Сдохни, ты, старый ублюдок. И ты – с ним вместе, соплячка. И ты – с ним вместе.

Голоса реально действуют мне на нервы.

Какого хрена ты ничего не сказала какого хрена ты просто застыла какого дьявола ты не ответила как надо черт ты ведь знаешь насколько опасны эти сучьи дети преотлично знаешь что их с лица земли стирать надо ведь знаешь или нет?

Мысли бродят кругами у меня в голове. Мои собственные мысли меня же и оскорбляют. Эй, я не такая, я права не имею учинять хрен знает что, на моем месте волей-неволей приходится вести себя соответственно своему возрасту. Жалкая попытка протестовать. А потом все слова как-то враз прекращаются, мысли резко отступают. И в тишине я слышу голос, который не могу контролировать.

Вести себя соответственно возрасту… или дать ярости возрасти?

Я инстинктивно оглядываюсь. Слова, похожие на те, что я произнесла, то же нелепое извинение – «вести себя соответственно возрасту», – но голос совсем другой. И я сразу же понимаю – этот голос произнес не «вести себя соответственно возрасту», а «дать ярости возрасти». Три ха-ха. Прелесть какая. Хочешь, значит, дать ярости волю, кровь кипит, а ты подыхаешь от желания прибавить огня, хочешь выжечь себя дочиста, точно, да? Нет, ты скажи – точно? Верно тебе говорю, деточка, – ты ж уже на грани взрыва была! Вот и надо было кишки этого ублюдка старого на кулак накрутить, и его, и соплячки поганой. У тебя бы силы на это хватило, да или нет? Ты не дура. Ты побоялась работу потерять, ты много всякого дерьма потерять боишься, только – знаешь? Суть – всего лишь в том, что тебе уверенности в себе не хватает, просто и ясно. И не надо мне лапшу на уши вешать, что, дескать, боялась разрушить атмосферу дискуссии, не надо врать, нечего вину на других перекладывать.

Так я в первый раз услышала голос, который не могу контролировать, на людях, в огромной толпе – и пребывала в опасной близости от желания заорать.

– Ах да… Я ж вина купить собиралась, я ж за этим сюда и пришла, – говорю тихонько вслух, пытаясь снова собраться со своими мыслями. А после неожиданно решаю переложить эти слова на музыку, принимаюсь напевать. Белое, белое, белое вино, белое, белое, белое вино, а на дрянь французскую не-по-хо-же-е, сладкое, сладкое и немецкое, белое, белое сладкое вино… А кислятину не любим – поп, поп, поп! Реальный мир возвращается, ну, по крайней мере относительно. Интересно, почему в Германии не производят красного вина? Прикидываю возможные причины. Но к добру это не приводит – все начинается по-новой. Что значит – да производят они красное, просто здесь его нет? Нет, немецкие вина – белые. Бе-лы-е они, бе-елые, о-фи-ги-тель-но белые, белые-пребелые, о Мадонна, Мадонна, Мадонна Пресвятая всемилостивая, ну почему же в Германии не производят красного вина? Что значит – да производят они красное, просто здесь его нет? Нетушки, немецкие вина – белые, о Мадонна, Мадонна, Мадонна сладчайшая, ну отчего это нет в Германии красных вин?

Вот оно. Все по-новой. Поехали. Они опять принимаются доставать меня своей бесконечной болтовней. Снова ведут беседы у меня внутри. Трепотня, трепотня, трепотня, трепотня, вопрос – ответ, вопрос – ответ. А что хуже всего, на сей раз трепотня-трепотня-трепотня вообще пошла по замкнутому кругу.

В конце концов я все ж таки не выдерживаю. Ору во всю мочь:

