Кен вдруг встал во весь рост, совершенно разозленный. Да что это за стерва такая?! Откуда она взялась? Это у меня-то толстая задница?! Сейчас я ей покажу, толстая она или нет!

Он выступил из тени деревьев на поляну и увидел — ее. Тоненькую, невысокую, с темными волосами. Вряд ли старше его. Но на лице столько воинственности, что Кен не произнес ни слова, позволяя ей выложить все, что отягощало язык.

— Ты что же, изображаешь одичавшего кота? Ты не видишь, что тут без тебя уже поставили силки? Ты не видишь, что малиновка чужая? А? — Она стиснула кулачки и двинулась прямо на него. — Я вот сейчас позову кое-кого и тебе самому перья повыщипывают!

Кен уже пришел в себя и догадался, что забрел на чужую территорию.

— Тихо, тихо, детка. Я не стану брать чужую птицу. Только скажи, тебе-то она зачем?

Она вдруг улыбнулась и подошла еще на шаг.

— Ты слишком любопытный, парень. Скажи, тебе-то она для чего?

— Я орнитолог. — Он решил не говорить, что делает чучело малиновки и ему никак не дается посадка головы птицы. И поэтому он наблюдает ее в естественных условиях. Для того чтобы птица была как живая, надо изучить ее в естественной среде. — Ты хотя бы знаешь, что это за птица?

Кен вознамерился прочесть целую лекцию о малиновке. Что любит она затененные места, что самое большое удовольствие для нее бегать по земле, она и гнезда может вить на земле. Что голос ее слышится с рассвета и до самой темноты. Но вместо этого он вдруг сказал:

— Слушай, у тебя глаза, как у малиновки. Большие и красивые. — Девушка опешила, и Кен шутливо спросил: — Это чтобы в темноте лучше видеть, да?

Незнакомка заметила его смущение и оценила.

— Я тоже кое-что знаю об этой птичке, — сказала она. — Если ее партнер выбрал плохое место для гнездовья, она или расстается с ним, или выбирает сама.

— Да ты просто специалист по пернатым! — деланно восхитился Кен.

— Но чтобы выследить ее, надо потрудиться, разве нет?

— Я тоже за ней следил, да будет тебе известно.

— Скажешь, это наша общая добыча? — Девушка прищурилась. — Ладно, так и быть, можешь брать половину.

— Половину чего? — не понял Кен.

— Половину общего успеха.

— И половину тебя.

Он подошел близко-близко и потянулся к ней. Глаза незнакомки мерцали так ярко, как будто в них были вставлены два изумруда. Она увернулась от его рук.

— Ты, наверное, художница? — Кен заинтересованно посмотрел на девушку.

— Нет, не художница. А тебе какое дело? Я должна рассмотреть птицу. Что и сделаю, когда выну ее из силков.

— А потом?

— Ты думаешь, я ее съем, да? Поджарю на вертеле? — Она засмеялась. — Ничуть не бывало. Я вегетарианка и не ем мяса. И уж тем более мужского. — Она громко фыркнула.

Кен улыбнулся.

— Так я и поверил…

Так состоялось его знакомство с Салли.

А когда Кен узнал, для чего ей на самом деле нужна малиновка, он с трудом поверил своим ушам. Ну до чего только не додумаются женщины!

— «Одеяло Мира»? И чтобы все под ним поспали?

Она кивала, глядя ему прямо в лицо, и темные кудряшки дрожали на висках.

— Да брось, детка.

— Ну вот сам увидишь. И, если захочешь, сможешь тоже поспать под ним.

— Только вместе с тобой, — неожиданно для себя заявил Кен.

Салли уставилась на него.

— Ты что, думаешь, весь мир будет заниматься любовью под этим одеялом? О Боже! Я обязательно расскажу про это своим девочкам! А что, это мысль! Пока все занимаются любовью, никто никому не делает гадостей. Никто не клепает оружие, никто не стреляет…

Кен изумленно смотрел на нее.

— Слушай, ты такая великая общественная деятельница, да?

— Да, меня это увлекает. Более того, меня это возбуждает и примиряет с жизнью.

Салли рассказала, что ее родители сбежали в Америку из Праги в шестьдесят восьмом году. Ее тогда еще не было на свете, и не было бы никогда, если бы родители не пересекли океан. Она родилась в Санта-Фе, штат Нью-Мексико.

