Шеннон не хватало Джона, хотя они были знакомы меньше сорока восьми часов. Ей казалось, она любит его. Но она знала, что часто ошибается, принимая за любовь глубокие душевные переживания. Джон отказался передать Кахнаваки ее просьбу, несмотря на ее гнев и раздражение. Значит, она небезразлична Джону. Он был готов пренебречь шестилетней дружбой с Кахнаваки, хотя дорожил ею.

Чтобы угодить Кахнаваки, ему нужно доказать, что он не влюблен в золотоволосую пришелицу из другого мира. Но Джон не воспользовался случаем, чтобы завоевать доверие саскуэханноков.

Шеннон снова взглянула в зеркальце. Ее лицо, ничем не защищенное от солнца, приобрело красивый смуглый цвет. На нем играл легкий румянец. Раньше Шеннон достигала такого эффекта с помощью румян и бронзового геля. От природы у нее длинные густые ресницы. Наверное, надо подкрасить их на всякий случай, чтобы глаза стали выразительнее.

Синяк на лбу — сначала багровый, потом сине-зеленого цвета — почти совсем исчез. Многочасовой сон в мягкой удобной постели Джона Катлера чудесным образом изменил ее глаза. Белки глаз — ослепительно белые, радужная оболочка — сияющая. Лицо ее светилось счастьем. Неужели она влюбилась?

Дверь резко распахнулась. У Шеннон перехватило дыхание. Перед нею стоял Джон Катлер с чисто выбритым твердым и волевым подбородком.

— Ну? — нетерпеливо спросил он. — Теперь лучше?

— Потрясающе! — Шеннон вздохнула с восхищением, бросила в сумку пудреницу и благоговейно погладила гладкую кожу на высоких скулах. — Беру назад все свои слова!

— Все? — пробормотал Джон, обнял Шеннон своими ручищами и осторожно прижал спиной к двери.

Глядя ей прямо в глаза, он заявил серьезным голосом, что хочет ее.

Его губы приблизились к ее рту. И она не противилась. Его язык нежно коснулся ее губ, языка. Он изучал ее рот со всей мужской страстью, постанывая от желания и наслаждения. «Нельзя было разрешать Джону целовать себя, — подумала Шеннон. Только не сегодня. Сегодня он идет к своей саскуэханнокской невесте».

Гордость помешала Шеннон полностью отдаться охватившему ее желанию. Она осознавала, что стоит Джону удовлетворить свое вожделение, как его поведение изменится. Он станет «своенравным», и не сможет сохранить преданность одной женщине. Пока язык Шеннон изучал и пробовал рот Джона Катлера, она крепко держала его руки ради блага их хозяина.

Казалось, поцелуй длился вечно. Оба задыхались и ловили ртом воздух. Губы Джона оторвались от ее рта. Он опирался лбом о дверь, прижимаясь к щеке Шеннон гладко выбритой теплой щекой.

— Мне хотелось поцеловать тебя с тех пор, как только я увидел тебя. Я хотел чувствовать тебя, пробовать тебя, обнимать тебя…

— Вот ты и поцеловал меня. Мы оба никогда не забудем этого поцелуя. Ты необычный мужчина, Джон. Ты знаешь, как доставить женщине удовольствие и, — ее умиротворяющий голос упал до шепота, — знаешь, когда остановиться.

— Разве?

— Если мы займемся любовью, ты потеряешь сестру Кахнаваки. Даже если Кахнаваки никогда не узнает об этом…

— Я всегда буду знать, что слаб. Я всегда буду жалеть об этом, — закончил за нее Джон. — Ты права. Очень мудро. Очень, — он постучал лбом по гладкой двери, — разумно, Шеннон.

— Я рада, что ты поцеловал меня, — Шеннон нежно погладила его по щеке. — Ты для меня побрился?

— Конечно, — Джон вздохнул, отошел от нее и сел на край стола. — Не то, чтобы я побрился для тебя. Ты заставила меня подумать… Передо мной всегда стояла задача убедить Кахнаваки, что я — подходящий муж для его сестры. Когда я понял, как ты относишься к моей бороде, что тебе больше нравится выбритое лицо, меня осенило впервые за все шесть лет, что, возможно, не Кахнаваки противится браку.

— Понимаю, — Шеннон кивнула, стараясь не поддаться чувству ревности. — Возможно, ты прав, Джон. — И не удержалась, уколола его. — Значит, ты побрился для нее?

Джон был удручен.

— Я не такой, как саскуэханноки. И с этим ничего не поделаешь. Но я могу остричь или отрастить волосы, или одеться по-другому. Посоветуй мне еще что-нибудь, Шеннон. Мнение женщины — очень ценно.

