Как будто это написано про нас…

А заканчивался спектакль еще более страшными пророчествами, звучащими в свидетельстве Плутарха: «В развязанной гражданской войне не было победителей, в ней сгорели все персонажи этой комедии. Все. Без исключения».

Но кто захотел внять древней мудрости, коль скоро наша собственная Гражданская война, унесшая миллионы жизней и разорившая страну, не привила нам иммунитета от болезней политического роста. Что нам свидетельства очевидцев, переживших эпохи перемен в прошлом. Свои непоправимые ошибки мы хотим делать сами, но ответственности за них не приемлем. И вновь дезорганизовано общество. И вновь местечковые князья и «полевые командиры» ведут между собой экономические и настоящие войны. И вновь некуда податься невеликому человеку, обезоруженному своей любовью к близким и страхом потерять нажитое.

Разве кто-то из «действующих лиц и исполнителей» прислушался к предостережениям мудрых из прошлого и настоящего прежде, чем наша перестройка перешла в перестрелку? Разве кто-то извлек урок из спектакля про мартовские иды великого Цезаря?…Зато буквально в те же дни в реальности ожили иные персоны в выгодных для себя ролях! Но очень многие из них повторили путь Ричарда III.

Сколько бы ни было отпущено мне времени и сил, я снова и снова буду повторять то, в чем уверен: искусство — это единственное, что поддерживает хоть какой-то уровень человечности в обществе в тяжелые времена. Поддерживает в народе, в людях веру в победу справедливости. Наш Цезарь шел до конца и не клонил голову перед неизбежным. Поэтому ценой собственной жизни он смог спасти то, что ему было дорого, и Рим еще несколько веков незыблемо стоял в своей обновленной государственной форме. А искусство, рассказывая о подобных ему коронованных героях и коронованных элодеях, тем самым побеждает время и сохраняет в человечестве память о том, что черные испытания минут, а свет победит. И значит, не зря мы живем надеждой.

Разные были у меня роли в театре, но, пожалуй, не было той, где бы до конца можно было прочувствовать всю силу воздействия искусства на зрителя. Гораздо больше мне удалось ощутить это на ролях, которые я сыграл в кино. Это не значит, что самые счастливые моменты моего творчества были в кино. Дом мой — театр. Я вырос и живу в нем. Но кино также имеет в моей жизни большое значение. Поэтому не могу обойти его вниманием в рассказе о своей актерской судьбе.

Меня начали приглашать на пробы довольно рано, как только я стал работать в театре, но все они оканчивались ничем, пока в 1953 году меня не утвердили на роль Алексея Колыванова, вожака комсомольцев революционного Петрограда, в фильме режиссера Юрия Павловича Егорова «Они были первыми».

Многое из тех первых съемок забылось, но прекрасно помню впечатление от просмотра отснятого материала, когда я увидел себя на экране.

Я был ошарашен и ничего не понимал. Да и что можно было понять из многократно повторявшихся дублей и отдельных кусочков роли. Я не представлял себе, как из этих отрывков склеится образ и сама картина. И вообще, все было непривычно: обстановка на съемочной площадке, работа над ролью, поскольку снимать ее начинают часто с середины, а то и с финала, когда ты еще не знаешь, как будешь исполнять всю роль.

Притом полное подчинение режиссеру: он видит фильм в целом, видит лица героев, слышит, что они говорят… Кино — это мозаика сценок, снятых в разное время, фрагментов и отрезков, на которых актеру следует очень быстро пробегать небольшие расстояния. А режиссер соединяет эти отрезки согласно замыслу фильма, и получается дорога без остановок.

Театральный спектакль так создать нельзя. Работа актера в театре — бег на длинную дистанцию, где нужны и стратегия, и тактика, и расчет сил, и распределение дыхания. Здесь от актера требуется умение ощущать роль целиком. И не только ощущать, но от действия к действию воплощать эту роль на сцене, на глазах у зрителей. В театре при неудаче никто не скажет спасительное «стоп!». Спектакль каждый раз играется набело, без черновиков.

