Париж, IX округ, резиденция масонских послушаний, наши дни

Антуан Марка убедился в том, что фартук сидит на нем безукоризненно, а шпага с обоюдоострым клинком надежно прикреплена сбоку.

Он был рад, что принимает участие в ритуале посвящения новообращенного. Надпись на плоском экране, установленном рядом с лифтом, гласила, что собрание состоится в храме Лафайет ровно в 21 час.

«Как телевизионный экран в аэропорту, показывающий расписание рейсов», — подумал Марка.

Больше никаких церемоний на этот вечер не запланировали. Остальные семнадцать храмов были закрыты. Марка посмотрел на часы. До начала церемонии оставалось чуть более пяти минут. Вот уже около года Марка не посещал резиденцию послушаний, и этот экран, оповещавший о названиях и часах открытия храмов, действующих в здании, снова ошеломил его.

— Ну, брат мой, вижу, что вы преклоняетесь перед торжествующей современностью. Жидкокристаллический телевизор… А вскоре мы получим возможность проводить виртуальные собрания по Интернету. Как бы там ни было…

Немного удивленный, Марка обернулся. Он опустил голову и посмотрел на человека, сидящего в кресле на колесиках и не сводящего с него насмешливого взгляда.

— Поль! Сколько лет, сколько зим!

Марка, улыбаясь, смотрел на Поля. Поль де Ламбр, врач, вынужденный уйти на пенсию после автомобильный аварии и вдобавок один из последних потомков знаменитого маркиза де Лафайета, выдающегося «сына вдовы». [3]

— Перед вами одно из достижений прогресса. Благодаря углеродным волокнам и встроенной электронике инвалидные кресла больше не издают скрежета. Очень рекомендую эту новую модель, — сказал Ламбр, скорчив гримасу и похлопывая по кожаному подлокотнику.

— Ты ворчишь, а это хороший знак, брат мой.

Темное облачко пробежало по лицу калеки. Его взгляд стал более серьезным.

— Знаки сейчас вовсе не хорошие. А ты-то как? По-прежнему полицейский?

Антуан удивленно посмотрел на Поля, почувствовав в его голосе нотку опасения.

— Теоретически да, но я в отпуске. Никаких забот до сентября…

Марка машинально взглянул на экран телевизора. Пришло время приступить к работе.

— Пора идти в храм твоего славного предка. Должно быть, для тебя это по-прежнему волнующие минуты? Не так ли?

Поль де Ламбр сморщился и решительным жестом нажал на кнопку своего кресла. — Ну ты и загнул!

Человек в капюшоне ждал, стоя в маленькой темной прихожей. Его пальцы теребили карман холщовых брюк, на которые ниспадал фартук, украшенный вертикально висевшей шпагой. Он перевел дыхание и вышел из гнетущего мрака. Царила тишина. Он открыл дверь и убедился, что коридор пуст. Его напряженные губы глухо читали литанию.

Я меч света. Я иду в ночи.

Человек неслышно шагал вперед. Незаметное проникновение в темные уголки здания было для него детской забавой. Обман систем сигнализации превратился в сладостное удовольствие. Это действовало возбуждающе. Сколько раз он репетировал вторжение в резиденцию масонских послушаний? Десять, одиннадцать… Но раньше он останавливался в последнюю минуту, как раз перед дверью комнаты размышлений. Затем уходил. И только однажды он столкнулся в коридоре с масоном, но ничем не выдал себя. Он назубок знал причудливую топографию здания и мог передвигаться в нем с закрытыми глазами. Переплетение коридоров, разноуровневых этажей, храмов, разбросанных по просторному причудливому строению, напоминало ему гигантские декорации для кино, в котором он играл когда-то. В течение многих ночей он под самым носом у охранников с удовольствием бродил по этому чудесному лабиринту, покидая египетский храм, чтобы войти в республиканский храм с торжествующей Марианной, миновал мраморные холлы, чтобы затеряться в мрачном крыле, возведенном в XIX веке.

Но в эту ночь он в последний раз находится здесь по собственному желанию. Поиск начался с его жертвы.

