Попробовав чай, Джейн скорчила гримасу. Вкус ужасный. Однако сейчас он для нее необходим. Решительно прихлебывая настой, Джейн посмотрела в окно, выходившее во двор. Две сойки — голубой самец и маленькая невзрачная самочка — порхали в олеандровой рощице.

Соединяются ли птицы на всю жизнь, подумала она. Способны ли они любить, испытывать сердечные муки и желание, или просто подчиняются инстинкту продолжения рода? И не все ли равно, зачем рождаются дети, пока есть взрослые, чтобы защищать их?

— Скажи, Энн, если бы Алан не влюбился в тебя, могла бы ты выйти за него замуж только для того, чтобы у Милли снова были родители?

Энн задумалась.

— Признаюсь, я и сама задавала себе этот вопрос, особенно по ночам, когда лежала в его объятиях. По правде, я и до сих пор не знаю. Я, конечно, говорю о себе, что должна была бы больше уважать себя, но ужасно рада, что не сделала иного выбора.

Самой Джейн нужен был не столько любовник, сколько человек, способный поддержать ее, разделить ее мечты, надежды и страхи.

— Он упрям и никому не позволяет разрушить ту стену, которую воздвиг вокруг себя, когда его оставила жена.

Джейн не сразу поняла, что произнесла фразу вслух, и опомнилась, лишь увидев испуганный взгляд Энн.

— Классический вариант, но, по-моему, вполне подходящий для такого уязвимого и гордого мужчины, как Рон.

— Скорее своевольного и властного.

— Ужасные качества в мужчине, согласна, — усмехнулась Энн. — Это напоминает мне Алана, когда он был отпущен на поруки и хотел задушить каждого, кто косо смотрел на него.

— Он был таким колючим по весьма серьезной причине.

— Но такая же причина есть и у Рона.

Джейн возмущенно фыркнула, что не подобало настоящей леди.

— Да, у него есть проблемы, а у кого их нет? Просто у Рона они на виду.

— То, за чем гоняется пресса, как говорил мне Алан.

Джейн встала, чтобы взглянуть на печенье, и через секунду упоительный запах шоколада наполнил кухню. Еще десять минут, решила Джейн, жадно вдыхая аромат, и неохотно закрыла духовку.

— А при чем тут пресса? — спросила она, снова усаживаясь напротив подруги.

— После аварии репортеры пробирались в палату Рона и фотографировали его, когда он спал.

— Какая мерзость!

— Алан рассказывал, что одна из бульварных газет подкупила медсестру, и та подробно описала реакцию Рона на сообщение о том, что он лишился руки.

Газеты тогда пестрели заголовками: «Знаменитый автогонщик Рональд Бартон впал в неистовство, узнав, что стал калекой».

Ужаснувшись жестокости этих слов, Джейн представила себе Рона — беспомощного, на больничной койке, неспособного управлять своим изувеченным телом.

— Неудивительно, что у него такой комплекс, — произнесла она медленно. — После похорон Роберта я много месяцев просидела одна в нашей квартире, питаясь чем попало и ужасно жалея себя.

— Но ты не занимаешься этим сейчас? Я имею в виду жалость к себе.

— Не уверена. — Джейн подперла щеку рукой. — Скажи мне правду, Энн. Как бы ты поступила на моем месте?

Энн поставила чашку на стол и сплела пальцы под подбородком.

— Я бы вышла замуж на его условиях, а потом соблазнила бы Рона.

Джейн откинулась на стуле.

— А если он откажется быть соблазненным? Что тогда? Платонический брак до тех пор, пока Габи не окончит колледж? — Она покачала головой. — Я хочу, хочу быть матерью Габи, но не уверена, что смогу терпеть такую боль.

Она решительно отодвинула стул и встала, чтобы вынуть печенье из духовки.

Центральная Калифорния летом похожа на знойную пустыню, насквозь продуваемую горячими ветрами. За те несколько минут, пока Джейн добралась до входа в церковь, где отпевали Марию, ее лицо покрыли капельки пота, волосы растрепал ветер, и они словно потрескивали от разрядов статического электричества.

В церкви, совсем маленькой, было чуть прохладней, пахло восковыми свечами и старым деревом. Простой сосновый алтарь украшало белоснежное кружевное покрывало, а фигуры Девы Марии и младенца Христа на деревянном распятии ручной работы были вырезаны с большой любовью и немалым искусством.

