Существует даже более уместное объяснение отсутствию, казалось бы, должного осуждения в средневековых источниках: Божий суд. Никто не решился бы оспаривать исход битвы, предначертанный свыше. В этом смысле все источники — английские и французские — сходятся: у Генриха было больше шансов, поскольку Бог благословил его на правое дело. Генрих, естественно, осознавал это. Согласно наблюдению Томаса Уолсингема, « король, приписывая все эти добрые предзнаменования Господу, как и подобает, воздал ему бесконечную хвалу и благодарность за то, что тот даровал ему победу и поставил на колени необузданных врагов». Тот же отклик находим и в «Деяниях Генриха V»: « …у народа нашего нет ни малейшего желания приписывать этот триумф его славе и силе; этим триумфом мы обязаны одному только Господу, от которого исходит любая победа. Лишь одному Господу обязаны мы честью и славой, Аминь».

Французские источники в этом смысле не отличаются сколько-нибудь большим многословием. Так, монах из Сен-Дени отмечает, что Генрих обязан своей победой «особой милости Божьей», и тем самым он был использован как божественное орудие в подавлении высокомерных и надменных французов. В одном французском источнике описывается, как Генрих объяснил свою победу знатным пленникам через призму небесного вмешательства и нравственной добродетели: французам остается винить в своем поражении только самих себя, поскольку их гордыня была чрезмерной, а сами они погрязли в распутстве и грабежах. Другой источник истолковывает эту катастрофу в сходной манере: во Франции «достойные мужи говорили, что это Божья кара, и что Богу захотелось унять гордыню многих». Идея о том, что Господь руками Генриха наказал французов за их прегрешения, принималась весьма широко, следовательно, критика санкционированной английским королем резни на поле боя оказалась волей-неволей несколько приглушенной: никто не осмелился бы спорить с Господом. Здесь в чистом виде просматривался принцип — «право на стороне сильного».

Историки, как правило, сходятся в том, что Генрих как набожный человек твердо верил, что выполняет Божью волю. Когда он вернулся к себе на родину, в Англию, то триумфальную процессию восторженно встречали огромные толпы народа. Король считал, что поступил как смиренный слуга Господа, пользующийся поддержкой и благословением оного. И все-таки необходимо посмотреть циничным взглядом на это небесное оправдание победы и даже задаться вопросом, насколько полно современники восприняли его. Ярые английские сторонники выражали недвусмысленную приверженность своим идеалам, тогда почему, как обнаруживается у Уолсингема, их победа должна казаться такой уж « неожиданной»? И зачем объяснять эту победу английским героизмом и доблестью? Аналогичным образом окончательный и решительный Божий суд не помешал французам проанализировать причины своего поражения под Азенкуром: тактические просчеты, неважная дисциплина, нравственная и политическая разобщенность — все это предъявлялось в качестве составляющих факторов провала. Апологеты отыскали бы многочисленные рациональные объяснения этого поражения. Как говорилось выше, монах из Сен-Дени больше всего беспокоился, что это поражение сделает Францию « посмешищем», а вовсе не опасался того, что Бог отвернулся от его страны. Средневековые хронисты неплохо осознавали, насколько рискованным предприятием является любое сражение, и как колесо фортуны может легко повернуться в любую сторону. В XIV веке Джон Троуклоув писал: « Судьбы сражений никому не ведомы. Поскольку меч сейчас поглотит этих, потом тех… а колесо фортуны непрерывно вращается».

