Однажды была у меня примечательная встреча. По дороге на отдых в Прибалтику я на день остановился в Псковско-Печер- ском монастыре. Разумеется, с разрешения обкомовских работников. Там святой отец проводил экскурсию и между делом говорил, мол, у нас в церкви все так же, как и у вас, большевиков: у нас — литургия, у вас — торжественное собрание, у нас — заутреня, у вас — партучеба. Святой отец в прошлом был полковником и знал, о чем говорил. В его устах очень складно выглядела картина замещения одной религии другой. Одних кумиров сбрасывали, других — воздвигали. Сбрасывали колокола, чтобы не трезвонили по Руси в честь единого Бога и не заглушали многотысячные хоры, славящие Ленина, Сталина и партию большевиков. Тогда же партийные пропагандисты круглосуточно внушали через газеты, по радио, на телевидении, в кружках и на курсах, что лучше нас никто не живет, что мы идем правильным путем, что мы счастливы и вообще мы — самые, самые, самые.

Нет, Лениниану нельзя просто так зачеркнуть, от нее нельзя отмахнуться и забыть, ведь это целый пласт в истории нашей культуры. И в нем было много талантливого, были открытия. Потому что в эту пропаганду крупнейшие художники России искренне вкладывали душу и мастерство. Ибо люди верили в своего бога. Верили, что он без сучка и задоринки. Верили, что под внешней простотой и доступностью этого человека заключена могучая богоравная личность, сумевшая изменить судьбу такого колосса, как Россия, и заставившая трепетать весь мир.

Второй этап прежде всего связан с именем Бориса Васильевича Щукина. Наш, вахтанговский, и великий российский актер сыграл Ленина в кино к двадцатилетию Октябрьской революции в фильмах Михаила Ромма «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», а в театре — в спектакле «Человек с ружьем». Парадокс состоял в том, что Щукин был актером мягких комических красок. До этого он блистательно сыграл Тарталью в «Принцессе Турандот» и Синичкина в спектакле «Лев Гурыч Синичкин». Правда, изображал он и Павла Суслова в «Виринее», других большевиков. Но что бы он ни играл, все у него было замешано на комическом материале. И ленинский образ не оказался исключением. Внимательный глаз профессионала заметит это и в художественных приемах, которые использовал Щукин, играя вождя, — в интонациях, жестах, мимике. Видно, что в картинах о Ленине он также строил характер своего героя, опираясь на опыт «Турандот»: через театральность, через зрелище чрезвычайно притягательное и прельстительное.

Есть в фильме «Ленин в 1918 году» сцена, когда Ленин и Горький пытаются вскипятить на плите молоко и не умеют. этого сделать. На первый взгляд глупость, нереальность: как это так — Горький, выходец из самых низов народных, пешком прошедший пол-России, и революционер, годы проведший в ссылках, так и не научились кипятить молоко? Помню, об этом писал еще один из исполнителей роли Владимира Ильича, артист Владимир Иванович Честноков, в своих воспоминаниях «Как я работал над образом Ленина». Ему приходилось играть такую же сцену — «кипячение молока» в спектакле «Грозовой год»: «…Я до сих пор не могу представить себе линию логического жизненного поведения Ленина в данной ситуации. Есть в этой сцене фальшь, и если уж говорить начистоту, не «оживление», а чистая развлекательность. Какие-то не от мира сего люди собрались около кастрюльки с молоком! Ленин, живший в ссылке, Горький, побывавший «в людях», и пожилой питерский рабочий Коробов. Надо обладать поистине немалой фантазией, чтобы поверить, что ни один из троих не знает, как кипятить молоко. Это же неправда. Но, предположим, мы заставили себя поверить в эту неправду. Тогда возникает другой вопрос: зачем нужна такая сцена, какое содержание несет она в себе, что мы должны в ней играть? Ответить на этот вопрос невозможно…»

А Щукин — верный сын «Принцессы Турандот» — просто от души резвился в этой сценке, очевидно, не пытаясь найти в ней глубокое соответствие жизненной правде, а дав волю своему комическому гению. И они с Черкасовым, исполнявшим роль Горького, разыграли забавную, смешную и действительно очень обаятельную сцену «около кастрюльки с молоком». Играли смешно, живо, человечно. И представьте себе, из маленькой и не отвечающей правде жизни сценки сам собой вырисовывался, вырастал характер Ленина. И это все загадки вахтанговской творческой кухни.