Беспокоясь, что никто этого не сделает, Джейн послала в церковь цветы, но, оглядевшись, поняла, что ее опасения были напрасны.

Цветы были повсюду: ноготки и темноглазые настурции из чьего-то сада, лилии, розы и другие, названий которых Джейн даже не знала. Гроб украшала трогательная ветка небольших жемчужно-белых роз.

Немногочисленные присутствующие занимали первые ряды и слушали священника, который стоял возле простого, но явно дорогого гроба.

Священник говорил по-испански, и Джейн понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к мягким гласным и быстрой речи. Не прерывая молитвы, он проследил взглядом за опоздавшей Джейн и кивнул, когда она тихонько села на заднюю скамью.

Рон сидел справа в первом ряду. Здесь же разместились десять-двенадцать человек, скорее всего, родственники Марии — в основном женщины с детьми; некоторые тихонько плакали.

Слова краткой молитвы были удивительно проникновенны. Джейн почувствовала это, несмотря на свои отнюдь не совершенные познания в испанском.

Гимн пели без музыки, потому что в церкви не было ни органа, ни даже пианино. Голоса взрослых и детей сливались в нестройном, но искреннем хоре, и от этого песня звучала еще трогательней.

Когда умолкли последние слова, глаза Джейн затуманили слезы. Пока она судорожно искала в сумочке носовой платок, распорядитель похорон покатил каталку с гробом по проходу между скамьями, за ним прошествовал с серьезным грустным лицом священник и все остальные.

Рон шел последним, и Джейн очень удивилась, заметив, что его сопровождают три черноволосых и черноглазых мальчика, причем один из них, самый маленький, крепко держал Рона за руку.

Сыновья Марии, подумала она, а через секунду уже не сомневалась в этом.

У ее скамьи Рон остановился. Даже если он и был удивлен, встретив ее здесь, то не подал вида и тихо представил Джейн мальчикам.

Старшего, худенького и мрачноватого, лет восьми, звали Джеком-младшим. Под глазами у него были желтые круги, а на лице остались следы синяков. Средний мальчуган, Майкл — застенчивый и очень похожий на Марию, а младший, Джонни, сильно заикался, когда отвечал на приветствие Джейн.

— Мне очень жаль вашу маму, ребята, — сказала она серьезно, — но я знаю, что она горячо любила вас. Ее последние слова были о вас и о вашей маленькой сестренке, которая недавно родилась.

— Мама никогда не вернется, — пропищал тоненьким голоском Майкл.

— Не вернется, — мягко ответила Джейн, понимая, как больно это сознавать ребенку. Но правда была необходима, чтобы излечиться от горя.

— Мистер Бартон сказал, что мама сейчас на небесах и теперь она будет нашим ангелом-хранителем. — Пальчики Майкла нервно крутили пуговицу на куртке. Он поднял глаза на Рона и спросил: — Вы и вправду думаете, что мама сейчас смотрит на нас, мистер Бартон?

— Да, Майкл, я так думаю.

— Я тоже так думаю, — поддержала его Джейн. — Она всегда будет там и в твоих мыслях.

— Моя мама была преступницей, и люди об этом знают, — пробормотал Джек-младший, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в частности.

— Твоя мама была хорошей женщиной, сынок. Когда-нибудь я помогу тебе понять это.

Рон говорил, не повышая голоса, но мрачное лицо Джека-младшего внезапно покраснело. Он плотно сжал губы.

Рон выглядел очень представительно в черном костюме и белой рубашке, но будь он в другой одежде, своим спокойным видом и искренностью все равно внушал бы доверие. И дети это чувствовали.

Внезапно Джек бросился по проходу и выскочил на улицу. Майкл молча стоял, кусая губы, а Джонни начал хныкать.

— Я знаю, тебе плохо, малыш, но не грусти. Все будет хорошо, — прошептала Джейн, опускаясь на колени.

Она попыталась взять дрожащего ребенка на руки, но он вырвался.

— Папа говорит, что плачут только неженки, — с мальчишеской бравадой заявил Майкл и бросил быстрый взгляд вокруг, словно ожидая, что появится отец и поддержит его.