Однако вернусь к роману Чингиза Айтматова. Стараясь продвинуть свою идею о постановке «И дольше века длится день», Федоров был настойчив и деятелен. Кроме того, по советским временам у него для этого был весьма солидный козырь «за». Федоров был избран секретарем театрального парткома, поэтому принципиально возражать ему никто не стал. И хорошо, как показало будущее. Поэтому вахтанговцы пригласили инсценировщика, и первый же вариант его инсценировки с треском прова- лйЛся на обсуждении художественного совета театра, а второй вызвал яростный отпор у актеров, уже назначенных на роли в будущий спектакль. Мне тоже эта работа показалась абсолютно неприемлемой, о чем я прямо и сказал. Согласия не получалось, поэтому пришлось подойти к постановке с Другой стороны.

На постановку спектакля театр пригласил известного режиссера, руководителя Казахского государственного теат*ра драмы Азербайжана Мадиевича Мамбетова. Видя сложное отношение к пьесе своего земляка, Мамбетов решил написать инсценировку сам. На это ушел почти год. Наконец, осенью 1984 года Азер- байжан Мадиевич привез новый вариант пьесы, который в основе своей устроил всех участников будущего спектакля, хотя работы и над ним предстояло еще много.

Литература — все-таки фундамент театра, как сказал Неми- рович-Данченко. Однако бесконечное множество раз читал я в газетах, слышал на разных совещаниях бессмысленный, на мой взгляд, разговор о том, вправе или нет театр и кино переводить прозаическое произведение в пьесу или сценарий. Притом часто муссировалось мнение, что уж если театр взялся за инсценирование повести или романа, то должен передать и весь их дух, и весь их смысл, и даже все их коллизии. А спор-то бессмысленный, потому что прозу инсценировали и ставили на театре с незапамятных времен! И какие порой получались шедевры1 Взять, например, знаменитый спектакль «Братья Карамазовы» от 1910 года во МХАТе или прекрасный спектакль «Три мешка сорной пшеницы» по Тендрякову в БДТ. Такие спектакли ставили и будут ставить впредь потому, наверное, что драматургия иногда серьезно отстает от прозы и в отражении горячей действительности, и в приближении к вечным проблемам. И проза приходила на Сцену тогда, когда в ней появлялись герои, которые оказывались жизненно необходимыми для театра. А среди театральных мастеров наверняка найдутся те, кому под силу перевести на свой язык и уместить на восьмидесяти — восьмидесяти пяти страницах пьесы смысл и главный нерв многостраничного тома.

Но судить театр за это надо по его законам. По законам драматургии, а не прозы. Драматургия — это встречный бой с действительностью, когда в определенный сценический момент надо завоевать конкретную эмоциональную высоту. Сделать это надо на глазах у зрителя до тех пор, пока занавес не закрылся. А прозаическое произведение — это генеральное наступление: на огромном пространстве, с вводом большого числа действующих лиц, с соучастием заинтересованного читателя, который по своему желанию сможет вернуться к книге и мыслям о ней в любое удобное для себя время. В этом, собственно, и отличие. Поэтому из-за различия целей и средств на сцене очень часто рождается художественное произведение, сильно отличающееся от своего литературного предшественника.

И вот нам предстояло решить, как лучше всего передать вневременную, глубокую и многоступенчатую прозу Айтматова на сцене Театра Вахтангова. Однако мы не были первыми, кто брался за роман, что естественно, ибо он поднял корневой вопрос — так что же является фундаментом, центром жизни в этом быстро меняющемся мире, когда человечество уже вырвалось в космос? Для писателя ответ очевиден: человек.

Все от человека, все от него. И правда и кривда. И свет и тьма. И разум и безумие. Нет зверя страшнее человека, когда он становится зверем. Все прекрасное в мире тоже от человека — города, открытия, искусство. Каким будет человек, таким будет мир и вся жизнь! Истинность этой формулы подтверждает нынешняя реальность, в которой человечество, овладев колоссальными силами, поставило планету на край небытия. Нет важнее темы, никогда не было горячее проблемы, чем эта. В этом секрет поразительного успеха, который получил роман у нас в стране и за рубежом.

