А мой директор ходит, ко всем привязывается, сидит, развалившись, гоняет бесконечные чаи — ему секретарша все время приносит чай, со всеми разговаривает пренебрежительно, грубовато, насмешливо. И постепенно зритель раздражается: дескать, что же это за гусь-то лапчатый, почему он так вызывающе себя ведет? У одних рождается чувство протеста, у других — недоумение, третьим становится интересно, чем закончится дело, а четвертые уже придумывают, как бы наказать зарвавшегося актера. Но никто не спит, потому что странный, нахохлившийся, в старомодном костюмчике человек притягивает, как магнит. Потом, в процессе Спектакля, зритель поймет, что это человек умный, талантливый, прошедший огонь, воду и медные трубы. Друянов о себе, например, говорит: «Ты что же думаешь, меня впервой собираются снимать с занимаемой должности? Все, брат, было, всё. Ты знаешь, что у меня три ордена Ленина и двенадцать выговоров разного калибра?» И становится ясно, что человек с огромной жизненной школой в поведении лишь прикрывается этой манерой, как маской, от бесчисленного количества дураков. А что он и мужествен, и мудр, и по-директорски ответствен, это все узнают потом — в конце спектакля. И досмотрят спектакль до конца, потому что будут разгадывать характер. Что Зрителю до того, как куют котлы, ведь они необходимы в обыденной жизни, а в театре неинтересны! Зато зрителю важно Понять, что за человек перед ним. Поэтому процесс разгадывания личности Друянова в какой-то мере становится содержанием спектакля.

Кажется, мой эксперимент удался. Судя по рецензиям и по посещаемости спектакля, «День-деньской» имел приличный успех. Но и раздражал он людей тоже. Помню, в Свердловске собрали директоров на этот спектакль, и те были обижены — они утверждали, что такого директора быть не может. Странно,· никто из них не встал на защиту моего персонажа, хотя, казалось бы, они должны понимать, что в директорской работе зачастую не форма существенна, а содержание характера. Характер же Друянова именно директорский, по самой высокой мерке. Он берет на себя ответственность за реконструкцию, временно заваливает план ради того, чтобы потом выпускать новые котлы, потому что старые уже не будут продаваться, так как не соответствуют требованиям времени. Короче говоря, Друянов отвечает делом на государственные призывы к ответственности, к модернизации и интенсификации производства. Но странная штука: меня ругали в основном за то, что директор получился гнусавым, будто бы голос и внешность имеют первостепенное значение для человека на руководящей должности. Однако подобные суждения меня нисколько не обижали и не возмущали, & подчас даже смешили. И все же иногда горько бывает, что люди судят так поверхностно. Ведь давно известно: встречают по одежке, а прово- жают-то по уму.

Тем не менее, пока спектакль шел в театре, все было благополучно. Другое дело, когда его сняли на телевидении… Конечно, такой перенос спектакля со сцены на экран — дело в высшей степени сложное и даже опасное. На телевидении своя специфика и условия работы. То, что логично в театре, там частенько представляется совершенно несуразным. И то, что было выразительно на сцене, на экране становится убийственным, навязчивым и грубым. Мне известно немало спектаклей, которые погибли в результате такого переноса. Например, наша знаменитая «Принцесса Турандот» была снята ужасающе плохо. А дело в том, что в телепостановку перенесли лишь форму спектакля, а театральный задор блестящей постановки Вахтангова был утерян.

Похожее произошло и со спектаклем «День-деньской»: резкая форма характера годилась д ля театра, а ддя телевидения оказалась чрезмерной. Несмотря на все усилия сбавить тон, притушить остроту исполнения, мне, видимо, это мало удалось, и спектакль получился с известными погрешностями. Очевидно, особенности моей трактовки характера Друянова на крупном телевизионном плане еще более подчеркивались, и я стал получать великое множество писем, где меня снова ругали за то, что я посмел изобразить такого гнусавого директора. Ведь его на пушечный выстрел не подпустили бы к заводу! Словом, повторилась та же история, что с Горловым. А один зритель написал мне: «Товарищ Ульянов! Я так и не понял вчера: так хороший вы или плохой?»

