— Почему все-таки появляется не волк, а эта поганая собачка? Про волкодлаков все слыхали, а вот про лохматую собачку…

— Собачка может то, чего не может волк…

— Например, напустить туман и вызвать призрак Епифанова, чтобы он шел через туман, заманивал остальных?

— И это, и многое другое. Имей в виду — он не успокоился.

— А я думал, он уже сделал, что хотел… Один человек ранен, трое уехали, экспедиция потеряла кучу времени. Три дня вообще не работали…

— А потом опять стали работать, верно? И в курганах у вас пошли находки… Нет, он своей цели не достиг. Цель у него была, чтоб вы уехали. Разве вы свернули работы и засобирались в город? Вовсе нет, вы только сделались осторожнее. Теперь вас, даже обернувшись собачкой, так просто не возьмешь. По ночам вы не выходите, на сложные маршруты по горной тайге вас калачом не заманишь, и пастухи теперь будут тише воды, ниже травы. Ты хоть понял, что и пастухов вам подослали… те же самые?

— Не-ет…

— А надо бы! Этот Нефедов — сам воплощение зла, и служит злым силам. Или эти силы его сделали таким… сама не знаю.

— Нефедов? Кто такой?

— Кличка у него Сипа, он как сбежал из лагеря, все прятался у пастухов. Он давно подчиняется этому, с восточного берега. Так что выходит — на вашу экспедицию напало сразу несколько разных сил. А вы все эти силы отбили, и непонятно, как вас теперь брать… Подумаешь, трое уехало! А те, кто остался? Раньше все были с бору по сосенке, теперь это коллектив, на каждого можно рассчитывать. Получается, до приключений вы были гораздо слабее.

— А вообще убрать этого, с восточной стороны, никак нельзя?

— Вообще убрать — это иметь дело с его хозяином… И ты прости, Володя, но мне тут оставаться жить и иметь дело с ними со всеми. Другое дело, что уничтожить — не уничтожить, а кое-что сделать можно… Пересечение четырех линий внутри курганной оградки — это ты вычислить можешь? Я ведь тебе для этого не нужна?

— Вычислить могу…

— И вбить осиновый кол туда можешь. Только идти нужно не с бухты-барахты. Идти надо в тот час, когда на небе еще есть звезды, но когда уже рассветает. В этот час оно… в общем, то, что лежит на восточном берегу, тебе не сможет помешать. Не сможет выйти и схватить.

Володя охотно закурил бы под этот славный разговор, но вот с чем Люда совершенно не могла мириться, это с папиросным дымом: ей тут же делалось нехорошо. Полежали тихо, получая удовольствие просто от присутствия друг друга; в этой полутемной, пронизанной вяжущими ароматами трав комнате, с Людой под боком, думалось очень хорошо. Заниматься любовью? Но это уже было, и как только захочется, будет опять. А торопиться зачем? Если пока не очень хочется, то и не надо. А вот так лежать вместе, вести неторопливый разговор, заснуть, положив голову на плечо Люде, хотелось. Часто хотелось больше, чем секса. Последнее время, усмехался он, в их отношениях вообще появилось что-то почти супружеское.

Но надо было принимать решение.

— Слушай… А может быть, сегодня и пойдем? Ты мне только расскажи, что надо делать? Или тебе лучше не идти? — спохватился Володя, представив, куда они пойдут.

— Разумеется, пойду, только в саму оградку не полезу. Я же тебе говорю, в этот час неопасные они.

— Люда, все «они» да «они»… может, объяснишь все-таки, кто это «они»?

— Я сама не всегда знаю, кто… Один вроде бы древний вождь, ты лучше должен в этом разбираться. Еще один тут, поблизости, — это деревенский колдун, его еще дедушка знавал. Похоронили — и началось…

— Я не о том… Не кто они по имени и чем занимались при жизни. Я о том, что это за существа? Не всякий ведь покойник после смерти бегает, превращается в маленьких собачек… Почему один превращается, а другой нет?

— Ишь ты, чего хочешь знать! А почему люди разные? Предки говорили: колдуны и ведуны — люди опасные. Они и после смерти могут ходить, делать зло живым. Чтобы они не могли пакостить, их нужно обезвредить, — вбить им в печенку острый кол из осины. Тогда они уже не смогут ходить, вредить нам. А я еще думаю, и не все ведуны после смерти опасные. Им помогает кое-кто… не хочу его называть.

— Я понял. А почему ты так думаешь?

