Профессор нащупал в кармане брюк тяжеленькую связку ключей от автомобиля. Он слегка нажал кнопочку центральной блокировки «мерседеса», представляя, что вот сейчас машина очнется от спячки, мигнув задними фарами. Вот бы она сама завелась, на автопилоте сдала назад, заправилась, а потом выехала с подземной стоянки и припарковалась у выхода из банка, в ожидании, пока хозяин покинет здание, чтобы отвезти его домой...

— Ребячество, — пробормотал он вслух, — чистое ребячество.

— Простите, герр профессор, — раздался голос фрау Шеллинг, секретаря, профессор даже не заметил, как она вошла в кабинет, — Вы что-то сказали?

— Нет-нет, ничего, фрау Шеллинг. — Профессор Цвайерих взял себя в руки и отвернулся от окна. — Вы принесли документы по «Унтервайгу»?

— Да, герр профессор. Желаете просмотреть их сейчас? — Из-за обволакивающей мягкости швабского акцента профессору показалось, что он уловил в ее голосе нотки преувеличенной озабоченности.

— Нет-нет, не беспокойтесь. Надеюсь, там есть все данные о компании-учредителе...

— Простите, что перебиваю, герр профессор, но, как вы помните, у «Унтервайга» нет компании-учреди- теля. Они были окончательно инкорпорированы только в мае прошлого года.

— ...прошлого года? Ах да, конечно, как я мог за- быть. Фрау Шеллинг, мне немного нездоровится, вас не затруднит принести мне стакан воды? Прошу вас.

— Ну что вы, конечно, герр профессор.

Секретарь положила папки с документами на стол и

почти выбежала из кабинета. «Надо собраться, в конце концов, какая недопустимая слабость в присутствии фрау Шеллинг!» Профессор опустился в тяжелое кожаное кресло, служившее ему вот уже пятнадцать лет, кресло, которое он перевез сюда, на новое место работы, из Мюнхена. Он устроился поудобнее, позволив себе утонуть в его мягких объятьях. Затем взял со стола все папки, сбил их в аккуратную стопку, снова положил на стол, открыл верхнюю и начал читать:

«Унтервайг» — группа металлообрабатывающих заводов, специализирующихся в производстве базовых конструкций для оборудования детских площадок. Головной завод расположен в пригороде Потсдама, в северно-центральном районе которого находится офисное здание компании. Как и в большинстве подобных случаев, рассчитать сумму капитализации, а также капиталооборота представляется затруднительным. В мае 1992 года завод был успешно инкорпорирован, несмотря на снижение спроса на 78 процентов.

Слова расплывались перед глазами. Какого черта, подумал профессор Цвайерих. Сколько я читал подобных отчетов, сколько произвел расчетов инвестиционных возможностей, так что же необыкновенного может сулить именно этот проект? И вообще, почему мы ведем такую политику по отношению к восточным соседям? Профессор горько улыбнулся, вспомнив, что и сам находился в положении восточных немцев — да нет, еще хуже. И речи быть не могло о «торговле» с русскими по поводу пожиток, что они разрешили ему взять с собой.

Он, тринадцатилетний мальчик, уносил с собой лишь холщовую сумку, в которой лежало немного хлеба, пара носков и две книги. Одна — поэзия Гёльдерлина, другая — учебник по высшей математике, с рассыпающимся переплетом, из которого выпала добрая половина страниц. Сейчас он довольно смутно помнил свой путь в ссылку. Это было слишком страшное и тяжкое, слишком мрачное и печальное воспоминание для человека его статуса. Мухи на языке мертвой женщины...

На самом ли деле поля Богемии были столь прекрасны? Во всяком случае, так ему запомнилось. Не такие бескрайние, как на Западе, манящие, окруженные со всех сторон вишнями в цвету. Конечно, так не могло быть, ведь вишни цветут всего недели две по весне, — и тем не менее этот образ навсегда остался в памяти: пышные белые соцветия, которые срывает ветер и превращает в пушистый ароматный снегопад. Нет, Цвайерих не в силах встречаться с Боклином и Шиле на Центральном вокзале; лучше перехватит где-нибудь стаканчик-другой, наконец расслабит осточертевший галстук... Рука профессора бессознательно потянулась к шее, трясущиеся пальцы затеребили узел галстука.