Бедный, бедный зритель! Он привык, чтобы ему все разжевывали: где белое», где красное, кто фашист, кто русский, наш — не наш. Сам он не умеет думать и не может сообразить — каков же этот необычный человек, этот Друянов… К сожалению, за годы, прошедшие после выхода того спектакля, в этом плане ситуация не выправилась, а скорее усугубилась. Сейчас зритель зачастую отличает отрицательного героя от положительного только по названию, мол, если в телесериале не сказали, что это бандит, а это полицейский, то и не разберешь, кто есть кто. Тем более что методы борьбы друг с другом у подобных персонажей одинаковые от фильма к фильму. 1де уж тут задуматься о сюжетных коллизиях, о разнообразных проявлениях характеров…

В другой раз я получил письмо следующего содержания: «Мы, лаборантки такой-то лаборатории, сегодня весь день проспорили, считая, что вы неверно играете и неправильно отображаете образ советского директора». Невдомек было лаборанткам, что дело совсем не в том, правильно или неправильно я «отображаю». Просто я нарушил правила игры между актером и зрителем, чтобы расширить зону соприкосновения театра с реальностью. Я добавил полутонов, чтобы рельефнее изобразить одно из жизненных явлений. Но когда я погуще смешал краски, многие зрители растерялись и не поняли предложенных мной новых правил.

Имело ли смысл так поступать мне, актеру? Я постоянно задаюсь этим вопросом применительно к своим ролям. Каким цветом раскрасить своего героя, как воссоздать его облик, пластику движений, характерные, запоминающиеся повадки? Все это находится в рамках работы актера над образом. И, конечно, мне приходилось учитывать возможное мнение зрителя о том, что он увидит на сцене или на экране. Со временем после многих раздумий я пришел к выводу, что артист имеет право на такое своеволие, ведь жизнь гораздо сложнее всех наших творческих теорий и конструкций, разнообразнее всех наших бытовых установок и стереотипов. А эксперимент — это одна из форм искусства. И если драматург не сумел в пьесе показать сложность и противоречивость окружающей действительности, актер с позиции своего мастерства и профессионального прочтения образов через своего героя может и должен обогатить постановку новыми яркими находками.

Но в театре бывают ситуации с точностью до наоборот. Когда произведение настолько сложно и всеобъемлюще, что даже и не знаешь, с какой стороны за него взяться.

В сезон 1983/84 года в нашем театре впервые заговорили

овозможной сценической интерпретации романа Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». Поначалу я отнесся к этой идее скептически и особенно ею не заинтересовался. Слишком много этажей у романа, слишком сложно-философски он написан, слишком всеохватны события, в нем показанные. Космос, реальность, древняя легенда. Как это соединить на сцене? Скажем, как воспроизвести космос? А легенду о манкуртах? Да и себя я не особенно причислял к участникам будущего спектакля. У меня в то время шли съемки фильма «Без свидетелей».

Но великое дело — заинтересованность и энергия. Наш товарищ Евгений Федоров, желая помочь театру в выборе современного репертуара — наиболее сложной задаче для любого коллектива, — настаивал на постановке спектакля по роману. Скептиков было много, верящих в подобную возможность было мало. Считали это неосуществимым и, в общем, бесперспективным делом.

Картина обычная для театральных будней. В работе отклоняется немало предложений, на которые всегда найдется, чем возразить. К сожалению, чаще не верят, не видят, не допускают, не представляют, не хотят, не дают, не помогают. Много бывает в театре этих проклятых «не». Чего стоит одно знаменитое «не вижу». Ну не видит актера режиссер и не принимает его в заданной роли — и все тут!

Конечно, постановщик имеет свое представление о роли, с которым я, как актер, скажем, не совпадаю. Что ж тут несправедливого? Это же законное право режиссера, ибо он выбирает и назначает актера на роль, исходя из общего понимания спектакля. Тем более что правильное распределение ролей внутри театральной труппы? — это действительно половина успеха. Несправедливо другое: актер большей частью бессилен доказать свое право на ту или иную роль, свою незаменимость в ней. Такова жестокая правда театра. Показы? Да, они существуют, но я затрудняюсь припомнить случаи, когда актеру удалось с их помощью переубедить постановщика.