— Вот и хорошо, что понял. Володя, ты хоть раз видел… или слышал, чтобы из могилы кто-то приходил и делал бы добро для живых? Ну то-то… Значит, их за злом посылают… Вот как этого.

Володя лежал, переваривал, слушал тишину. Скрипела доска в полу, тихо шебаршился кто-то под полом — скорее всего, мышь или кто-то из прикормленных Людмилой тварей — землероек или хомяков. Плыла тихая летняя ночь, до отвращения короткая весной, темнота липла к запотевшему к утру окошку. Странно, неприятно было думать, что где-то совсем неподалеку бродит тварь, одержимая стремлением делать зло. Тварь, бывшая когда-то человеком, а теперь Бог его знает что. Володя давно обратил внимание — время от времени кто-то задевал заднюю стенку дома, как будто тяжело переминался там. Скорее всего, это вздыхает ветер, прикасается к стенам ветвями дерева. Вряд ли что-то иное, уж очень спокойна Людмила (Володя привык ей доверять), но нельзя исключить, что и… и это самое. Неприятная мысль.

Наверное, пора…

— Люда… Рассветет уже скоро… Пойдем?

— А осиновый кол у тебя есть?

— Где-нибудь вырублю.

— «Где-нибудь»! Тут ближайшая осина — возле Улуг-Коми, замучишься ее искать. Пойдем уж…

Вдоль дома у Люды шел навес, а под ним, на узком длинном верстаке, чего только нельзя было отыскать. Лежал там и стволик осинки… еще не ошкуренный, срубленный совсем недавно. Володя взял его в руки, поднял на Люду вопрошающие глаза. Женщина закивала, потом поставила на верстак свой керосиновый фонарь, ушла в дом. Володя поискал топор, стал ошкуривать палку, отрубил сантиметров восемьдесят на колоде. Рубил и внутренне усмехался, размышляя на извечную тему головы и шеи. Как ловко все это организовала Людмила!

Женщина вернулась в кофте поверх цветастого ситцевого платья, принесла Володе его куртку, положила рядом всю остальную одежду. И правда, ночь еще совсем холодная; странно, что Володя не заметил этого сразу, стоя на улице в одних трусах.

— Ну что… Одеваемся и пошли?

— Я одета… Натягивай штаны и поехали.

— На чем?!

— Увидишь, на чем.

Позади дома к крюку, вбитому в стену, привязаны две лошади. Стоят, почти упираясь головами в дом. Так вот откуда звуки, что кто-то переминается, задевает чем-то за стенку! Лошади старые — смирные деревенские клячи, но и на них Володя ездить не умел. Ему было весело, и это Люда продумала, и смешно потому что вот тут-то и таился возможный провал всей операции.

— Люда… А я ведь не умею на них ездить.

Она засмеялась.

— Я серьезно, Люда, за всю жизнь сидел на лошади раза два… И знаешь что? Мне не понравилось.

Выражение лица Людмилы не поддавалось описанию… особенно когда до нее дошло, что Володя не шутит. Впервые в жизни женщина сталкивалась с таким: взрослый дядька, а ездить верхом не умеет…

— Ну… давай тогда шагом… Усидишь?

— Попробую. Что придется в третий раз на них садиться, это я уже понял. Только давай оденусь и кол возьму.

Володя отвязал одну лошадку, на вид чуть более смирную, взгромоздился в седло. Было как-то неприятно упираться ногой в стремя, чувствуя под собой что-то живое… В этом состояла одна из причин, по которой ему совершенно не нравилось ездить верхом: приходилось усаживаться на живое существо. Лошадь длинно фыркнула, помотала большущей головой.

— Поехали?

Людмила уже в седле, и, оказывается, на шее, поверх розовой кофты, у нее бусы, а волосы уложены в прическу. Когда успела?

— Ну, давай…

Главное оказалось — не мешать лошади. Володя держал поводья в основном для того, чтобы сохранять хотя бы внешний, формальный контроль за ситуацией, да старался удержаться в седле. Володя все время раскачивался в седле, все время сидел в нем неровно… Он понимал, что в том-то все и дело — все время менять положение, крениться в разные стороны так, чтобы компенсировать движения седла и сидеть ровно… Но это была теория, а на практике Володя никак не мог понять, когда, куда и насколько нужно наклоняться, когда привставать или перемещаться. В этом-то, стало быть, и состоял опыт езды на лошади, а если его нет — то значит нет.