27. Поездка к сыну.

Памяти Арнольда Анатольевича посвящается.

Арнольд поплевал на пальцы, коротким и точным движением хватанул задвижку, открывая дверцу железной печи-буржуйки, свесился в довольно неудобной позе со стула и принялся подкладывать поленья в стреляющее искрами пламя. Последним чурбачком прикрыл дверцу и, не выпрямляясь, положил деревяшку на пол. Упёрся в неё палцами и побарабанил, словно играя на трубе, пропев при этом.

- Прум-пу-пу пу-пум!

- Очередной шедевр сочиняешь, Анатольич?

Он не ответил, что-то ещё ритмично промычал, кивая в такт головой, а потом весь заискрился весельем и сообщил.

- В воскресенье к сыну ездил. Он здесь, недалеко, в учебке служит.

Я понял, что это только предисловие и молча кивнул, приготовившись слушать.

- Приезжаю, значит, захожу на КПП. А там уже сидят всякие папы-мамы с чадами и без. Ну, я дежурному сказал, чтобы Димку вызвали, сел в уголочке и жду.

Рядом мамаша сидит вся в слезах. Возле неё юный защитник земли русской пирожок какой-то жуёт и рассказывает, что кормят плохо, спать дают мало, гоняют много.... А сам, и в самом деле, худой, бледный. К другим родителям ещё никто не пришёл и они сидят и слушают эти причитания. Настроение у всех, прямо сказать, паршивое.

Открывается дверь, заходит ещё один солдатик жалкого вида. И снова, но другой мамаше: бьют. гоняют, измываются. Тут уже и у меня настроение начинает пропадать. Вот, думаю, не повезло Дмитрию. Попал в такое гадкое место. Сижу сам не свой, речь успокоительную готовлю. Распахивается дверь и влетает Димка. Не поверишь, плечи - во, рожа - во! Весь лоснится. Румяный. Все даже притихли.

Я его тоже спрашиваю насчёт кормёжки, сна и прочего солдатского удовольствия. А он в ответ совсем не то отвечает, что те маменькины сыночки говорили. Кормят, говорит, отлично, гоняют очень мало. Если так и дальше будут гонять, то он вместо многоборья на конкурсе толстяков будет участвовать.

- Как насчёт битья, - интересуюсь.

- Ещё чего, - обижается Димка, - Хотел бы я посмотреть на того, кому своего здоровья не жалко.

И тут только я обращаю внимание, что все родители уже не обращают внимания на своих сыночков-то, а внимательно нас слушают. А мама, сидевшая рядом, возьми и спроси.

- А сколько Вы уже прослужили?

- Столько же, сколько и Ваш сын, - Дмитрий отвечает, - Мы с ним в одном взводе.

Тут я уже себя неудобно в этой компании почувствовал. Толкнул я Димку в бок и вышли с ним на улицу. Как оказалось - вовремя. Дмитрия на его армейские новости понесло. За несколько минут я узнал, что на кроссе он первым был, на стрельбах отличился, увольнение заработал....

Вот. думаю, если бы те родители и это услышали, то совсем бы порасстраивались. А сейчас, спустя некоторое время, стал я обдумывать эту интересную ситуацию. По-моему, мы все сами виноваты, что наши сыновья в армии в неподходящих условиях оказываются. Я имею в виду родителей.

- И себя тоже? - интересуюсь я.

- Нет. К счастью, мне хватило ума, а, может быть, простого везения и интуиции, чтобы не наделать общепринятых ошибок в воспитании моих детей. Но в своём больнинстве родители, как заядлые спортсмены, участвуюя в какой-то нескончаемой гонке за рублём, должностями, благами и ещё чёрт знает чем, совсем забывают, что никто кроме них самих не будет готовить пацанов не только к службе в армии, но и к жизни вообще. Ты обрати внимание: на дачу обязательно с детьми, а на спортивную секцию, если ребёнок на неё ходит, то делает это самостоятельно. И довольно часто пацан просто перестаёт заниматься. А, если бы папаша, с сыном или мать с дочерью вместе ходили заниматься, то у нас в стране не было бы проблемы со всякого рода дистрофиками, которые оказываются в армии и для которых самая обычная дисциплина и распорядок представляются системой, в которой "бьют и гоняют".

