Оставалось только объединить всех под единое знамя Освобождения Израиля. И Иуда выступил в тот день вперед, взяв на себя инициативу, не боясь последствий. Сегодня Галилея, а завтра Иерусалим. И вот им заинтересовались сильные мира сего.

Клавдий Фракиец, конечно мог лишь с натяжкой относится к таковым, но всё же в Галилее по воле Сабина он был главным распорядителем. И соответственно отвечал за происходящее в области. Тот «маленький» шум устроенный в прошлую субботу грозил перерасти в нечто большее. И Фракиец немедленно среагировал на это.

Фактически бросив вызов римским властям, Иуда попадал под молот, нависший над ним, готовый нанести удар, стоило лишь шевельнутся не в ту сторону. Но с другой стороны, если не он, так кто-нибудь другой поднимет народ. Срубить одну голову ничего не стоит, но на ее месте вырастит еще с десяток. И прежде чем рубить головы лернейской гидре, стоило попробовать договориться с ее главной головой. А в Галилее таковой отныне считался Иуда Галилеянин.

И сегодняшнее приглашение говорило только об одном — они хотят договориться. Рим, в лице Сабина и Фракийца, не желает открытой войны. Значит у них есть определенная заинтересованность в нем, или может быть… страх?

Иуда конечно льстил себе, но всё же допускал различные варианты. Особенно после знакомства со своими новыми покровителями.

После той злополучной субботы и столкновений у синагоги с солдатами гарнизона, он встретил поддержку со стороны неких влиятельных людей. Он не знал кем они были, но по заверениям, их также не устраивал сложившийся порядок. И самое главное — они предлагали помощь, причем весьма необычную. И во многом благодаря этому, сегодня он бесстрашно шел на эту встречу.

Они наглядно продемонстрировали ему свою силу — то, что он увидел и пугало его невообразимым образом, и в тоже время вдохновляло надеждой. У них была сила самого Предвечного. И Рим должен бояться.

Он окинул взглядом улицы города, становившиеся всё менее оживленными. Наступали вечерние часы с их интенсивным движением, разбредающихся, кто куда, людей. Крик, суета, и небольшая толкотня, возвращающихся домой.

Иуда шел вдоль полого, среди поднимавшихся улиц, города, направляясь на небольшой холм, расположенный немного на окраине, через различные базары торговцев, через рынок кузнецов и улицу горшечников.

Вдоль города тянутся нарядные и пестрящие виллы, и магазины, создающие обманчивое мнение, о том, что здесь живут одни богачи. Но в Галилее есть и много бедняков. К сожалению, в основном бедняков — это еврейские крестьяне и рыбаки. Богачи же в Галилее — это греки и римляне. Иуда смотрит на своих соплеменников, понимая, что процветание им в ближайшее время не грозит — пока в этой стране властвуют свиноеды.

Жалобы галилейских крестьян, рыбаков, ремесленников и рабочих не пустое нытье. Они живут в стране обетованной и благодатной, но ее виноградники зреют не для них. Ее тук и винам идут в Сирию римлянам, а масло — знатным господам в Иерусалим.

Вот налоги с земли: третья часть урожая зерна, половина вина и масла, четвертая часть плодов. Затем еще десятина в пользу храма, ежегодный подушный храмовый налог, паломнический налог. Затем аукционный сбор, соляной налог, дорожный и мостовой сбор. Тут налог, там налог, везде налог.

А они должны смириться с этим. Во славу Рима и его господ. Галилеей править нелегко, ведь примерно треть ее жителей — это римляне и греки, избалованные ныне покойным царем Иродом, а остальные — вечно недовольные евреи. Работать требуется много, налоги непосильно высоки, и в городе еще острее, чем в какой-нибудь деревне, бедняк ощущает, чего он лишен. Для граждан провинциальных городов переход в рабы к сколько-нибудь видному человеку был улучшением их состояния.

Иуда не кажется себе маленьким и ничтожным. Ни страха, ни трепета. Уже не ощущает такого уважения перед этими жирными и замкнутыми лицами римлян, проходящих сегодня мимо него по улицам города, который они считают своим. Он видит, что римляне ниже его ростом, ничтожны и спесивы — они обычные люди. А он прохаживается среди них — статный и высокий, чувствуя свое превосходство над каждым из этих жалких подобии людей, над этими свиноедами.

