Действия Генриха во время битвы не чужды его современникам: во Франции всего за месяц его правления (январь 1420 г.) англичане вырезали значительную часть арманьяков, которые отступали под гарантию неприкосновенности, в то время как Бастард Алансон истребил многочисленных английских пленников в Лa-Рошели. В 1373 году под Дервалем оба противника уничтожили своих пленников: ни один из полководцев не смог согласовать со своим визави условия сдачи. Французы, выжившие в кровавой бойне исторического сражения под Азенкуром (в том числе раненые воины, которых подбирали на следующий день после битвы), оказались счастливчиками, даже если жизнь им сохранили временно, поскольку отправили в Англию, где потом держали, чтобы получить выкуп либо предать смерти. Французский военачальник маршал Бусико умер в плену в 1421 году; герцога Орлеанского освободили из лондонского Тауэра только в 1440 году. Своей дурной славой Азенкур обязан ряду специфических аспектов: это была крупная и решающая битва; масштабы победы англичан и, соответственно, поражения французов оказались таковы, что все детали внимательно изучались историками. Культовый образ короля Генриха, еще более воспетый Шекспиром, способствовал дальнейшему распространению его славы по всей Европе, и, что самое главное, он хорошо представлен в летописях современников.

Победа под Азенкуром стала сенсационной и знаменитой, но при всем при том она не изменила почти ничего ни в геополитическом, ни в стратегическом отношении. Позднее королю Генриху пришлось снова вернуться во Францию, чтобы выполнить еще одну, даже более весомую задачу — завоевать Нормандию. Были достигнуты вполне осязаемые результаты, выразившиеся в количестве важных пленников и их совокупной финансовой ценности. Но еще важнее оказались неосязаемые итоги: потеря Францией — через гибель или пленение — большого числа лучших представителей рыцарской знати. Стабилизировалась политическая обстановка в самой Англии, на что Генрих изначально возлагал немалые надежды; укрепилась приукрашенная современниками репутация Генриха как первого воина-монарха и ведущего рыцаря. Безжалостный поступок Генриха под Азенкуром во многом способствовал упрочению его позиций. Вышеупомянутая резня стала не единичным инцидентом, а лишь одним из проявлений его сурового склада ума. Мы еще увидим его проявление во время осады Руана.

Таутон, 1461 и Тьюксбери, 1471

События под Азенкуром обнажают тонкую грань между военной необходимостью и спланированным массовым убийством; между абсолютной победой и хладнокровным истреблением захваченных в плен и побежденных воинов противоборствующей стороны. Солдаты, покидающие поля боя, как водится, бросали оружие и доспехи, чтобы облегчить бегство. Быстрота здесь выдвигалась на передний план еще и потому, что преследующий противник часто использовал конницу, чтобы настигнуть отступающих и добить их. Несмотря на явные признаки прекращения боевых действий — добровольное обезоруживание, снятие доспехов и паническое бегство с поля боя, — убегающий солдат все же считался вполне законной мишенью для убийства. Сдача в плен, на первый взгляд, гарантировала пленному жизнь, но при беспорядочном бегстве и сумбурном наступлении тем, кто сложил оружие, грозила смертельная опасность: преследующие могли ведь и не пожелать останавливаться и обременять себя процедурой пленения, которая позволила бы скрыться другим, в том числе и более высокородным воинам противника. Беспорядочное бегство всегда служило оправданием для достигнутой победы и связанных с ней обстоятельств. В таких случаях, в отличие от незавершенной на тот момент битвы под Азенкуром, захват пленных не дает какого-либо немедленного преимущества над противником. Преследование отступающего или бегущего противника — слишком азартное занятие: суматоха сражения и жажда крови означали, что многие солдаты продолжали убивать, и их мало что могло остановить. Временное затишье под Азенкуром дало время воюющим немного восстановить силы после психологического и физического кризиса в разгар сражения. Все это, с учетом того, что пленники уже были захвачены и собраны, делает резню еще более хладнокровной и бесчеловечной — ее нельзя сравнивать с истреблением побежденного врага во время беспорядочного бегства.

