Как заметил Сергей Аполлинарьевич Герасимов: «Спроси у любого главного режиссера театра: есть ли у него актер на роль Чацкого, Гамлета, Отелло? Редко кто скажет, что есть. А вот по- чему-то на роль Ленина в любом театре актер найдется».

Разумеется, в этой роли выступали и самые крупные актеры. Штраух, Честноков играли Ленина в Ленинграде, Бучма — в Киеве. Они тоже искали в Ленине в основном его человечность и простоту. Не его темперамент, не его силу и всесокрушающую убедительность, а человечность. Притом решения ярких актеров отличались точностью и своеобразием, в этом я убедился, увидев в кино Штрауха.

Неостановимый поток изображений вождя затопил не только театральные сцены. Тысячи памятников, тысячи скульптур в рост и бюстов поднимались по всей стране. Иные бывали неимоверно комичны. Чего стоит гипсовый вождь пролетариата с одной кепкой в руке, а другой на голове! На волне ленинома- нии бездарные скульпторы лепили себе огромные деньги, громкие имена и завидные биографии. Случалось и такое: актер в гриме Ленина садился около елки, и к нему по очереди подходили мальчики и девочки, чтобы сфотографироваться рядом с дедушкой Ильичом. А какое количество Лениных и Сталиных ходило по коридорам «Мосфильма»! В буфете в очереди иной раз их стояло по пять-шесть штук.

Как-то на одном заводе меня тоже попросили загримироваться под вождя пролетариата и обратиться к рабочим с ленинским выступлением. Просьба была серьезной, на партийном уровне. И я опешил. Что это? Восстание из гроба? Ленин с томиком Ленина в руках? Как же надо не уважать взрослых людей, не верить в их интеллектуальные и духовные возможности, чтобы до такого додуматься!

Так сообща и постепенно страна довела крупнейшую и трагически мощную фигуру своей истории до безобразия, до шаржа, до своей противоположности. Вот она, цена безудержного подобострастия. Можно себе представить, как воспринял бы все это сам Ленин, когда бы мог видеть эту вакханалию, лизоблюдство, лакейство, убогое низкопоклонство, бескультурье и безграмотность, с которыми катился вал его юбилея.

Не сейчас мне эти мысли пришли в голову. Они и тогда не давали покоя. И не я один могу припомнить неизмеримое количество анекдотов, вызванных насильственным вколачиванием ленинской темы в советское общественное сознание. И когда я готовился играть вождя, мне очень не хотелось поддерживать столь трагикомический эффект от безудержного тиражирования образа Ленина. Поэтому много читал его труды и свидетельства о нем, вникал, искал человеческую суть за шелухой, привнесенной в нее разного рода толкователями.

После развала Советского Союза мне часто приходилось слышать разговоры о том, что Владимира Ильича больше не следует играть, его надо забыть. С этим я категорически не согласен. Ленина из истории не вычеркнешь. И подлинное искусство от такого материала, учитывая значение фигуры вождя для мировой и отечественной истории, не отвернется. Тем более что постепенно кроме санкционированной правды о Ленине мы стали узнавать и другую правду. Так, стало известно, что он был жесток, как Савонарола, что у него была железная хватка в борьбе с противниками. Что никакой он не добренький, никогда им не был, и никогда не относился к людям, которые кому-либо что-то могли уступить. Мы были поражены и потрясены, но в этом же открылась бездна интереснейшего для актеров материала.

Вместе с тем появлялись и другие странные предложения. Меня, например, просили сыграть Ленина с издевкой, в ерническом духе. Но я категорически отказывался, потому что считаю: тот драматический момент нашей истории, когда переделывался мир, с хрустом костей и потоками крови, к шутовству не располагает. Все, что с нами происходило и во что я сам искренне верил, было слишком серьезным, чтобы сегодня превратить это в фарс. И тем не менее ходят по Москве, их иногда по телевизору показывают, два артиста не артиста, пародиста не пародиста, изображая Ленина и Сталина. Они в каких-то тусовках участвуют, речи произносят перед зеваками, высказываются по поводу и без оного. Ни умом, ни талантом эта пара не блещет. Какую цель преследуют эти люди? Нынешний сленг очень емко характеризует их намерения: деньжат срубить по-легкому. У меня же они в лучшем случае вызывают досадное недоумение.

