Москвич Буслаев написал мне:

«Вы счастливый актер, столько ролей, столько жизней удалось вам прожить. Наверное, все роли вы играли с любовью. И все же хотелось бы узнать, была ли среди них самая дорогая, такая, о которой вспоминаешь наедине с собой».

Каждая роль в конечном счете дорога по той простой причине, что ты ее создаешь своими нервными клетками, сердцем, позицией, наблюдениями, своей жизнью. Конечно, бывают удачные, бывают менее удачные, бывают любимые, бывают нелюбимые. У меня были роли, которые я играл с восторгом, были и такие, о которых даже вспоминать не люблю. Но наиболее дороги и близки мне те работы, в которых удавалось выразить мою личную гражданскую, человеческую и нравственную позицию. Когда я, выходя на экран или на сцену, знаю, ради чего я это делаю, что я защищаю, против чего борюсь, что хочу проповедовать, против чего я хочу выступить, что хочу прославить и так далее. Из последних работ такой стала для меня роль ворошиловского стрелка, крепкого старика, справедливого человека, нашедшего в себе силы противостоять произволу. На съемках фильма мне даже не мерещилось, что роль получится такой яркой, но когда по всей России пошел сочувствующий отклик, я понял, насколько точно попал в нынешнюю боль нашего человека.

Короче говоря, как бы ни была выразительна и выигрышна роль, если не будет вот этой значимой позиции, для меня работа останется неинтересной. Я убежден: без точки зрения, без определенности отношения к явлению, разбираемому в произведении или в роли, существовать на сцене нельзя.

Вот тоже интересное письмо:

«В последнее время много спорят о том, как должна толковаться классика на сцене и на экране. Вам не раз приходилось выступать в ролях классического репертуара. В кино это Митя Карамазов, в театре Рогожин, Ричард III. Каково Ваше мнение в этом споре?»

Этот вопрос волнует многих.

Жизнь изменчива, нельзя смотреть на классику глазами 20-х, 30-х и еще каких-нибудь годов. На нее надо смотреть только глазами сегодняшнего человека. И в ней надо искать ответы на сегодняшние вопросы. Классика — это не мемориал, не знаменитый театральный Музей Бахрушина в Москве, а живой театр, который тем и силен, что всегда современен. Как только театр теряет связи с жизнью, он становится неинтересным, каким бы знаменитым, академическим и традиционным в самом прекрасном смысле этого слова он ни был.

Театр всегда велик своей созвучностью времени. С этим спорить, я надеюсь, никто не будет. А раз так, то как же классику можно смотреть или ставить, опираясь на традиции или даже решения, которые были живыми в давно ушедшие годы? Согласен, что не надо переворачивать классическое произведение с ног на голову, но убежден, что надо находить в Шекспире, в Достоевском, в Толстом то, что тебе близко. Я лично не представляю себе ни одной из классических ролей, коль скоро она не помогла актеру высказать то, что его волнует.

Да и лучшие работы разных лет всегда подтверждали это. Поэтому суть подобного спора я не очень, честно говоря, понимаю. Ричард III для меня — это не историческая личность, а характер, через который я могу сказать нечто такое, что мне кажется существенно важным. Точно так же как характером является почти безымянный ворошиловский стрелок. Другой вопрос, что в этих характерах кажется тебе важным, угадываешь ли ты нужную ноту в произведениях классиков и современников.

Если классика берется в союзники для выражения тех чувств, мыслей, которые сейчас не нужны, вот тут действительно получается провал по той простой причине, что даже гении прошлого не осветят мысли, которая выражена неточно, или неверно, или несвоевременно. А если мысль истинно актуальная, трепещущая, живая, кровоточащая, то классика, конечно, оружие острое, сильное и могучее. И классические произведения всегда помогали лучшим художникам выразить с наибольшей силой и четкостью ту или иную гражданскую, творческую, человеческую позицию. Вот так я отношусь к своему участию в классическом репертуаре. В этом понимании нет ничего нового. Просто я хочу жестко подчеркнуть, что без нынешних глаз ставить классику вообще бессмысленно.