С бесстрастным, слегка высокомерным видом Иуда наконец поднимается на холм, где находится резиденция Клавдия Фракийца. После того как Сабин передал право распоряжаться укреплениями в провинции по своему усмотрению, Фракиец обжил самое красивое здание во всей области Галилее. Оно служило гостевым домом для приезжих влиятельных римских гостей. Но он давно уже пустовал, пока Фракиец не облюбовал его для себя.

Перед входом высится белая великолепная статуя императора, возвышающаяся над прочими мелкими творениями. Дабы никто не мог затмить его, императора Рима и императора половины известного мира.

Перед входом тоже полно различных статуй. Великолепных, но запрещенных. Иуду это не сильно раздражает. Он не сторонник старых и древних обычаев — «дикарских» как считает Рим, но всё же немного возмущен, видя их в своей стране.

Создание образов остается исключительным правом Бога-творца. Людям он разрешил давать этим образам имена, но стремление творить их самому — гордыня и кощунство. Все эти кумиры вокруг гостевого дворца Клавдия Фракийца позорят Предвечного.

Здесь повсюду встречались эти отвратительные изображения — такое ощущение, что они срослись с этим зданием, являясь единым целым, издевающимся и насмехающимся над евреями города. Словно еще один плевок в их стороны.

— Смирись, еврей, — будто бы говорили эти нахальные статуи. — Смирись.

Поднявшись наконец по витиеватой лестнице, ведущей к центральному входу резиденции Фракийца, Иуда направляется прямиком к парадным массивным двойным дверям, покрытых различными изображениями. У дверей его уже ожидают.

Скорее всего, это были ликторы — личная охрана, таких людей, как Клавдий Фракиец. Лучшие и надежнейшие стражи, избранные из тысяч воинов, путем выживания сильнейшего.

Фракиец старается лишить это «свидание» его служебной официальности — встреча посреди ночи, скрытая от глаз посторонних.

Иуду тщательно осмотрев и проверив, неспешно провели через многочисленные залы, галереи, сады и наконец во двор, где у небольшого чистейшего пруда его уже ожидали. Не оказывая никакого интереса к подходящим людям, на небольшой кушетке посреди множества подушек расположился сам Фракиец.

Иуда был один на один с Фракийцем. Не считая ликторов, конечно же. Но был здесь и еще один посетитель, которого никто не замечал и не видел. В небольшом мерцании дребезжащих факелов, скользя по дубовым полам вслед за ликторами, отражалась еще одна тень.

Тень, обычно отбрасываемая человеком, но его самого не было видно. Только тень, отраженная слабым светом. И она следовала за Иудой весь вечер, не привлекая к себе никакого интереса. Да и кто обращал внимание на какую-то жалкую небольшую тень на земле, казавшуюся игрой света?

Тень проследовала за Иудой и ликторами вплоть до места сегодняшней ночной встречи в саду этого дворца. Не вмешиваясь, и совершенно не давая о себе знать до определенного момента.

Ликторы остановились на небольшом расстоянии от кушетки с подушками, на которой располагался Фракиец, словно они дошли до определенной незримой черты, переступив через которую нанесли бы непоправимое оскорбление хозяину. Но при этом, расстояние было не таким уж большим для возможного вмешательства. Если сегодняшний посетитель решится на покушение. Небольшое для них, ликторов и Иуды, но не для тени, расположившейся в свете огней прямо напротив Фракийца.

Иуда направился к Фракийцу, ожидая, что тот заговорит первым, по праву хозяина дома. Но он даже не обернулся к нему, словно не замечая и наслаждаясь этой ночью. Сохранялась тишина и полное молчание.

Этот маленький, с виду, старичок с длинноватым носом, просто лежит на мягкой кушетке, обложенный многочисленными подушками и одеялами. А Иуда неловко стоит в ожидании и это безмолвие сбивает его с той уверенной ноты, на которую он уже настроился, идя на эту встречу.