По всем поступкам и их последствиям Ленин в истории на первых ролях. И что особенно важно, если смотреть на него из театрального зрительского зала, — Ленин произвел на исторической сцене потрясающую воображение перемену декораций, которая придала миру и человечеству иной вид, иной смысл. Такое мог совершить лишь по-настоящему мощный, титанической воли человек. А вот зол он или добр, праведник или грешник — это уже другой вопрос.

Уйти от его наследия нам не удастся, жизнь его и дела неразрывно связаны с Россией на века, и было бы очередным идиотизмом снова переписывать историю в угоду политической конъюнктуре. Я отнюдь не призываю обновлять, подпудривать и подкрашивать розовый миф о справедливейшем из вождей. Но также я никогда не соглашусь с теми, кто ноет по углам: «Ах, раз он такой плохой и недобрый, его не надо показывать, не надо о нем говорить!»

22 апреля 1993 года по случаю дня рождения Ленина журналист одной из газет задал мне такой вопрос: «Хотели бы вы еще раз сыграть образ Ленина?»

Такого, какого я играл прежде, — нет. А такого, какого еще можно сыграть, — личность трагическую, страшную, поистине шекспировскую фигуру, в его мощи, в его беспощадности, с его оголтелой верой в свою миссию, с его неистребимой жаждой власти, с его убежденностью в собственном праве уничтожать всех и каждого, кто мешает ему делать то, что он считает верным, с его фанатизмом и в то же время с каким-то детским бытовым бескорыстием — разумеется, сыграл бы, если б силы позволили! Да если был бы такой драматургический материал. Тема Ленина — это же кладезь для нынешних Шекспиров или Достоевских. При таком характере — такая трагическая жизнь! Взять нэп: это пытка для него была — отступить от собственной веры, уступить, неважно, что на время, капитализму. Ведь никто тогда не мог наверняка предсказать, можно ли будет остановить это отступление, и ведь как он пошел, какие набрал обороты — тот треклятый капитализм. Но таков был масштаб этой личности, этой воли, что он не побоялся отступить. Так же было при заключении Брестского мира, ведь на карту ставилось все. На тактическую карту. Ради стратегической победы.

А последние его трагические годы: уже теряя память, теряя речь, он видит, что не туда поворачивает его дело и власть вырывается из его рук. И нет уже сил переломить курс, как он это делал раньше. Для человека мощной воли и интеллекта, я думаю, было мучительнейшей пыткой понимать все это и не иметь возможности не только действовать, но просто говорить или писать. Какая же это была трагическая ситуация… Это было бы счастье, сыграть такую роль! В ней можно многое рассказать об истории нашей страны, ибо Ленин, как никто другой, характеризовал ту эпоху в истории России.

Я ют до сих пор не могу понять: если было так, как пишут сейчас, что Россия в 1911–1913 годах была страной процветающей, что мы в те годы завалили Европу зерном и саму масляную Голландию маслом, а Париж мясом; что наши Путиловы, Рябу- шинские, Мамонтовы, Морозовы, предприниматели и купцы развивали могучую промышленность, да и в подготовке национальной интеллигенции, талантливых ученых она, Россия, шла впереди планеты всей, — как же могло случиться, что победила стихия бунта — революция?

Я и вправду застал какие-то следы тех высот. Например, качество гимназического образования: моя покойная теща бог знает когда училась в гимназии немецкому языку, но до самой смерти его помнила. Или смотришь на гимназические фотографии наших дедов рядом с их учителями, которые сплошь мужчины, за исключением одной или двух дам. А наши школьные фотографии — полная противоположность. На них ни одного мужчины- педагога, а у женщин-учительниц такие несчастные, замученные лица. В них не видно ни достоинства, ни желания учить кого-то и воспитывать.