Эта тонкая грань недавно обнаружилась и в анализе битвы при Таутоне (1461), самом кровавом сражении на английской земле, которое завершилось постыдным бегством одной из сторон. Когда в середине 1990-х гг. представитель финансового учреждения попросил меня оценить проект археологических раскопок могильников этого сражения, я с радостью согласился, ожидая, что в результате могут быть получены весьма ценные находки. Все ожидания с лихвой оправдались, в итоге удалось издать интересную книгу и снять телевизионный фильм. Анализ скелетов из захоронений заставил предположить, что основная часть погибших лишилась жизни не во время беспорядочного отступления и бегства с поля брани, а в результате казни пленников уже после битвы. Эта битва стала решающим сражением первого этапа «войны Роз», она произошла 29 марта 1461 года на юге Йоркшира. В начале месяца 19-летний Эдуард Йоркский провозгласил себя королем Эдуардом IV. Он перенес театр военных действий на север, чтобы выступить против приверженцев ланкастерской династии, сойдясь с их войском в битве при Таутоне. Не существует надежных источников с детальными описаниями данного сражения, но из имеющихся источников ясно, что число участников сражения и, соответственно, потерь, очень велико. Последние, по некоторым данным, исчисляются в количестве двадцати восьми тысяч, но это, конечно же, сильное преувеличение — нижний уровень потерь оценивается современниками событий в размере девяти тысяч. Все сходятся во мнении, что эта битва оказалась на редкость кровавой, а в одном из источников проводится мысль о том, что « столь велико было побоище, что мертвые мешали сражаться живым».

Армии сошлись в условиях тяжелого, густого снегопада. Переменившийся ветер сокращал полет ланкастеровских стрел, в то время как стрелы йоркистов летели дальше, и это, в конце концов, вынудило ланкастерцев идти в атаку (точно так же, как английские лучники в свое время спровоцировали атаку французов при Азенкуре). В последовавшей затем длительной рукопашной схватке йоркисты оказались на грани вытеснения с поля битвы, однако нехватка нужного подкрепления у ланкастерцев дала Эдуарду возможность бросить своих воинов в отчаянную контратаку и прорвать ряды противника. С этого момента ближний рукопашный бой превратился в одностороннюю резню. Те, кто смог, устремились в Йорк, чтобы укрыться за стенами города. Некоторые бросились через Кровавый Луг, название которого хорошо подходило для побоища, устроенного преследователями; другие пробирались к реке Кок. Крутые склоны, скользкие от налипшего снега, свалили с ног очень многих спасающихся бегством. Их судьба была не лучше: отчаянно ища удобного подхода к реке, они оказались легкой добычей для конницы, преследующей врага по берегам реки. Те, кому удавалось перебраться через Кок, становились удобной мишенью для лучников. Многие и многие встретили смерть не от рук врага, а в ледяной воде. Избиение приобрело такие масштабы, что местные жители позднее вспоминали страшную сцену, когда многочисленные трупы перекрыли течение, словно дамба (ее называли «мост из тел»). Многие из добежавших до Йорка были убиты на улицах в тот момент, когда само сражение давно закончилось. Один хронист сообщает нам, что йоркисты окружили в городе более сорока ланкастерских рыцарей и тут же всех казнили, отрубив им головы.

Сохранившиеся в захоронениях скелеты позволяют составить представление о характере нанесенных ранений: большинство смертельных ран обнаружены на головах, шеях или плечах убитых, причем удары обычно наносились сзади. Преобладание таких ударов, особенно в области головы (на одном из черепов найдено едва ли не восемь подобных рубцов!), указывает на то, что жертвы были уже без шлемов, как и пленные под Азенкуром, что подтверждает гипотезу об экзекуции. Филипп де Коммин пишет, будто Эдуард информировал его, что при победоносном завершении битвы сядет на коня и распорядится, чтобы простолюдинов пощадили, а их господ, наоборот, предали смерти. Это привлекает внимание к относительно новому явлению в мире воинствующего рыцарства, которое было весьма заметно в Англии в эпоху Позднего Средневековья: представители высших сословий теперь уже не только потеряли уверенность в собственной безопасности в случае пленения, они становились активными мишенями для убийства, как это и произошло под Таутоном.