Религиозный аспект был полезен как для победителей, так и для побежденных. Что касается последних, то монарх мог реабилитировать себя, возложив вину на грехи своего народа и знати. Подобным же образом подданные могли обнаружить нравственные изъяны в персоне своего господина. И в том, и в другом случае Божья воля предотвращала вину на почве военной или политической несостоятельности, которую было исправить намного труднее: куда проще быстрая исповедь и покаяние. Для победителей демонстрация практической мощи еще сильнее укреплялась проявлением мощи духовной. Тогда, как, впрочем, и сейчас, политический капитал строился на особых отношениях с высшими, небесными силами. Кто может встать у вас на пути, если очевидно, что на вашей стороне сам Бог? Восстать против Генриха было теперь равноценно восстанию против Господа. По наблюдению Анны Карри, Генрих в полной мере использовал дарованную ему милость Божью: « Победа была Божьей волей, и Генрих явился избранным воином Божьим. Его молитвы были услышаны. Его непреклонность, его желание убивать во имя Бога были вознаграждены».

Итак, Генрих сумел вывернуться из бойни под Азенкуром с незапятнанной репутацией. Напротив, его слава гремела повсюду. Убитые пленники, которые сдались на милость победителей, имели статус невоюющих и, тем самым, согласно обычаям того времени, этот статус гарантировал им безопасность. Генрих нарушил это соглашение самым вопиющим образом, истребив сотни, а возможно, и тысячи представителей французского рыцарства, своих же братьев-христиан, товарищей по оружию. Тем не менее он избежал осуждения: религиозная и практическая законность этой победы в сочетании с общепринятым признанием острой военной необходимости обеспечили Генриху определенный иммунитет. Ему не понадобилось оправдание совершенной жестокости, наоборот, он был провозглашен едва ли не самым великим из христианских монархов.

Несмотря на все это и невзирая на видимое единодушие средневековых источников, имеется провоцирующее указание на то, что эта резня, тем не менее, считалась постыдным или, по меньшей мере, неприятным, спорным актом. Почему же, в противном случае, большинство самых ранних английских источников, описывающих эти убийства, не удосуживаются возложить ответственность за приказ об экзекуции на короля? В «Деяниях Генриха V», в трудах Томаса Элмхема намеренно не упоминается королевский указ (хотя в одном из источников сообщается, как Генрих отправил к французам герольда с грозным посланием), в то время как французские источники упоминают имя короля в качестве стороны, издавшей такой указ. Можно оспорить, что, подобно Уолсингему (который вообще не ссылается на резню), те, кто игнорирует роль короля, считали инцидент малозначимым, неважным, и что позднее английские хронисты ухватились за этот эпизод из политических соображений, утвердившись в антиланкастерской (т. е. против Генриха) позиции в новой, йоркской, эпохе. Но из тех же соображений политические мотивы предполагали, в первую очередь, молчание. Тот факт, что хронисты более позднего времени почувствовали, что могут открыто говорить об этой резне, означал, что они усмотрели-таки в ней нечто криминальное. Хроники, такие как «Деяния Генриха V», собранные королевским капелланом (возможно, Джоном Стивенсом), составлялись таким образом, чтобы широко прославлять своих покровителей. «Деяния» были написаны с целью укрепить репутацию Генриха по всей Европе, ведь многие могли бы воспротивиться этому, недвусмысленно выявив его как убийцу высокородных пленников. Теперь уже никто не может точно сказать, сколько погибших было в этой битве, в том числе среди пленников. Многие явно завышенные цифры приходится отбрасывать. Точно так же, как английские источники преувеличивали размер французской армии, чтобы победа выглядела более весомой, так и французы преувеличивали размеры потерь. Французские потери могли оказаться выше пяти тысяч, но такое количество представляется слишком уж большим; источники указывают также, что англичане потеряли тридцать-сорок человек, что тоже едва ли внушает доверие. Все сходятся в том, что разница в потерях противоборствующих сторон была огромной (такое часто случалось во время решающих сражений). Уровень потерь при Азенкуре — одна из наиболее бросающихся в глаза особенностей битвы. Другой отличительной особенностью считается убийство большого числа пленников, за которых можно было бы получить выкуп, что, по мнению историков, является уникальным случаем. Но не так уж просто представить себе резню под Азенкуром как редкостное событие: такая характеристика едва ли укладывается в нормы жестокости средневековой войны.