В своих мечтах я целовал ее. Мечты эти были чрезвычайно романтичны и исключительно благородны. Я боготворил ее и вызволял из многих безнадежных ситуаций, побеждал угрожавших ей драконов, людей и всех прочих. Девушке было всего четырнадцать, и я не решался поцеловать ее, боясь таким образом спугнуть свою музу. Кроме того, я в свои шестнадцать лет еще ни разу не целовался и не знал толком, как это делается.

Наши отношения внезапно оборвались. Я передал своей возлюбленной через ее брата любовное письмо, на которое тот должен был принести ответ. Мальчика перехватила моя мать, которая предложила ему в мое отсутствие полакомиться соблазнительно выглядящим пирогом. У нас всегда дома была вкусная еда. Глупый мальчишка настолько увлекся пирогом, что совсем забыл о письме, оставив его прямо на столе, и мать не замедлила его прочесть.

Конечно же, она сразу подумала о самом плохом. Не сомневаюсь, что в самых смелых своих мечтах я не мог вообразить ничего, что могло бы сравняться с ее догадками: ведь мое понимание греха было не столь изощренным, как ее. Мать тут же направилась в дом девушки и, вызвав родителей моей подружки, обвинила их дочь в том, что она соблазнила ее сына. Ах, если б это было правдой!

Родители девушки отнеслись к подобным обвинениям, как к безумному бреду (чем те по сути и являлись): они ни секунды не сомневались в невинности дочери. Однако, решили все же не портить отношений с соседкой, жившей через улицу. Хотя я не присутствовал при этой сцене, думаю, что мать в сознании своей правоты являла грозное зрелище.

После всего этого я был так сконфужен, что и подумать не мог, чтобы пойти к даме сердца. Я был не мужчиной, а всего лишь ребенком. Всю свою жизнь я оставался трусом — и в физическом, и в эмоциональном плане. Я не выношу споров и всеми силами стараюсь избежать объяснений и ссор, особенно с женщинами.

Вскоре ее семья переехала в Милан. Не сомневаюсь, что это никак не было связано со мною. По этому поводу я переживал противоречивые чувства. Было грустно, что никогда больше я не увижу этого ангела, но в то же время был благодарен судьбе за то, что удалось избежать постыдной сцены встречи со своей возлюбленной.

Но то был еще не конец. Спустя несколько лет, уже в Риме, я получил от нее письмо, в котором она сообщала свой номер телефона. Я позвонил ей в Милан. Она пригласила меня навестить ее. Наша встреча была чудесной. Моя детская подруга вдохновила меня на написание нескольких рассказов. А я ее — даже на большее. Она стала журналисткой и спустя годы написала целый роман о наших отношениях, который я не читал, но о котором слышал. Несомненно, что в этом roman a clef [7]я был героем, а она героиней. Похоже, она помнила больше меня о прошлом — и не только о нашем детском романе, но и о том, что было между нами во время свидания в 1941 году. Тогда я еще не встретил Джульетту.

Признаюсь, переживаешь странные чувства, когда о тебе пишут таким образом — выставляют напоказ личные отношения да еще сознательно изменяют их, чтобы повествование выглядело драматичнее и занимательнее. Сам я уже привык поступать именно так, но когда то же самое проделывают с тобой, это уже другое дело. Когда книга вышла, я в нее не заглядывал. Через несколько лет я уже собрался было ее прочесть, но так и не удосужился. Думаю, ее удалось бы где-нибудь достать.

Довольно рано, лет этак в одиннадцать, я стал рассылать по почте свои рисунки и карикатуры в журналы Флоренции и Рима. В двенадцать я уже посылал рассказы, скетчи и анекдоты, сопровождая их своим оформлением. Первоначальная идея всегда была выражена в рисунках, а уж потом придумывалась соответствующая история. У меня был целый набор псевдонимов, которыми я пользовался, чтобы издатели не заподозрили, что все это создано одним человеком. Теперь мне трудно понять, зачем я это делал. Тогда же мой поступок казался логичным. Не знаю, что было бы, если б какой-нибудь журнал выслал на один из этих псевдонимов деньги. Мне даже не пришло в голову, что почтальон просто не знал бы, кому их нести. Обычно все псевдонимы начинались на букву «Ф» — как мои фамилия и имя. Впрочем, никаких проблем с получением денег, присланных на псевдоним, не было по той простой причине, что они не приходили: первые деньги я получил значительно позже.