Шеннон внимательно осмотрела его, покраснела и, наконец, сказала:

— Все прекрасно, Джон.

— Я польщен, — Джон добродушно усмехнулся.

— Когда ты улыбаешься, ты неотразим. Улыбайся, когда придешь в деревню. Перед такой улыбкой не устоит не только твоя невеста, но и никакая женщина в мире.

— Не устоит? — Джон схватил Шеннон за руку и усадил на колени. — Ни одна женщина не устоит?

— Джон… — выдержать еще один поцелуй, простонала она мысленно, невозможно. Она попыталась остановить Джона. К ее разочарованию и облегчению Джон, казалось, согласен с ней. Поцелуй был нежным и приятным с оттенком желания, таящегося в их сердцах.

Шеннон снова погладила его лицо.

— У меня есть лосьон. Он защитит твою кожу от ожога.

— Что бы ты ни говорила, Шеннон, — пробормотал Джон, уткнувшись лицом ей в волосы, — я рад, что ты заставила меня побриться. Из-за этой чертовой бороды я не мог почувствовать, какие у тебя мягкие, нежные волосы.

— Нам пора идти, Джон. Ты говорил, что до деревни идти четыре часа.

— Пора, — он позволил ей слезть с его колен. — Ты готова?

— Сначала я хочу заплести косы.

В глазах Джона промелькнула печаль.

— Хочешь быть похожей на жителей деревни?

— Мне все равно, понравлюсь я им или нет. Я хочу, чтобы они поняли, я — не сумасшедшая, — Шеннон грустно вздохнула. — Не ревнуй. Мне не нужен Кахнаваки. Если мы будем ссориться всю дорогу, для нас это будет невосполнимой потерей. Возможно, эти часы будут последними, что мы проведем вместе.

— Мы ни за что не будем ссориться. Пойду, оседлаю мула.

— Постой, — почти сразу рассеялось сияние любви. — Кто из нас поедет на муле?

— Я иду пешком, но хочу, чтобы ты приехала в деревню отдохнувшей.

— Нет, я иду, ты едешь. У тебя ведь болит нога.

— Ты поедешь.

— Стать похожей на Пилигрима или, как его там? Благодарю покорно. Лучше не бери мула совсем.

— Надо спросить у Герцогини, что она думает по этому поводу, — рассмеялся Джон. — Ей не нравятся такие длинные прогулки, не то, что Принцу.

— Собаки пойдут с нами? Как хорошо!

— Только Герцогиня. Поиграет и поохотится с деревенскими мальчишками. Принц останется стеречь хижину. У него есть чувство ответственности. А мул нам нужен, чтобы привезти из деревни шкуры. Послушай, давай-ка сюда вот это, — Джон взял ее сумку, схватил свой кожаный мешок и распахнул двери. — Только после вас, мисси.

Шеннон вышла из хижины и огляделась вокруг, отмечая все подробности, в особенности — лесную усадьбу Джона Катлера. Ей хотелось запомнить ее навсегда такой, какой она видела ее в эту минуту. Ей хотелось навсегда запомнить Джона Катлера — с бородой и чисто выбритым — и она знала, что не забудет его никогда.

— Шеннон?

— Иду.

— Это, наверное, самое прекрасное место на земле, — заметила Шеннон, когда они проходили через лесок, пронизанный лучами солнца. Ее безбородый спутник, соглашаясь, кивнул головой.

— Видно, тебе подходит этот лес. Я думал, к этому времени ты устанешь до смерти…

— Ты это серьезно? Я хотела бы прожить в таком месте всю свою жизнь. Могла бы бесконечно идти рядом с тобой, слушать пение птиц и шелест листьев. Как смешно Герцогиня выглядит на спине у мула! Никогда бы не подумала, что она так быстро устанет. Мы идем не больше двух часов.

— Почти три. Герцогиню растили не для такой жизни. Моя сестра подарила мне ее, иначе она бы здесь не оказалась.

— Герцогиня — самая потрясающая собака на свете.

— Она — прекрасный охотник. Я не жалуюсь.

— Но Принц больше подходит для жизни в лесу, правда? Ты называешь его ответственным. Так всегда называл меня мой брат. Но по отношению ко мне — гиперответственность.

— Что это значит?

— Я поступаю всегда так, будто судьба мира у меня в руках. Я считаю себя ответственной за все и незаменимой там, где что-то идет не так. Несомненно, это плохая черта характера. Или… по крайней мере, Фил старается излечить меня от этого.