– Эй, заткнитесь на хрен, задолбали уже! – а может, и не кричу. Может, я борюсь молча, изо всех сил борюсь с нарастающим изнутри отчаянным криком. По-любому, голоса стихают, и в голове моей воцаряется абсолютный покой. Я бессознательно оглядываюсь. Большой универсам, ночь длится и длится, все как всегда, никакой разницы. Нынче у нас – 14 марта. Великий день! Месяц прошел после святого Валентина. И когда ты сердце отдашь ему в плен, отдаст ли тебе он свое взамен? В этот день прекрасный мужчина узнает, насколько она его страсть разделяет! Черт, нет, надо за собой следить. О’кей, надеюсь, вслух я пока что ничего не сказала. Не трепите нервы, мать вашу, тоскливо стенаю в душе. Хотелось бы верить, что никого из вас, козлов драных, давно уже не одурачить всеми этими Аппаратами Искусственного Поддерживания Страсти. На меня, хорошо это или плохо, никто не обращает ни малейшего внимания. «Семейная выгода» – магазины для счастливых семей!» Нет у меня никаких странностей поведения. Никто на меня подозрительно не косится. Все в порядке. Просто слишком много мыслей у меня в голове, вот и все. Интересно, а как реагируют на меня другие люди? Думаю, абсолютно нормально: просто бизнес-леди средней руки повеселилась вечером в центре, а теперь домой возвращается. Да нет, для бизнес-леди у нее слишком шмотки экстравагантные, говорю тебе, какая-то эта девица странноватая. Нет, нет и нет, я просто слишком сурово к себе отношусь, и все, ничего больше. Истязаем, стало быть, себя за то, что не хватило пороху поступить, как хотелось? То мое «Я», которому бы надо действовать, а не дать себя переспорить, то мое «Я», которому бы надо протестовать, – это они сейчас бушуют во мне, выплескиваются в слова и фразы? Да ладно, так уже сколько раз бывало! Я вечно нахожу у оппонентов слабые места только задним числом. Слишком поздно приходят слова, которые повергли бы их в прах… хвати у меня ума их в дело пустить. Все аргументы – только задним числом. Вечно так случается. Недостаточно быстро я реагирую.

Так ты поэтому и писать стала?

Голос вернулся. Мужской, но асексуальный. Музыкальный. Безжизненный.

Не надо меня об этом спрашивать! Мотаю головой, пытаясь вытряхнуть оттуда голос. Не задавай мне таких трудных вопросов! Не спрашивай. Просто – не спрашивай. Черт-черт, я даже не знаю, кто ты такой. У меня нет собственных слов. Я не умею писать собственными словами. Работа у меня такая? А может, я просто слышала слишком много слов? Слов слишком многих людей? Ничего, ничего своего у меня нет, вот я и решила заполнить пустоту чужими чувствами.

Ощущение беспомощности давит мне на плечи грузом столь тяжким, что я едва не падаю под его бременем на пол. Только что из меня насильно вытянули ответ из тех, о которых я никогда и ничего даже знать не желала.

Пожалуйста, пожалуйста, перестаньте, – самый слабый голос из всех, что приходили ко мне сегодня, мягкий шепот, урезонивающий, умоляющий; голоса, которые вообще не поддаются моему контролю, пристают с разговорами, лишь когда я особенно напряжена или смертельно устала, – перестаньте ссориться, просит голос очень тихо, на последней грани восприятия. Понятия не имею, чей это голос, но похож он на тот, что я знала когда-то давным-давно. Такой голос получился бы, собери вы все, что существует в этом мире, перемешай в однородную массу и вытяни в единую тонкую нить, – и голос этот возникает невесть откуда, как ветер из пролома в старой, полуразрушенной временем стене, которой окружила я себя.

Я ощущаю мучительную нежность к неведомому существу, что умоляет сейчас у меня внутри, просит голоса остановиться, у меня сердце за него кровью обливается, хочется защитить и прижать к груди это крошечное нечто, явившееся на свет в попытке меня защитить. Но еще глубже внутри меня живет неизбывная ярость, пересиливающая нежность, я чувствую – эта ярость мечется во мне, пронизывает сверху вниз, с головы до пят. Так и пустила бы сейчас на воздух все, что вижу, без изъятия, – сдохните все на хрен! Сдохни, старый ублюдок, и ты сдохни, и соплячка вместе с тобой. И ты подыхай! И ты, и ты, и все вы! Это ведь из-за вас страдаю я так страшно, верно? Это все вы стараетесь в угол меня загнать! То мое «Я», что хочет испуганно сжаться в комок, и то мое «Я», что мечтает в клочья разнести все вокруг – оба они, оба – это Я… и поэтому я просто стою здесь, как статуя.

– Ах да… я ж вина купить собиралась, я ж за этим сюда и пришла… – говорю опять, словно только что вспомнила. Мальчишка-подросток, обернувшись, бегло взглядывает в мою сторону.