Предпринимательша бродит по дому лесничего, хотя нельзя сказать, что она потерялась. Нет, себе самой она не в тягость. Но на нее со всех сторон что-то давит. Объятая необъяснимым ужасом (перед этим домом, который три дня подряд моют неизвестными ей жидкостями), она растопыривает руки, словно вертясь волчком. Она даже к себе самой боится невзначай прикоснуться. Теплая лампа какого-то обморочного состояния мягко опускается на ее голову. Снизу, с первого этажа, слышно, как король универмагов ласково ловит свою жену и ее коленки, и внутренности у него весело подрагивают от съеденного жаркого. Однако для простоты они сразу закрывают за собой дверь. Чтобы оградить их от газет и глянцевых журналов, охранники их тел патрулируют дом, шагая взад и вперед, и записывают номера проезжающих мимо автомобилей. Скоро для надежности прибудет и конная жандармерия, чтобы вмешаться сразу, как только что-то случится. Ох уж эти частные лица, свободные, как земное царство, в котором они раскинулись до самого небесного свода. В сундуках и просто завернутые в пергаментную бумагу потаенно превращаются в гниль деликатесы из дорогих центральных магазинов столицы. Слишком много всякой всячины, беззаботно нахватанной по причине человеческого усердия, беспорядочно растерзанные хребты лосося, к которым едва прикоснулись, но следы пищевого разложения уже заметны. Жена лесничего, бесконечно одинокая в своем костюме, украшенном пуговицами из оленьего рога, как здесь принято, позвякивает бусами и цепочками, которыми обложена ее шея, — она тоже на время стала важной птицей! Сейчас она сядет за пианино, чтобы это вошло в анналы. Она успешно сдала выпускной экзамен и после этого сразу и строго по прямой провалилась вниз, на самое дно. Приходится громко попросить тишины, после чего ее пребыванию за роялем (публика, которая не упорядочена, подобна хаосу композиций, неутешительное непотребство) немедленно протрубили отбой. Никаких теплых слов не досталось на долю ее прежнего таланта, теплых настолько, чтобы под ними, как под несушкой, можно было спрятать яйцо надежды. С улыбкой на устах умолкает она, получив распоряжение. От жаркого осталось еще больше половины, хотя король универмагов, казалось, готов был слопать его вместе с комнатой. Хозяйка от смущения наготовила и подала слишком много блюд. Разгневанные стоят тем временем звери в лесу; расцвеченные вечерним солнцем, горят края крыльев промысловых птиц, выращенных в клетках на потребу человеку, сквозь прутья клеток смотрят они в пропитанную ядом воздушную высь, где их завтра расстреляют. Завтра или, самое позднее, послезавтра будет сломлена гордость горных козлов и оленей! С помощью дюймовой линейки. Люди воцарятся над ними, в зависимости от величины рогов звери будут что-то значить или не будут значить ничего.

Предпринимательша (какой бесполезный мотив в такой приятной фабуле) стоит в своей натопленной комнате перед еще большей горой яств и напитков, завернутых в бумагу. Она опять запихивает в себя еду. Съестное ненадолго задержится в ее организме, оно лишь дожидается транспорта, чтобы отправиться в обратный путь. Она пьет красное вино. Она ощущает запах своего тела, который становится все беспокойнее. Ей что-то кричат сквозь дверь, в замочную скважину, через это отверстие, за которое никто не борется. Она отвечает все так же стоя, ни к чему не прислоняясь. Другие сейчас, в этот удобный час, ибо стемнело, меняют отпускные фотографии на свою меру времени, измеряемую жизнями, мера за меру. Жизнь — на жизнь в альбоме, чтобы наконец-то настал конец. Или показывают все это на стене, на экране, в луче яркого света, как будто с ними происходили неземные события. Мы, все прочие, оберегаем наших детей от падения на землю, подкручивая лампы и поршневые затворы. Передвигаем телеантенны, если изображение от нас ускользает, и, украсив себя перьями вечно обделенных, подходим к телеэкрану, потому что там сейчас показывают фильм, не имеющий отношения ни к одному из австрийских политиков (у них головы не цветные). Короли универмагов попадаются поодиночке, мы же составляем единый ансамбль. Дети то и дело выскакивают из деревенских женщин наружу, как будто и без того нет избытка в таких, как они. Они вынуждены облачаться в одежду, которая легко стирается, их платья как фотообои: выглядят неповторимыми, когда их покупают, а потом, когда захочется, их можно восстановить из негатива (то есть из того, что меньше чем ничего). И дети у них выглядят словно яблоки, сорванные с них. Они вклеивают свои фотографии в альбомы друг друга, а иногда вырезают из журнала жен тех, кому даже нефтяной кризис по барабану, и приклеивают их рядом с собой, потому что якобы вненше похожи на них. Как в шутку сказала соседка. Не успев завести нового знакомого, они тут же хотят навсегда остаться у него в альбоме, — кто знает, пройдет ли еще кто-нибудь мимо.

Предпринимательша носит джинсы, как большинство людей, которые научились ценить практичную одежду, потому что никаких излишеств не могут себе позволить. Но у этой женщины — свои причины! Некоторые жители в деревне отличаются беспричинной патологической жадностью, как одна мамаша, которая хочет купить абсолютно всё, но не для себя, а, как ни странно, исключительно для детушек! Однако же единственный избыток, которого она до сих пор добилась, — это сами дети. Как подкошенные падают они налево и направо, настигнутые несправедливой судьбой посреди уличного движения. В больнице, на станции интенсивной помощи при травмах (конечной станции!), им вырвут сломанные ребра. Этим выродкам, у которых глаза больше, чем мозги, а кулаки — величиной с холодильник. При вскрытии это очень заметно.