- Твои бы слова, да богу в уши, - иронизирую я, хотя и понимаю, что ирония в данном случае неуместна.

1991 год.

28. Служба в запасе.

Сборам "дикой" мотострелковой краснокутской дивизии посвящается.(подражание великим поэтам)

И, вот. нам сделали тревогу.

Сейчас того не описать,

Как собирались все в дорогу

Россию-матушку спасать.

Не сбились в кучу люди, кони,

Поскольку не было коней.

Лишь мат носился в общем стоне

Толпы, бродившей среди пней.

- Ребята! Шапку не видали?

Но мат в ответ. Повсюду мат.

Другие валенки искали,

А кто нашёл, был очень рад.

Палатку дружно собирали.

Вдруг стало тихо. Ни гу-гу.

Потом, как жеребцы заржали

Когда связиста увидали:

Весь в проводах лежал в снегу.

Пронёсся слух среди народа,

Что повезут войска сейчас

Туда, где в тёплую погоду,

И сам Макар телят не пас...

В конце учений смотр строя

Провёл заезжий генерал.

Обросших, грязный негероев

Толпой свиней, в сердцах, назвал.

И шагу сделать не пришлось,

Как был наш командир взбешён.

Когда из строя донеслось,

Что сам свинья в лампасах он.....

1980-1990 годы.

29. Как на войне.

"В соответствии с Законом О Всеобщей.... приказываю явиться" читал я повестку. Далее было написано про то, что надо иметь кружку, ложку... В конце списка ручкой было приписано: тёплое нижнее бельё. Это меня изрядно озадачило. Нижнего белья тёплого у меня не было. Перестав дружить с Китаем, наша родина оставила нас без замечательных китайских кальсон с начёсом. Гарнитур назывался "Дружба". Мне вдруг захотелось дружбы. Правда. у меня была зимняя тельняшка. Это было не хуже китайской "Дружбы", но на нижнюю часть ничего лучше шерстяного спортивного костюма не придумывалось.

Зато у меня был комплект лётного обмундирования. Это было получше китайского барахла. Его-то я и надел. Погода к тому располагала. За окном был январь. Снегу в этот год навалило до... почти до пояса. Морозы по ночам подбирались к отметке минус тридцать по Цельсию. Днём, правда, отпускало до двадцати.

Возле военкомата шла посадка в автобусы. Видно было, что народу призывают много. Из динамиков неслись бравурные марши. Любимая родина, если захочет тебя убить, на музыку не поскупится. Пьянь, пардон, воины запаса расползались по автобусам. Причём сами. И лишь только потому, что там было теплее, чем на улице и можно было продолжить возлияния. Те, кто потрезвее рассаживались на передних сиденьях, а на задних шло опустошение посуды. Оттуда же доносилась перебранка, хохот и, время от времени, кто-то из принявших на душу, проползал по проходу поучить водителя или пристать к кому-нибудь. Большую часть пути всё обходилось более или менее мирно, но с приближением к месту назначения, выкушавшие огненной воды вели себя всё более агрессивно.

Слегка стали распускать руки. Трезвые держали коллективную оборону лучше. Где дипломатией, где уговорами, но конфликты сглаживались. По крайней мере, в нашем автобусе. Приехали и выгрузились на переодевание. То, что я видел раньше было детским садом. Здесь, в Красном Куте (это деревня такая) был университет. Пьяными были не только призывающиеся, но и офицеры пункта и солдаты. Все куда-то брели, чего-то несли, кого-то искали. Походив в этом бардаке с пол-часа я понял, что мне переодеваться смысла никакого нет. Лётная форма мне была не только к лицу, но ещё и к телу. На всякий случай я приторочил на куртку полагающися мне погоны и пошёл искать куда прислониться. На выходе спохватился и вернулся для того, чтобы взять шинель. Нашёл нужный размер, чтобы надевать прямо на лётный комплект. Надел. Полы шинели доставали до пола. Железный Феликс, блин! Встал в позу, потом приподнял руку "верной дорогой идёте, товарищи" и замер. Мимо прошли два шатающихся партизана. Офигев от увиденного стали трезвее. Я же, скатав шинель под мышку, вышел на мороз.