вышло просто замечательно, честно. Мой ангел, оказавшись в помещении, теперь ставшим его спальней, замер у дверей истуканом. На нежном юном личике по-прежнему застыло отрешенное выражение, напоминающее восковую маску, и я мысленно обругал врачей клиники, накачавших пациента таким количеством лекарств. Умом я их понимал — так проще, но вот сердцем… Мальчишка же словно неживой! Хотя о том, как он поведет себя на уменьшенной дозе транквилизаторов, я ведь тоже ничего не знал и выяснить в больнице не удосужился! Обозвав себя болваном и убедившись, что Сережа — по крайней мере на данный момент — не способен ничего делать самостоятельно, я изрядно озадачился. Получалось, что оставить его одного невозможно. Значит, нам понадобится сиделка? Выудив из кармана куртки мобильник, набрал номер трубки сестры. Та ответила немедленно и изрядно меня удивила выпаленной после приветствия фразой:

— Я наняла тебе в помощь одну женщину. Та должна подъехать в течение часа. Надежная, опытная в уходе медсестра, раньше работала в психиатрическом подростковом отделении. Надеюсь, материально ты ее не обидишь?

И тут же отключилась. Хоть бы имя этой сестры сообщила, телепатка хренова! А ладно, сами познакомимся уже.

Обещанная Алиной специалистка по подвинувшейся мозгами молоди прибыла минут через двадцать, когда я неумело пытался умыть Сережку в ванной, и оказалась блондинистой полноватой теткой лет сорока. Голос у нее был низкий и словно мурлыкающий, глаза добро улыбались из-за стекол очков, а движения радовали легкостью. Шагала она почти бесшумно и лично мне сразу и безоговорочно понравилась. Понаблюдав за моими неуклюжими попытками привести растрепавшиеся волосы Ежонка в порядок, медсестра мягко, но решительно отобрала у меня и мальчика и расческу. Сережа не воспротивился и не шарахнулся, хоть и очень странно глянул на незнакомку — транквилизаторы продолжали действовать.

— Меня зовут Наташей, — представилась женщина, несколькими ловкими взмахами укладывая подростку непокорную челку. — А эта лохматая прелесть, я так понимаю, Сергей?

Я кивнул и с облегчением перевел дух. С появлением Наташи на мою мятущуюся душу теплым облаком опустилось спокойствие. Теперь все точно получится…

Покончив с Сережкиным туалетом, медсестра усадила все еще не реагирующего на окружающее подростка на край постели и занялась выколупыванием его из казенной пижамы и переодеванием в опять-таки позаимствованный у Валерочки спортивный костюм. Сережа ей ничем не помогал и лишь тихонько вздрагивал при прикосновениях чужих рук. Испытывал ли он страх? Кто знает? Сейчас в ярком электрическом свете люстры я наконец сумел рассмотреть своего ангела в подробностях. Мальчишка оказался недурно сложен, с тонкой талией при вполне развитых плечах, но худ почти до истощения — отовсюду пугающе выпирали кости. Острые лопатки и ребра стиральной доской, отчетливо проступающий ряд позвонков, обтянутые смугловатой кожей трогательные ключицы, тазовые косточки…

А еще я заметил шрамы — на руках, боках и спине, на стройных бедрах. Похоже, подростка приковывали наручниками и исхлестали ремнем. Возможно, даже порезали: вот эта отметина поперек плоского живота — определенно аккуратно зашитое и зажившее «ножевое», даже не слишком давнее. Сюрприз. Алина ничего не говорила о том, что Ежонка истязали или пытались убить.

Мысленно пообещав себе выспросить у сестры подробности в самое ближайшее время, я придвинулся поближе — мое внимание привлекли странные неровные рубцы на внутренних сторонах обоих запястий мальчика. Я мог бы поклясться, что это — следы оставленных зубами ран. Некто пытался перегрызть бедняжке вены? Окончательно потерявшийся в загадках, я не сдержался, взял руку подростка, поднес поближе к глазам, пытаясь рассмотреть шрамы поподробней, и тут Сережка впервые не согласился. Издав странный шипящий звук, он рывком высвободил запястье и медленно начал отползать назад, в упор глядя на меня огромными сухими глазищами, в которых, словно в омутах, плескал безграничный, животный, без малейших проблесков разума ужас. Когда его спина уперлась в стену, он замер, втягивая голову в плечи, и вдруг заплакал: совершенно беззвучно — просто по щекам одна за другой покатились крупные прозрачные капли, но мой ангел их не вытирал. Его помеченные следами оков руки слепо шарили по простыням, собирая мягкую ткань в складки, лицо исказила гримаса страха, из намертво закушенной — и когда успел — нижней губы сочилась алая струйка…

Мой ступор прервал сам Сергей. Выпустив из плена зубов продолжающую обильно кровоточить губу, он коротко выдохнул и прошептал тихо-тихо, на грани слышимости:

— Не прикасайтесь ко мне… Я грязный…

А потом закричал в полный голос, выгибаясь дугой, запрокидываясь, и забился в истерическом припадке. Это произошло настолько неожиданно, что ни я, ни многоопытная Наталья не успели подхватить его, и мальчишка скатился на пол, наверняка больно ударившись при падении. Оказавшись у наших ног, он скорчился в голенький беспомощный комочек, прикрывая голову руками и продолжая подвывать.

— Не бейте, — залепетал он, трясясь. — Только не бейте… Я сделаю все, что вы захотите… Пожалуйста, пожалуйста…

И вот тут мне впервые стало по-настоящему страшно. Кого я привел в свой дом, Господи? Пацан же совершенно ненормален! Как он стал таким? И возможно ли вообще его вылечить? Хотя бы попытаться? Едва ли понимая, что творю, потрясенный и сам близкий к истерике, я опустился рядом с Ежонком на колени, подхватил его корчащееся ничем не прикрытое костлявое настрадавшееся тело в объятия и прижал к груди, укачивая, как ребенка. И Сергей жарко откликнулся на пришедшую вместо ожидаемых побоев ласку — гибко изогнувшись, он порывисто обхватил меня поперек туловища, утыкаясь мордочкой куда-то в шею, и разревелся уже совсем по-настоящему — с всхлипываниями, шмыганиями носом и горестными причитаниями. Он плакал, и плакал, буквально изливая потоки слез и соплей, выплескивая с ними накопившуюся душевную боль, и потихоньку расслаблялся в кольце моих рук.