Повернувшись лицом к толпе покупателей у лотка, продавщица внезапно осознает свое положение: их много, а она одна, и с этого момента она — хозяйка и мать, одна против всех. Предпринимательша, которая вечером действует настолько разумно, как другие и с утра не в состоянии, сует себе два пальца в рот, чтобы пища вышла обратно наружу. Между тем ее концерн, многоголосый концерт деньгоотмывочных машин, без ее благосклонного вмешательства уговаривает союзы, партии, правительство и парламент. При этих уговорах в пух и прах будут разнесены сложно уложенные и напомаженные прически большинства вкладчиков. Голова предпринимательши склоняется над вылизанным хозяйкой туалетным умывальником. Она плохо прикрыла дверь, и хозяйка хватается за сердце — боже мой, а ведь она использовала исключительно свежие продукты. Жена лесника начинает осознавать свое положение, и ледяной страх перед охотниками и их машинами сковывает ее грудную клетку, в которой до сих пор жили хозяйственные порывы. Неужели это пищевое отравление?! На середине жизненного пути для женщины существование вообще мало-помалу становится все мрачнее. Унитаз со смывом был встроен в старинный дом как результат великих жертв и кредитов, дополнительная внутренняя постройка в старых стенах кайзеровских времен. Старший лесник — фигура весомая, когда речь идет о его личном мнении и об ущербе, нанесенном лесному массиву. Он попросил у политиков лишь умеренные суммы, чтобы назавтра те могли во всех смыслах воспарить к небесам. Там, наверху, в замке под названием Хорст, [2]причем в этом мирном мужском имени нет ничего особенного, кроме его, возможно, несколько скрипучего звучания (но ведь все намерения можно считать столь же мирными, как деньги, когда они в банке лежат!), они будут вести серьезные дискуссии о поддержке одной из крупных местных партий и ее крупных членов, представляющих единственный и единый клан факсимилистов (точные копии людей). Политики при этом начнут разбухать, как сухофрукты, которыми они и являются. Если их обложишь влажной салфеткой из денег. В мгновение ока они раздуются, намного превосходя свои обычные размеры, даже если съели всего лишь один шницель в трактире, где для вида братались с избранным народом по своему выбору, то есть со своими избирателями. Каждой протянутой им рукой (с деньгами) они моют другую свою руку и при этом никогда не обмочатся. Нацисты! Нацисты! Преступники, сами протягивающие руку преступникам. Для этого они даже летят куда-нибудь далеко на самолете. Пройдохи, которые кое-как владеют своим родным языком, а иностранные языки полностью отвергают, потому что их не понимают. Они ничему не учились, но именно они — важные шишки. Книга их души прочитана до последней страницы, известно каждое слово, но до сих пор никто не знает, что у них на уме. Они думают одно, а потом говорят совсем другое, безнадежно, по макушку, по самую шляпу запутавшись в хитросплетении своих сугубо личных желаний. Она, эта шляпа, тут же слетает у них с головы, но голова остается на плечах. И эти доморощенные выродки в виде партийных программ, столь плоские, что кажутся нарисованными, назавтра ради забавы примутся убивать все живое, в котором для поддержки своего забавного существования они вовсе не нуждаются. Мясо убиенных они по сходной цене сбудут рабочим, которые его транспортируют (сами-то они стоят много, много больше!). Охота не является главной целью их путешествия, в которое их вот уже много лет неодолимо влечет и в которое они устремляются из столицы своей земли на своих «мерседесах». Деньги (сияющий плод на дереве, с которого, впрочем, свисают, помимо этого, терпеливые корреспонденты разных газет, пытаясь заглянуть в рюкзак, в котором, по идее, должно виднеться название этих соблазнительных плодов): мои дорогие, маленькие мои денежки! Крупные чиновники из правительства начнут завтра, вне всяких сомнений, выцарапывать тебя из башен замка Гральсбург, принадлежащего королю универмагов, пока все ногти до крови не сорвут. Голосами, срывающимися от безумной алчности, они примутся докладывать королю, для каких целей им абсолютно срочно нужны денежные поступления: один хочет приобрести небольшую парусную яхту, другой — спортивный самолет для своего очень подверженного перепадам возраста и погоды сына, который нынче встрепенулся и обратил свой взор на девочек. А эти великолепные, грандиозные по своей материальности вещи они, наши отважные путешественники на плотах по водным и воздушным стихиям (под этим их наименованием я подразумеваю следующее: опора, на которой они стоят, плоская и очень ровная, но в любую минуту может опрокинуться. Деньги за очистку сточных вод они уже давно и стремительно скушали и теперь хотят еще — аппетит приходит во время еды!), хотят добыть, если уж на то пошло, своими собственными руками, этими гигантскими экскаваторными ковшами, занимаясь непрерывным витьем гнезд (сгребание без созидания), причем эти ваньки-встаньки, взрастившие в себе полный иммунитет по отношению к их собственной игрушке под названием «рабочие», эти картонные марионетки собираются оттяпать очередные денежки исключительно от того, что никому не нужно, что остается, то есть извлечь их из отходов, из крошек от съеденного пирога!!! Браво!