Возвращаясь со стаканом воды, фрау Шеллинг заметила отражение шефа в одной из стеклянных панелей перегородки. Да, он выглядит старше, намного старше своих лет. И вообще, в последние дни он как будто не может собраться. Профессор Цвайерих, образец благопристойности и работоспособности! Вдруг у него случился микроинсульт? Она слышала о таком — когда сам больной ничего не замечает, да и не может заметить: часть мозга, отвечающая за восприятие, переполняется кровью. Фрау Шеллинг не хотелось звонить жене профессора и понапрасну ее тревожить, но сидеть сложа руки еще хуже. Она молча вошла в кабинет шефа, поставила стакан у его локтя и бесшумно удалилась.

Мириам поставила поильничек у кроватки и на секунду задержалась, любуясь сыном. Конечно, банально сравнивать спящих детей с ангелочками, а в случае с Хампи это означало сильно погрешить против истины. Малыш казался ангелочком, когда бодрствовал. Во сне же он был словно дивное дитя из райского сада, словно божественное откровение. Мириам тяжко вздохнула, убрала выбившуюся прядь со лба в копну своих темных вьющихся волос. Она принесла Хампи полную чашку яблочного сока, чтобы он, проснувшись, не сразу стал ее звать. Он мог сам спокойно вылезти из кроватки, но она знала, что перво-наперво он захочет напиться соку.

Мириам тихонько вышла из детской. Ей бы еще буквально пять минут побыть наедине с собой. Надо взять себя в руки. За прошедшую ночь она совершенно измучилась. И все из-за Хампи. Нет, он не будил их с Дэниэлом — в этом смысле на Хампи нельзя было пожаловаться; но они с мужем всю ночь прикидывали, спорили и наконец решили, что все же пойдут завтра на консультацию к детскому психологу, которую организовала для них доктор Пеппард.

Дэниэл отправился на работу ни свет ни заря. На прощание, ткнувшись носом в затылок сонной Мириам, он сказал:

— Увидимся в клинике.

— Очень надеюсь, — пробурчала она в ответ.

Доктор Пеппард разделяла тревогу родителей по поводу консультации с психологом и их опасения, вдруг, несмотря на свой нежный возраст, Хампи почувствует, что оказался в каком-то страшном месте и зажмется, а может, даже впадет в панику, вдруг осознав, что он не такой, как другие дети. Но втайне куда больше доктор боялась, что супружеская пара начинает терять связь с реальностью. Доктору редко встречались такие жизнерадостные, славные детишки, как Хампи. Она очень рассчитывала на помощь Филиппа Уэстона - он виртуозно распознавал отклонения не только у маленьких детей, но и у взрослых. Если кто и мог помочь Гринам преодолеть их болезненную привязанность к сыну — а лично она, доктор Пеппард, считала ее началом крайней, маниакальной стадии, — то только Филипп Уэстон, и никто иной.

Мириам лежит ничком, лицом в подушку, одним ухом слушая радиопрограмму «Сегодня» — ведущий Джон Хамфриз как раз честил какого-то брюссельского функционера, — а другим улавливая все этапы пробуждения Хампи: сейчас он допьет сок и выдаст свой нечленораздельный призыв к мамочке.

Ждать пришлось недолго.

— Bemess-bemess-bemess!— заверещал малыш, раскачивая кроватку так, что она отчаянно заскрипела. — Bemessungsgrundlage!— наконец «выговорил» он.

— Сейчас, сейчас! — крикнула ему Мириам. — Иду, Хампи, заинька! — С этими словами Мириам еще глубже зарылась лицом в подушку. Но его лопотание все равно достигало ее ушей: « Bemess-bemess-bemessungsgrundlage!» Лучше уж быстрее подойти и угомонить его.

Примерно час спустя Мириам сидела перед туалетным столиком, устроенном в оконной нише их с Дэниэлом спальни; Хампи примостился у нее на коленях. Стояла поздняя весна, и этим чудесным утром их сад, где Дэниэл неустанно изощрялся в ландшафтном искусстве, представлял собой райские кущи в художественном беспорядке. Мириам вздохнула и притянула извивающегося сына к груди. Их жизнь могла быть такой радостной и безмятежной! А может, доктор права и они совершенно напрасно так волнуются по поводу Хампи?