Очень много писем я получил когда-то после картины «Председатель». Оценивали образ Трубникова по-разному. Например, В.Тимоненко из Смоленска закончил свое письмо так:

«По-моему, самое главное заключается в том, что такие, как Трубников, увлекают людей на подвиг и вселяют веру в будущее. Вспомните Нагульнова (из «Поднятой целины») и сравните с Трубниковым. Это нравственный герой».

Эта точка зрения близка мне как исполнителю. Многие же зрители утверждали, что мой председатель — деспот, диктатор и его руководство построено только на крике. Но с таким мнением я категорически не согласен.

О производственной теме мне запомнилось письмо Геннадия Ивановича Чернова, в прошлом директора завода «Красный котельщик», в котором он сопоставлял факты его жизни с ситуацией, изображенной в пьесе «День-деньской». У меня вообще находят душевный отзвук утверждения моих корреспондентов о том, что «необходимы герои неистовые, страстные, те, которые стучатся в сердце, бьют в набат, будят дремлющую совесть, взы- скуют, заражают своим настроением».

Что греха таить, радуют письма, где тебя хвалят: как говорится, доброе слово и кошке приятно. Но все же дольше всего остаются в памяти те письма, в которых чувствуется серьезное, заинтересованное отношение к работе театра, к труду актера.

Как-то мне написал из Якутии буровой мастер Виктор Евсеевич Ротин. Он не соглашался с моим исполнением роли Друя- нова. Но такт, с которым он высказал свои соображения, его любовь к театру вообще и к Вахтанговскому в частности, знание нашего репертуара, их вдумчивый разбор невольно наводили на мысль: а ведь исполнители играли бы с большей отдачей (они же всегда интуитивно чувствуют настрой аудитории), будь побольше таких зрителей на спектаклях.

Очень часто и в письмах, и на зрительских конференциях меня спрашивали о том, какие качества необходимы настоящему актеру. Этот вопрос из разряда вечных и непременных, задавали его и журналисты, и люди, которых, может быть, удивляет или привлекает специфика, необычность нашей профессии, особенно те юноши и девушки, которые мечтают взойти на сцену.

Отвечу так. Настоящий актер должен обладать богатырским здоровьем и чувствительностью камертона. Иметь терпение и от-.крытое сердце. Горячо переживать все тревоги времени, в котором живет. Не впадать в отчаяние от провалов. Уметь яростно работать. И видеть в работе высшее счастье своей жизни. Именно в работе. Он должен не заискивать перед публикой, не подлаживаться под нее, а стремиться подчинять ее, вести за собой, по крайней мере, серьезно говорить с нею. Наконец, у настоящего актера обязательно должен быть талант, который либо рождается вместе с человеком, либо нет. Тут уж ничего не поделаешь. Алмаз можно отшлифовать, превратить его в бриллиант. Кирпич, сколько ни шлифуй, так кирпичом и останется. Угадать талант заранее — дело почти невозможное. В данном случае я говорю о своей профессии.

Мне приходилось слышать и такое: «В нашем зрительском представлении вы актер прежде всего современного репертуара. Чем это вызвано: распределением ролей? Вашим особым пристрастием к таким ролям?»

В подавляющем большинстве случаев судьба артиста зависит от репертуара, который создается в театре. И если, допустим, играл бы я в театре оперетты, то никогда бы не получил тех ролей, которые сыграл на самом деле. Но, вероятно, никто не поручал бы мне эти роли, если бы они меня не волновали, если бы они не были той, может быть, маленькой, но трибуной, с которой представляется возможность говорить о проблемах, волнующих меня. И если происходило совпадение моего мировоззрения с мировоззрением положительного героя, тогда и возникала та цельность образа, которая, вероятно, доходила до зрителя.

< А теперь коснусь еще одной стороны взаимоотношений зрителя и актера. Вот письмо, полученное мною уже очень давно:

«Стереотип ломается с трудом. Когда я смотрела «Фронт», то поначалу не очень приняла Вашего Горлова, и вдруг где-то в середине спектакля я ясно увидела вместо Горлова какой-то огромный уродливый пень, который торчит посреди дороги, вцепился корнями, и ни проехать, ни пройти — необходимо его выкорчевать».