— Да как их туда занесло? — удивился Кен. — Чтобы попасть в Санта-Фе, надо, по крайней мере, знать о существовании этой дыры! Но, по-моему, об этом городишке забыл даже сам Господь Бог!

Она улыбнулась.

— Да, ты прав, Кен. Мои родители знали об этом городке, потому что там жил их давний друг, который стал патером в этом пыльном городишке. У него-то они и осели. Потому что мой отец был священником в Праге… А через десять лет родилась я. Они позволили мне появиться на свет, потому что жили уже в Сан-Франциско, у отца был хороший приход, и мама была активисткой в церковной общине.

— Понятно, тебе есть в кого быть активной.

— Да, сам знаешь, у нас церковь участвует во многих делах.

Он вздрогнул. Еще бы не знать! Именно церковная община определила в дом его родителей Зигни Рауд.

Сердце Кена неожиданно сжалось, но не от боли, нет. От печали. Девушка из Швеции оказалась для него слишком холодной.

Но она не сумела заморозить его навсегда. Кен потянулся к Салли, обнял ее.

— Детка, давай наблюдать за птицами вместе. Ты согласишься поехать со мной в экспедицию? Я даже могу тебя нанять.

— Это кем же, интересно? — Салли оглядела его с головы до ног. — Прислугой за все? — Она расхохоталась.

Кен молчал, и она продолжила:

— Здорово. А если я скажу да?

— Ничего другого я и не ожидал, дорогуша!

И вскоре они уехали в экспедицию в Мексику. Непролазные джунгли были именно тем местом, которое они искали. Уединение в любой момент позволяло им наслаждаться друг другом. Кен замечал, что испытывает невероятное физическое влечение к Салли, но не ощущает опьянения, как с Зигни.

Что ж, так и должно быть. Зигни нельзя сравнить ни с одной женщиной, которая у него была. Она словно родилась не от плоти земного существа, ее как будто вбросили из иных миров…

Зигни — это трясина, которая засасывала его, затягивала, Кен уже чувствовал, что никогда не выберется из нее. Казалось, невероятный оргазм, который он с ней испытывал, был рожден не только страстью, но и необъяснимым страхом, словно, сливаясь с ней в одно целое, он вылетает в иные миры, в другие пространства, и ему боязно, что он больше не вернется на землю. Но если Зигни отпустит его от себя, если он выйдет из нее, то просто погибнет.

И Кен все глубже проникал в нее, и ее плоть настолько сильно сжимала его, что, казалось, разъять их тела будет невозможно ничем, кроме скальпеля. И ему в тумане страсти виделась кровь, струящаяся по их телам…

Это бывало во сне, когда Зигни находилась далеко от него, за морями-океанами. Это мучило Кена, лишало сил. Просыпаясь, он хватался за телефонную трубку, но потом вспоминал про разницу во времени.

С Салли было легко и просто. Она оказалась замечательной женщиной, хорошей хозяйкой. И Кен точно знал, что она думает только о том, о чем думает и он — о еде, о воде, о ночлеге, о сексе. О птицах, если Кен думает о них.

Когда они вернулись из Мексики, Кен предложил Салли поехать к нему. Но она возразила:

— Давай-ка лучше ко мне, в Сент-Пол. Мне завтра уже на работу, в бассейн.

Кен согласился. Они всю ночь занимались любовью.

А утром он улетал в Шотландию, где они с Зигни должны были в очередной раз навестить мальчиков.

Вероятно, у Зигни или у шведок вообще — железные нервы и упорство, способное сдвигать горы. Она совершила невероятное — сперва внушила себе, что их мальчик не может быть болен, хотя все врачи твердили, что это несомненно. Но стоило кому-то посмотреть Зигни в глаза, и язык мог отсохнуть у любого, кто осмелился бы произнести при ней что-то вроде: «Он нездоров», — не уточняя, в чем заключается нездоровье.

— Он так же здоров, как и вы, — тихо, с улыбкой, говорила Зигни каждому, кто напоминал о болезни, и тот ощущал себя полным идиотом, торопливо уступая место здорового человека больному ребенку.

Сейчас Кен не мог бы сказать, на самом ли деле его сын здоров или всем вокруг внушили, что он здоров. Но Кен смотрел на Зигфрида и ничего странного в нем не находил.