Говорят, Чингиз Айтматов — один из самых читаемых писателей в мире. Немудрено, если в центре писательского мировоззрения и всех его произведений стоит обыкновенный человек. Но, пожалуй, ни в одной книге Айтматов не вывел такого земного и незаметного героя, как Едигей.

«Кто я — работяга, каким несть числа. Мне ли тревожиться, мне ли переживать?» — говорит о себе Едигей. Но в том-то и мощь, й особая примечательность, и новизна, и своевременность этого характера, что он чувствует свою ответственность, свою причастность ко всему, что творится в нашем мире. Издревле такие люди назывались солью земли.

Думается, Айтматов недаром поселил своего героя на далекий, богом забытый сарозекский железнодорожный разъезд, где только степь да верблюды. Туда и воду-то привозят в цистернах. И какое, казалось бы, дело Едигею до другого мира, далекого от Боранлы-Буранного разъезда? «Ведь наверняка там знают больше, чем здесь, в сарозеках». Живи себе потихоньку да выполняй свое дело. Но Айтматов умно и убедительно приводит читателя к непреложному выводу: все на свете завязано в тугой узел, где бы ты ни жил. Нет сейчас таких далеких и заброшенных уголков, куда бы не докатывались беды и радости остального мира. Все как на ладони, и говорят, что нет такого места на земном шаре, которое не просматривалось бы со спутников.

Все открыто, все наблюдаемо и поэтому страшно. Хаты с краю уже быть не может. Это верно и в глобальном понимании, и в индивидуально-человеческом плане. Большое связано с малым, малое с большим… Как жить в таких условиях? Спрятать голову в песок? Уйти в наркотический дурман, в алкоголь, в стяжательство, в соблазны, в бесконечную борьбу за власть?

Для Айтматова это не риторика, поэтому он отвечает ясно и четко: будь человеком, ответственным за все. Никто, человек, за тебя не решит твоих проблем. «Не бог, не царь и не герой». Только ты сам — своей ясностью, верой в разум и труд, в самого себя. «И пока у меня хватит сил, я не промолчу. А если уступлю, значит, уроню себя в своих глазах», — говорит Едигей.

В этом кроется главная сила Едигея, его несгибаемая сущность. Пока человек боится уронить себя в своих глазах и потерять свое лицо, взглянув в зеркало жизни, до той поры он непобедим и могуч, ибо ничего на свете нет выше человеческой совести. И люди, подобные Едигею, перешагнуть через нее не могут, понимая, что иначе останутся без душевного хребта и начнут гнуться во все стороны под ветрами перемен. Или донесутся, как перекати-поле, в края, где теплее и сытнее, где ты никому не дорог и тебе ничто не дорого. Таков Сабитжан, вечно боящийся, как бы на него не обиделись начальники. В остальном же ему все равно, как он выглядит и что о нем подумают люди. Все неважно, все не стыдно. Главное, угодить стоящим выше и сильным. 1лавное, чуть-чуть приблизиться к ним.

Читая Айтматова, я обратил внимание на редчайшую особенность его писательского дара: создавая живого, неповторимого человека, он умеет выявить в нем обобщенно-социальные черты. Именно суммарной индивидуальностью и обобщенностью своих характеров убедительны в романе представители двух полюсов — Едигей и Сабитжан.

Наверное, любую философию можно раскрыть в словах. Но как обозначить в сценических образах главные идеи романа, не потеряв при этом запахов казахской степи? Рассказать ли древние притчи? Раскрыть ли духовный мир Едигея через его любовь и нежность к Зарипе? Показать ли его несгибаемость под ударами судьбы? При всяком переносе прозы в драматургию возникают такие вопросы.

Едигей! Вероятно, в моем исполнении он мало походил на персонаж из романа Айтматова. Внешне уж точно. Мы даже гримы казахские не искали. Ведь для передачи общечеловеческих идей не так важно, какой национальности будет герой. Важно, что он человек в самом значительном смысле этого слова. И его тревожит все, что происходит с людьми. И он твердо верит, что спасти мир от безумия может лишь тот, кто знает, как важно оставаться человеком.