В том же фильме есть эпизод, когда Ленин — Щукин с перевязанной щекой едет в трамвае. Абсолютная Турандот! Игра, выверенная в тех актерских красках, которые вызывают улыбку, доброе отношение зрителей, их влюбленность. Зритель побежден этим характером.

Или вот Ленин — Щукин ложится спать в квартире рабочего Василия, подложив под голову книжки. И так это было подано, будто он всю дорогу, как говорится, спал вот эдак — на книжках. И хотя это не соответствовало истории, зато создавало образ живого, земного человека, умеющего устроиться с комфортом и на книжках под головой, а не какого-то там Дон Кихота.

Надо вспомнить, что год 37-й — символ самого страшного террора в стране — это еще и отметка самого безудержного апофеоза в воспевании вождей вообще, а Ленина и Сталина в особенности. Тогда в жуткой, политически напряженной обстановке появляется Ленин в спектакле «Человек с ружьем»: по сцене он шел, засунув руки в карманы или держа в руках газету, шел на зрительный зал энергичной, напористой походкой, чуть склонив большелобую голову. И весь зал вставал, чтобы, грохоча стульями и аплодисментами, приветствовать его. Это был триумф религии ленинизма. Новая вера настолько вошла в плоть и кровь людей, что они не просто аплодировали артисту, как самому Ленину, — они поднимались ему навстречу, как уже было принято на партийных съездах: подниматься и торжествовать при появлении живого вождя — Сталина. Кстати, и сейчас еще можно наблюдать сходные проявления политического анахронизма: кое-где при появлении начальников подчиненные вскакивают, как первоклассники. Если в церкви одни люди становятся на колени и молятся, то другие перед вождями чуть не в струнку вытягиваются по стойке «смирно».

В спектакле «Человек с ружьем» есть такой диалог:

«Ленин: Соскучились по чаю? Чай вы найдете там. Вы давно с фронта?

Солдат: Нет, недавно.

Л е н и н: А что немец? Пойдет он с нами воевать?»

В небольшой сцене Щукин умел показать и всю глубину ленинского понимания происходящего в революционной России, и одновременно внимание к случайно встретившемуся ему солдату. Все тут было спрессовано, и в конце 40-х годов XX века это производило колоссальное впечатление на зрителей, буквально врубалось им в мозги.

Так вот, щукинское решение образа Ленина — человека обаятельного, в чем-то ироничного и очень доступного — сыграло, на мой взгляд, плачевную роль в дальнейшем развитии сценической Ленинианы. Безусловно, в этом не было вины самого артиста и его обаятельного таланта. Однако получилось, что в годы максимального преклонения перед вождем найденные актером краски для роли Ленина были канонизированы и утверждены идеологами партии на все дальнейшие времена. Поэтому иные трактовки отметались. И все дальнейшие исполнители роли Ленина — а в каждом театре появлялись спектакли, ему посвященные, — не столько играли Ленина, сколько Щукина в этой роли. Только таланта хватало не у всех, а от великого до смешного, как известно, один шаг. И вот вместо хрестоматийного щукинского Ленина побежал по сценам Советского Союза суетящийся, картавящий, все время клонящий голову набекрень человечек. Он как-то странно держал руки, засовывая их куда-то в карманы, все время крутился фертом и каким-то писклявым голосом лепетал что-то невразумительное или банальное. А все окружавшие его на сцене, восхищенно закатывая глаза, восклицали: «Боже, как просто! Как гениально! Как верно! Как единственно возможно!»

Так роль довели до абсурда. Особенно это стало заметно в пору подготовки к столетию со дня рождения Ленина. Тогда, в 1970 году, наступило совершеннейшее половодье исполнителей роли Ильича. Ужас заключался в том, что в каждом из трехсот шестидесяти пяти театров страны шли спектакли с Лениным. Это было всенепременно и обязательно. Это был приказ. Неукоснительное требование. И триста шестьдесят пять актеров, картавя, бегали по сценам, закрутив руки себе под мышки. И было абсолютно неважно, есть у этих актеров талант или нет, — лишь бы их рост не превышал ста семидесяти двух ленинских сантиметров.