По рассказам, его держали в заключении тридцать или сорок лет. Сидеть в тюрьме — ужасно в любом столетии. Но в то время даже жизнь во дворце была не столь удобна, как в наши дни, когда мы имеем возможность пользоваться удобствами, предоставляемыми центральным отоплением, водопроводом и канализацией. Мой предок выдержал все тяготы заключения, а это означает, что он был очень сильный и мужественный человек, сильнее меня — в этом я уверен. Хорошо, что он был таким сильным, ведь благодаря этому род не прервался (что так важно для меня) до 1920 года — иначе где был бы я? Думаю, когда я впервые приехал в Рим с матерью, во мне взыграла кровь римлянина.

После поездки к дяде в Рим, где прошла юность моей матери, я только и думал о том, чтобы вернуться в этот чудесный город и никогда, никогда его не покидать.

Когда, повзрослев, я смог наконец приехать в Рим, то поначалу не понимал, как мне удастся там выжить, но в душе не сомневался, что все как-то образуется. Ведь я нашел настоящий дом. Дом сердца. С тех пор мне никогда не хотелось из него уезжать.

В Рим я приехал девственником. В этом я не признавался друзьям из Римини, у которых (по их словам) был большой сексуальный опыт. Тогда я верил каждому их слову, всему, что они говорили. Я и сам любил приврать. Я не мог, конечно, вдаваться в детали, потому что мало что знал об этой области человеческих отношений: мой опыт существовал только в воображении. Позже я с удивлением открыл, что между воображением и сексом существует прямая зависимость. Воображение — важнейшая эрогенная зона. Похваляясь своими сексуальными подвигами, я черпал информацию из снов. Мои сны были великолепны и приносили мне большое удовлетворение. В них я всегда знал, что делать. Никакой неуклюжести или суеты. Я был настоящим героем-любовником; мое тело никогда не подводило и не стесняло меня.

Подростком я, как и все, приобрел некоторый опыт в поцелуях и обжиманиях; можно было пойти и дальше, но именно я всегда вовремя останавливался, хотя не исключено: не сделай я этого, меня бы оборвала подружка. Я не доводил дело до конца вовсе не из страха осрамиться или из-за отсутствия опыта. Уж как-нибудь сообразил бы. На самом деле меня останавливало то, что все девушки тоже были девственницами Или говорили, что были, и это налагало большую ответственность. Я не мог рисковать ни их, ни своей судьбой. Мне не хотелось никому приносить вреда, и еще я боялся: вдруг что-ни6удь помешает мне покинуть Римини.

Я твердо знал, что не хочу рано жениться. И не хочу угодить в западню, в какую попали отец и мать. Я не знал, что уготовано мне судьбой, но надеялся, что у меня есть будущее, и хотел обрести его.

Я жаждал свободы. Не мог жить по правилам, установленным матерью, которая считала, что должна знать каждый мой шаг (хотя я был уже почти взрослый), и если я недостаточно почтительно ей отвечал, отбирала ключи от дома. Счастье я понимал как свободу.

Сексуальную близость с женщиной я испытал только в Риме. Я стремился к этому, но не хотел накладывать на себя обязательства. Мне было непонятно, как люди с такой легкостью вступают в длительные отношения, толком не осознавая, на что идут. Меня пугала сама мысль о серьезном выборе чего-то или кого-то на всю жизнь.

Выход был один — отправиться в бордель. В те дни отношение к публичному дому было несколько иное. Он воспринимался как жизненная необходимость. И в то же время ассоциировался с чем-то запретным и греховным. Присутствие дьявола, принявшего, возможно, облик хозяйки борделя, увеличивало риск погубить душу. Католицизм сделал секс занятием, дразнящим воображение, — без особой, впрочем, нужды. В молодости гормоны не нуждаются в дополнительном стимулировании.

Мне повезло: когда я вошел в зал, там сидела только одна свободная девушка. Она была молода. Чуть старше меня. Она казалась вполне приличной, славной девушкой, ожидающей своего друга. И этим другом оказался я.