И вновь раздался голос, возможно, его голос.

Я убиваю и умираю. Я убиваю и возрождаюсь.

Он взбежал по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, и вскоре очутился на втором этаже. В темноте он улыбнулся.

Я есмь Избранник.

По мере того как он произносил ритуальные слова, его тело покрывалось мурашками. Пересохший рот почувствовал вкус крови.

Париж, улица Святого Иакова, 13 марта 1355 года

Фламель вздохнул. Тамплиеры и сарацины… Суеверность меховщика могла сравниться лишь с узостью его ума.

— Сарацины поклоняются вовсе не Бафомету, мэтр Майар, а их пророку Мухаммеду. Это человек. Обыкновенный человек. Что касается тамплиеров, они признались бы в чем угодно. Ведь вы же знаете, что их пытали…

— Ни слова больше, — оборвал Фламеля сосед. — Неужели вы тоже хотите окончить свои дни на костре, попав в следующую партию?

Теперь уже Никола перекрестился. Вот уже много лет Париж не видел, чтобы кого-то сжигали живьем. Король отказывался выносить подобные приговоры. В последний раз — это произошло сорок лет назад — пламя поглотило тамплиеров, но проклятие великого магистра до сих пор не изгладилось из памяти парижан. С тех пор беды и горести одна за другой обрушивались на Францию. Династия Капетингов угасла, королевство захватили англичане, а чума, эта черная смерть, так и косила население страны.

— Чтобы дать позволение на такую казнь, наш добрый король Иоанн должен иметь веские основания, — предположил Фламель, — ибо Господь никогда не простит, если сожгут невинного человека.

Мэтр Майар ухмыльнулся.

— Да ведь жгут еврея! Лучших оснований и не найти. Ученого, как мне сказали. Он приехал из Испании. Наш король, доброта которого не знает границ, даже принял его в своей крепости. Евреям многое известно. Но не забывайте, что именно они распяли нашего Господа Иисуса Христа. С тех пор дьявол осыпает их милостями.

— Но…

Лицо меховщика стало суровым.

— Наш король был введен в заблуждение, вот и все. И когда он понял, что впустил к себе Зло, то призвал на помощь святую инквизицию. — Фламель вздрогнул. А Майар продолжал: — Вам известно, что это означает, не правда ли? Впрочем, еврей приехал не один. Он привез с собой дочь и…

На противоположной стороне улицы с замогильным скрежетом распахнулась дверь. Несколько лет оттуда не раздавалось ни звука, окно было закрыто, а дверь замурована. В квартале поговаривали, что этот дом принадлежал доминиканцам, священнослужителям, получившим его по наследству, а затем бросившим на произвол судьбы. Но после Рождества там поселился какой-то человек.

Одетый во все черное, с надвинутым на лицо холщовым капюшоном, незнакомец направился в сторону Сены.

Мэтр Майар схватил Фламеля за рукав.

— Господи, только бы он нас не слышал! Во спасение наших душ и жизни наших тел!

На этот раз Фламель подумал, что он сам и его близкие действительно жили во власти книг. Даже дама Пернель, его жена, которая, впрочем, каждый день охотно беседовала с подругами на базаре, ни единым словом не обмолвилась о новом соседе.

— Право слово, мэтр Майар, вы говорите загадками. Во-первых, этот костер, на который вы только намекаете. А во-вторых, это человек, который заставляет вас дрожать всем телом.

Меховщик дождался, когда незнакомец скроется за углом, и только тогда ответил:

— Просто, мой дорогой сосед, я не люблю совпадений. Сами видите, что появился человек, провозвестник несчастья, одетый в черные одежды, как смерть.

— Я разглядел лишь капюшон, закрывавший его лицо.

— Это для того, чтобы его никто не узнал. И чтобы гнев людской не обратился против него. Ах! День, когда я выяснил, кто он…

На этот раз Фламель, невозмутимость которого приводили в пример все обитатели улицы Святого Иакова, взорвался:

— Ну наконец, мэтр Майар, скажите мне прямо, кто он?!