Но это все-таки произошло. После того, как купили мою первую карикатуру, я стал регулярно получать деньги за свою работу. Деньги были небольшие, «на мороженое», но какое счастье увидеть свой рисунок на страницах журнала! Он сразу становился значительнее.

Мне казалось, что, когда впервые напечатают один из моих рисунков, я буду бегать с журналом по всем друзьям, хвастаясь успехом. Не тут-то было. Журнал с первой напечатанной карикатурой я спрятал. Не от стыда за нее, нет — просто я был так счастлив и горд, что хотел хоть ненадолго сохранить свою тайну. Мне не хотелось делить ее с другими. Но кому-то попался на глаза мой рисунок, и новость мгновенно разлетелась по городу. Я был счастлив.

В 1937 году я уехал во Флоренцию. Мне было тогда семнадцать. На самом деле я рвался в Рим, но Флоренция была ближе. Там находился еженедельный юмористический журнал «420», куда я посылал рассказики и рисунки. Меня взяли туда на работу. Работы было немного, денег и того меньше, но и журналист-то я был тогда никудышный. На самом деле меня использовали кем-то вроде курьера. Но то была моя первая работа, я получал первое твердое жалование и был полон надежд — пусть никто в журнале и не носил коротких шинелей, как герои американских боевиков. Я задержался во Флоренции только на четыре месяца. На самом деле я знал, что хочу в Рим.

Я вернулся в Римини, пообещав матери подать документы на юридический факультет Римского университета. Свое обещание я выполнил, но на занятия так и не явился. Ведь этого я не обещал.

Окончательно перебрался в Рим я только в январе 1938 года. Сойдя с поезда и ступив на перрон вокзала, я с первых минут понял, что Рим, о котором я мечтал, не разочарует меня; так и случилось — ни тогда, ни после он меня не разочаровал. В десятилетнем возрасте я видел город только из окон квартиры дяди. Думаю, что моя мать как домашний ребенок была лишь поверхностно знакома с тем многоликим явлением, которое зовется Римом. Рим оказался еще более грандиозным, чем открылся мне во время первой поездки в десятилетнем возрасте.

Приехав в Рим, я устроился на работу в газету. Мне было восемнадцать. Денег, которые я зарабатывал, не хватало на обед. Я мог позволить себе чашечку кофе и хлеб на завтрак и скромный ужин, но на обед денег не оставалось. Впрочем, мне требовалась еда — не деньги. Деньги были абстракцией. Я с трудом представлял себе прямую связь между лирами и спагетти. И мне всегда нужно было хорошенько подумать перед выходом на улицу, чтобы не забыть взять с собой деньги. К счастью, я пользовался кредитом в тех кафе, которые часто посещал. Когда дела пошли лучше, я стал питаться более регулярно — сомнительное преимущество, как оказалось позже.

На то, чтобы стать газетчиком, меня подвигла шляпа Фреда Макмарри. Представление о журналистах я получил исключительно из американских фильмов. Главное, что я усвоил: они ездят на красивых машинах, и их любят красивые женщины. Я был готов стать журналистом, чтобы иметь и то, и другое. О жизни итальянских газетчиков я не имел ни малейшего представления. Когда мечта моя осуществилась и я стал-таки журналистом, все оказалось совсем иначе. Я еще не скоро завел себе куртку, напоминавшую короткую шинель.

Наполовину я римлянин. Моя мать — чистая римлянка; ее корни прослеживаются до начала четырнадцатого века; думаю, если хорошо покопаться, то можно пойти и глубже. Среди наших предков был знаменитый (возможно, надо сказать «печально знаменитый») Барбиани. Барбиани — девичья фамилия матери. Он был фармацевтом, входил в папское окружение, а потом его посадили в тюрьму после сенсационного процесса, на котором его осудили как участника заговора с целью отравления. Лично я не сомневаюсь в его невиновности. Не имея никакой другой информации, я все равно должен защищать его: ведь он мой предок. У меня такое чувство, что, будь он виновен, я бы это знал.