На ней не было ни черного кружевного, ни красного атласного платья, как принято у подобных женщин, в чем я впоследствии убедился. Такая своеобразная униформа могла меня отпугнуть. Помнится, я так волновался, что любая мелочь могла вывести меня из равновесия.

У девушки был нежный голос, она была молчалива и не агрессивна. Она производила впечатление, скорее, робкой особы. Позже я решил, что с моей стороны было большой наивностью думать, что проститутка может быть робкой. Но с| годами я стал думать: а почему бы и нет? Я знал робких актеров и актрис. Я был знаком с клоунами, которые, сняв клоунскую одежду и накладные носы, становились робкими людьми. Я знал одного робкого режиссера. Я сам довольно робок, когда не работаю и не охвачен творческой энергией, заставляющей меня забывать все на свете. Возможно, все люди робкие и просто притворяются другими.

Думаю, девушка была красива. Во всяком случае тогда она показалась мне привлекательной. По правде говоря, сейчас я не могу вспомнить ее лица. Вполне возможно, что однажды я прошел мимо нее на улице, не узнав. А она, может быть, узнала меня. А может, в одежде и не узнала.

Помнится, при встрече я подумал, что она из тех девушек, которым нужно носить белые перчатки. Я удивился, почему такая молодая и хорошенькая девушка сидит одна. Только спустя годы я понял, что она, наверное, только что рассталась с другим клиентом.

Все было чудесно. Реальность оказалась не хуже ожиданий.

Позже я узнал, что на свете существует и нечто большее, гораздо большее, — секс в любви. Тогда же я, глупый и невинный мальчишка, поверил, что люблю эту девушку, чье имя я сейчас не помню, и не сомневался, что, раз уж нам было так хорошо, и она любит меня.

Мне хотелось узнать ее лучше. Я предложил ей встретиться в другом месте. Наверное, правила это запрещали, о чем я не знал. Возможно, если бы девушку увидели со мною, то выгнали бы с работы. Я, который сам еще не знал, чем заработать на жизнь, собирался уговаривать ее сменить род занятий. Какое право я на это имел?

На мое предложение девушка ответила отказом. Нет, она не может встречаться со мною вне этого места, но зато я могу навещать ее так часто, как захочу. Она настойчиво меня пригашала.

Я собирался вскоре прийти вновь, но как-то не получилось. Больше я там не был. Но воспоминания остались самые мечательные. Думаю, мне не хотелось портить впечатления, жизнь моя приняла другой оборот, и мне больше не было ы посещать бордель, а мой опыт я, как мог, использовал в своих фильмах. Публичный дом — бесценный опыт для писателя или режиссера.

Иногда я вспоминал ту девушку, задавая себе вопрос, не обидел ли я ее тем, что больше не пришел.

Меня всегда интересовал остальной мир, особенно Америка, но, находясь вне Рима, я каждый раз чувствовал, что мне чего-то не хватает. Ни одно место на земле, когда я попадал туда, не выдерживало сравнения с моим представлением о нем. Только Рим. Он превзошел самые смелые мои ожидания, реальность оказалась лучше самой мечты.

Мне казалось, что в Риме все постоянно что-то едят. Повсюду я видел людей, удовлетворенно жующих разные вкусности, от которых у меня текли слюнки. В окнах ресторанов мелькало множество вилок с намотанными спагетти. Я даже не подозревал, что существует столько видов макаронных изделий. А богатейшие сырные лавки, несравненный запах теплого хлеба из булочных, на каждом шагу кондитерские…

Я не мог посещать эти кондитерские так часто, как мне того хотелось. У меня недоставало денег даже на обед. И я порешил непременно разбогатеть, чтобы есть столько пирожных, сколько влезет. Именно в этот момент я, который никак не мог набрать нормальный для своего возраста вес, я, который всегда стыдился своей худобы, открыл способ, как поправиться, и это сработало слишком хорошо. К тому времени, когда у меня появились деньги, чтобы купить столько пирожных, сколько хотелось, я поправился настолько, что не мог позволить себе съесть и одного. Теперь я стеснялся носить плавки из-за лишнего веса. Видимо, я стал набирать вес от одного лишь вида пирожных в витрине, которые мог есть разве что во сне.