Театр — это прежде всего актер. Как бы долго ни шли репетиции и как бы ни был одарен режиссер, но открывается занавес, и только актер остается один на один с публикой. Он полномочный представитель и драматурга, и режиссера, и театра.

Иное дело кино, где режиссер может монтажом, музыкой, операторским ракурсом спрятать актерские недостатки и выигрышно подать сильные стороны. В театре этого сделать нельзя. Театр потому и воспитывает настоящих актеров, что в нем они имеют больше простора для самостоятельной работы над ролью.

А самое притягательное в театре — это непосредственное общение со зрителем. Именно там актер обогащается опытом, который поможет ему на киносъемочной площадке, где нужно в сжатые сроки воплотить образ, который в неизменном виде будет сохранен на экране на долгие годы. Но во время съемок актер обязательно вспоминает глаза театральных зрителей, чтобы ощутить, кому он адресует свою игру.

Однако, как бы ни были различны условия работы в кино и театре, как бы ни отличались требования экрана от требований сцены, сами по себе принципы актерского творчества остаются неизменными.

Настоящая творческая жизнь артиста немыслима без театра, без сцены, без публики. Но правда и то, что сегодня трудно представить себе его жизнь без кино. Со мной согласится каждый, кто хоть раз испытал то удивительное чувство, когда сидишь в кинотеатре и смотришь на свою работу со стороны, мысленно представляя поражающий воображение зрительный зал на десятки миллионов мест.

Ощущение мощи кино пришло ко мне не сразу. Егоров впервые привел меня в этот иллюзорный мир и предоставил возможность подивиться чудесам и хитростям кинематографа. После работы в картине «Они были первыми», после этого «крещения в кинокупели», честно скажу, у меня осталась какая-то сумятица в голове. Но я уже начал постигать особенности актерской работы в кино, его законы и, кажется, делал успехи. Поэтому Юрий Павлович предложил мне сниматься в своих последующих картинах: «Добровольцы» и «Простая история».

Егоров обладал светлым восприятием мира и человека. Все его фильмы тому подтверждение. И его обращение к романтически приподнятой поэме Евгения Долматовского «Добровольцы» было закономерным. А находящаяся в самом расцвете своих творческих сил и женской красоты Элина Быстрицкая, угловатый и открытый Петр Щербаков, озорной и лиричный Леня Быков и, вероятно, я с какими-то своими подходящими к этой картине свойствами составили тот разноликий, но верный образ комсомольцев-добровольцев, который существует на экране вот уже много лет.

Мы были зелены и молоды. Мы были беспечны и самоуверенны. Мы были наивны… Но был среди нас человек, который все же выделялся своим особенно идиллическим взглядом на мир.

Есть люди, в которых живет солнечный свет. Природа наделила их особым даром: они ведут себя спокойно и просто, а почему-то с ними рядом тепло и радостно. И вроде нет в них ничего особенного, не говорят они и не делают ничего выдающегося, но какой-то внутренний отблеск освещает их обычные поступки. Это свет доброты. Люди эти оставляют по себе неувядаемую, согревающую тебя память. Таким был Леонид Быков. Роста небольшого, с утиным носом, с добрейшими и печальнотрагическими глазами, с удивительной мягкостью и скромностью в общении. И это не было вышколенностью, лукавым желанием произвести приятное впечатление. Напротив, природа характера Леонида Федоровича была проста и открыта. Это обаяние освещало и его актерские работы. Комсомолец-доброволец Акишин — отнюдь не геройской внешности, робкий, глубоко спрятавший в сердце любовь к Лёльке, — а трагическую минуту гибели подлодки, на которой служил, проявляет поразительное мужество. Бесконечно добрый, чистый душой и в чем-то смешной человек — таким играл Быков своего Акишина. Впрочем, играл ли? Может быть, просто был им в предлагаемых обстоятельствах, подарив своему герою светлый характер.